Странники - Макс Сысоев

      — В моё время были люди, типа таких. Их называли гастарбайтеры.

      — Моего отца десять лет назад арестовали и отправили сюда. Наверное, он уже умер...

      Катя скривилась и, перекинув через плечо сумочку с приборами, полезла по лесенке в кабину самосвала.

      — О, ну если и там воняет... Там воняет! Воняет! ФУ-У-У!!!

      — Твой отец был слаб душой? — спросил я, забравшись следом и усевшись на широкое крыло перед открытой дверью кабины, в которую из-за тесноты втиснуться не смог.

      — Тебя Валдаев задел? — Катя включила плоский дисплей, располагавшийся рядом с рулём, прочла на нём нечто нехорошее, стукнула по нему кулаком. — Валдаев — рабочая скотина, не обращай внимания. Такого быдла вокруг нас до черта.

      — Быдло... — хмыкнул я.

      — Алекс, будь добр, не беси меня. Из-за тебя я пропустила момент, когда можно было зайти в служебное меню! Теперь опять перезагружать всё придётся... Я пьяная и до сих пор ничего не соображаю. А если ты немедленно не засунешь свою язвительность себе в одно глубокое место, то я сама её тебе туда засуну, да так, что дерьмо из носа вылезет!

      — Прошу прощения. Я хотел сказать, что мне интересно, кого ты считаешь тупым быдлом.

      — Тех, кто всегда тащится за остальным стадом, и кто покупается на самую простую пропаганду.

      — А ты идёшь за всеми?

      Катя подумала.

      — Я шла.

      — А теперь?

      — Теперь — не знаю. Сказать по правде, Лиона... После того, как ты вывел меня из ангара, мы с ней поговорили, и я многое поняла... Кристаллы у тебя?

      — Держи.

      — Ага, спасибо... — Катя приняла из моих рук коробку, замерла, в сердцах швырнула горсть кристаллов в лобовое стекло и упала головой на руль. — Лиона...

      — Катя, сколько можно плакать?

      — Извини, опять подвесило... Что делать? — мы с ней... дружили давно. Но недавно я поняла, что она за человек. Второй такой... Второго такого человека нет на всей Земле. Она... Она не верила мне. Она думала, что я специально сдружилась с ней, чтобы узнать её мысли и донести «чёрным». Дескать, каждого стажёра так проверяют. Потому что стажёры — это кандидаты на очень ответственные посты. Она многое рассказала мне о Городе. И ещё она сказала, чтобы я слушала тебя.

      — Катя, — сказал я, следя за отсветами компьютерного экрана на её лице, — ты знаешь, что такое мамихлапинатана?

      Катя не знала; я объяснил. Катя вопросительно посмотрела на меня; на её лице больше не было слёз.

      — Ты что-то знаешь... и я что-то знаю. И мы чувствуем... недоговоренность. Какую, Алекс? Какая недоговоренность между нами?

      — Ты хитрая, — сказал я ей.

      — Я тупая.

      — Это не важно. Важно, что хитрая.

      Катя поняла, что я вознамерился ей выложить, попыталась сосредоточиться на работе, не смогла и закурила. Её готовили к такому обороту событий, её просто не могли к нему не готовить, — но она ещё лелеяла надежду отсрочить крайне опасный разговор. Я не был уверен, что не смогу её убить.

      — Что тебе от меня надо? — спросила она зло.

      — То же, что и от остальных: чтобы от меня отвалили. Чтоб все пошли к чёрту.

      — Ты хочешь, чтоб я пошла к чёрту?

      — Не забудь: теперь моя очередь спросить, чего тебе от меня надо. Чего?

      — Ни-че-го.

      — А что нужно Анжеле Заниаровне? Я могу склонить на сторону кланов кучу народа. Почему Анжела Заниаровна позволяет мне жить в Городе и заставляет тебя со мной возиться?

      — Ты себя переоцениваешь. — Катя встряхнулась, собрала с пола кристаллы, подключила к приборной панели самосвала свой верный карманный компьютер. — Кого ты можешь тут склонить? Стажёров? Послушай, Алекс, ну и идиот же ты! Ни один из стажёров не согласится променять полную блестящих перспектив жизнь на существование в диких лесах. Кем они будут в Городе? — Правителями. А в лесах? — Трупами. И потом: если б ты попробовал «склонить» хоть кого-нибудь, это сразу бы зафиксировали системы слежения, которых в Городе сам знаешь сколько. Помнишь, когда тебя только подселили ко мне, мою дверь начали ремонтировать? Так вот, ни черта её не отремонтировали. Над ней просто присобачили ещё одну камеру и датчик ментальной активности, чтобы засекать твои попытки колдовать.

      — У-гу, — протянул я. — Если ты параноик, это ещё не значит, что тебя не преследуют... А ты всё-таки работаешь на Анжелу Заниаровну.

      — Что это за слово — «работаешь»! Работает с тобой Анжела Заниаровна. А мне платят деньги за постояльца, живущего в моей квартире.

      — Ага... Вносят за меня квартплату... И больше ничего? Я тебе не верю.

      — Как знаешь.

      — Значит, ты не докладываешь им, что я говорю, что я делаю, какое впечатление у тебя оставляю?

      — Зачем мне докладывать, если есть тотальный контроль?

      — И ты не провоцируешь меня ни на какие действия?

      — На какие ещё, к чёрту, действия? Тебя не надо провоцировать. Если б ты не был нужен «чёрным» для других целей, то уж давно жарился в печке. За одно только доброе лицо, вопиющее о несправедливости нашего общества.

      — Так что же им от меня нужно?

      — Анжела Заниаровна мне не докладывает, — сказала Катя. — Но можно пораскинуть мозгами. На месте «чёрных» я бы, во-первых, попыталась выжать из тебя информацию о временном разломе. Власть над временными разломами это голубая мечта таких людей, как Чёрный Кардинал. Во-вторых, через тебя можно найти Город колдунов. Ты знаешь, что у колдунов есть свой Город, местоположение которого военные уж пять лет как пытаются вычислить? Так вот: вживляем тебе в голову маячок, выпускаем на волю, ты идёшь в Город колдунов, а мы — хлоп! — и ракетой по твоему маячку.

      — Как будто, колдуны не заподозрят, что вы со мной что-то сделали...

      — Заподозрят, — согласилась Катя. — Но маячки бывают разные. Допустим, маячок размером с биопаспорт, который имплантируют тебе завтра, они в твоём теле обнаружат. А если маячок будет величиной с молекулу? Или тебе вживят культуру нано-роботов, которые в нужный момент активируются и примутся разрушать тела колдунов изнутри? Или тебя заразят страшной болезнью? А? Я не знаю, какими высокими технологиями обладают «чёрные».

      — Нет, — сказал я. — Колдуны не пустят меня в свой Город после того, как я побывал у вас. Будь они такими глупыми, вы б их давно истребили.

      — Бывают и глупые. Бывают такие, которым плевать, был ты у нас или не был. К тому же, не забывай: ты нужен колдунам не меньше, чем нам.

      — Сомневаюсь...

      — Будь уверен, — Катя тряхнула головой. — Ты необычен.

      — Чем?

      — Не строй из себя дурочку. Ты из другого времени. Тебя можно сделать пророком, богом, учредить твой культ и подчинять с его помощью тупое рабочее быдло.

      — Ну нет, колдуны не такие мерзавцы.

      — Разные бывают. А мерзавцы везде в большинстве. На то мы и в Матрице.

      Я ожидал услышать от Кати что угодно, только не это.

      — Что-что ты сказала? — я не верил ушам.

      — Все мы в Матрице, вот что.

      — Откуда ты знаешь эту поговорку?

      — Я много чего знаю, — заверила Катя и сказала то, от чего мне сделалось плохо.

      — Я знаю, что ты хочешь сбежать, — заявила она.

      — Правда?

      — Да не кипеши ты так, — Катя усмехнулась. — Ты аж побледнел. Успокойся. Твой побег прекрасно вписывается в планы Анжелы Заниаровны. Даже больше скажу: если после вживления паспорта ты не убежишь из Города, тебя отсюда выкинут насильно.

***

      Бесконечная сложность... Как я от неё устал!

      Весь мир устал от бесконечной сложности. Бесконечную сложность не выдержала человеческая цивилизация. Бесконечная сложность всех свела с ума.

      Почему все не живут просто? Почему не дают счастье себе и другим? Ведь рецепт счастья известен, он плавает на поверхности, там, среди детского лепета. Почему никто не хочет видеть давным-давно найденные ответы на «вечные» вопросы философии? Эти ответы не просты — но они познаваемы. В отличие от бесконечной сложности.

      Десять детей дерутся из-за одной конфетки, в то время как вокруг них высятся горы сладостей. Почему они всё усложняют до бесконечности и целую жизнь блуждают в дебрях никому не нужных страданий?

      Вот сидит хитрая Катя. Не весёлая девчонка с глазищами, которые можно мило таращить, нет, — то сидит уверенная в себе женщина, усмехающаяся при виде моей мимики и жестов, знающая мои болевые точки. Она в тысячу раз старше и опытнее меня. Но зачем? Что она имеет от своей многоопытности? Что ей пообещали за работу? Или она трудится на интерес?