Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

крепко сбитый, круглолицый татарин. Его живые глаза цепко оглядели гостей, губы растянулись в широкой улыбке:

— Что бы господа желали заказать своим дамам?

— У нас заказ несколько иного рода, — тщательно проговорил Валерий.

Сапожник вскинул узенькие полоски бровей:

— Какой же, если не секрет?

— Секретов нет, — улыбнулся Высич. — Нам хотелось бы заказать охотничьи сапоги.

Необычная просьба ничуть не удивила Хабибуллина. Он деловито отер руку о штанину, подал Высичу:

— Здравствуйте, товарищи, — так же деловито обменялся рукопожатием с Неустроевым. — Как добирались?

— Первым классом, — довольно хохотнул Высич.

— Ну и слава богу. Деньги есть?

— Ну, скажем так, на первое время.

— И то ладно.

— Но с документами плоховато, — добавил Неустроев. — Если быть точным, документов совсем нет.

— Этому можно помочь, — успокоил его Хабибуллин и, усадив приятелей, исчез.

Впрочем, вернулся он через какие-то пять минут и сунул гостям потрепанные паспорта.

— Шилов Никанор Васильевич, мещанин, тридцати пяти лет, — заглянув в свой паспорт, прочитал Высич и, хмыкнув, поинтересовался у приятеля: — Тебя-то как величать?

Неустроев шутливо приосанился:

— Григорьев Ферапонт Ильич… И на шесть лет постарше стал…

— Извините, — развел руками татарин. — Других документов сейчас не имею.

— Куда же нам податься с этими паспортами? — задумчиво спросил Высич.

— Идите в Протопоповский переулок. Там, рядом с фотографией Хаймовича, находятся номера Готлиба. Место тихое и надежное. Там мы вас и разыщем.

Высич вопросительно взглянул:

— Как скоро?

Хабибуллин пожал плечами:

— О вашем прибытии я сообщу сегодня же.

3

Сопка Большая, скрытая за завесой холодного моросящего дождя, внезапно покрылась множеством мелких белых точек. И только через несколько мгновений сырая тишина разорвалась грохотом орудийного залпа. Далеко впереди земля вздыбилась грязными фонтанами, зависла в воздухе и ухнула вниз, только растерзанные стебли гаоляна медленно разлетались над местом взрыва.

Подпоручик Брошевский небрежно отряхнул левый погон, будто ветер мог донести сюда пыль от разрывов, и повернулся к идущему рядом Малыгину

— Фельдфебель, пошли кого-нибудь к командиру роты. Пусть узнают, какие будут указания.

— Слушаюсь, вашбродь! — по-уставному пожирая начальство глазами, козырнул тот.

Брошевский поморщился. С тех пор как после Ляоянского сражения Малыгин стал фельдфебелем, особого усердия к службе у него не прибавилось, но всякий раз, когда к нему обращались офицеры, новоиспеченный фельдфебель корчил такую преданную физиономию, что это кого угодно могло покоробить.

— Поторопись! — сухо сказал он.

Малыгин подозвал Кунгурова и, передав ему приказ командира взвода, напутственно хлопнул по плечу:

— Давай, шустро, но аккуратно!

Поправив за спиной вещмешок, Андрей кивнул и ходко побежал по начинающей раскисать дороге.

Капитана Подстаницына он нашел возле разрушенной придорожной фанзы. Тот, накинув на плечи бурку, сидел на брезентовом раскладном табурете и, прикрытый от дождя палаточным полотном, которое над ним держали двое солдат, изучал крупномасштабную карту.

— Чего тебе? — заметив появившегося перед ним Кунгурова, устало спросил капитан.

— Подпоручик Брошевский велели узнать, какие будут приказания! — отрапортовал Кунгуров.

— Приказания? — задумчиво повторил капитан, пряча карту в планшет. — Передай Брошевскому, чтобы остановился… Я сейчас сам подойду'.

Козырнув, Андрей побежал обратно.

Через десять минут командир роты подошел к расположившимся на охапках гаоляна стрелкам. Солдаты сидели, устало вытянув ноги, молча курили, но увидев капитана, принялись вскакивать. Он остановил их слабым движением руки:

— Отдыхайте, братцы, скоро придется крепко поработать.

— Всегда готовы, вашбродь! — ответил за всех ефрейтор Кузнецов.

Остальные одобрительно зашумели. К этому невысокому, поджарому офицеру, постоянно занятому, постоянно усталому, неизвестно когда спавшему, солдаты относились с теплом. Он никогда ни на кого не орал, не ставил за малейшую провинность «под ружье», не любил зуботычин, а если иногда и прикладывался к солдатской физиономии, то за дело, а самое главное — без злости и без пренебрежения к нижним чинам. И провинившийся тоже не держал зла, понимал — так положено, на то она и служба. Другие ротные не то, что зубы, челюсти солдатам ломали ни за грош.

Подстаницын отвел подпоручика в сторону.

— Сережа, — сказал он. — Японцы на Большой спешно укрепляются, концентрируют силы… Нашему полку предстоит выбить их с высоты.

Брошевский поднял бинокль и долго разглядывал сквозь продолжающий моросить дождь подошву сопки.

— Окопы в несколько ярусов… Проволочные сети… — ровным голосом проговорил он. — К тому же местность открытая…

Капитан вздохнул:

— Да, положим солдатиков…

— А ля гэрр ком а ля гэрр, — приподняв одну бровь, с философским видом отозвался Брошевский.

— Это верно, — невесело согласился Подстаницын, добавил, глядя на подпоручика: — Учти, Сережа, наш батальон в авангарде.

— Не привыкать.

Протяжный и резкий звук горна, трубящего атаку, поднял солдат. Роты развернулись цепью и вначале медленно, а потом всё быстрее покатились навстречу заохавшим японским орудиям.

Андрей бежал рядом с Кузнецовым, чуть приотстав. Малыгин, то и дело оборачиваясь, подбадривал солдат замысловатым матом.

Засвистела, завизжала, разрезая воздух, шрапнель.

— Эх-ма! Горохом сыпят! Шустрей, братцы! — Малыгин прибавил ходу.

Уже стали видны торчащие из окопов фигурки в зеленых мундирах, но ружейного огня никто не слышал. Проволочные заграждения были всё ближе, а японская пехота продолжала молчать. И только когда роты врезались в ограждения и принялись рубить проволоку саперными лопатками, рвать колючку прикладами, по всему фронту неистово затрещали пулеметы, вразнобой защелкали винтовочные выстрелы.

Кунгуров видел, как вокруг падали его товарищи. Сознавал, что одна из свистящих справа и слева пуль в любой момент может угодить в него, и он ляжет так же, как они, в растоптанный ногами гаолян, но сознавал как-то отдаленно, безотчетно, не испытывая ни страха, ни особого сожаления от мысли, что его могут убить.

Прорвавшись сквозь ограждения, русская пехота лавиной устремилась к окопам. Ружейный огонь поредел. Японцы, не выдержав атаки, в панике выскакивали и, петляя, бежали по камням.

Первая линия окопов была взята.

Нахлынула ночь. С ее приходом бой стих.

Капитан Подстаницын собрал в блиндаже ротных офицеров, поискал глазами Брошевского.

— Убит подпоручик, — тихо сказал кто-то.

Подстаницын отдал необходимые распоряжения, распустил офицеров и вышел из блиндажа. Не пригибаясь, пошел вдоль окопа. Со стороны японцев, шипя и разбрызгивая искры, взлетела молочно-белая ракета. В ее свете капитан разглядел уложенное на брезентовый плащ тело подпоручика. Он приблизился, снял фуражку и перекрестился.

Лицо Брошевского сохранило обычное, спокойное и чуть усталое выражение, мундир, как всегда, был чист, руки затянуты в лайковые перчатки. Только над правой бровью чернело совсем маленькое пулевое отверстие.

— Вот тебе и а ля гэрр… — тяжело вздохнув, проговорил Подстаницын. — Ах, Сережа, Сережа…

Спустившись к подножию сопки, Кунгуров