На солнце и в тени - Марк Хелприн

– Мне кажется, папа, я уже выросла из «Монополии», – заявила Кэтрин.

– Ерунда, – хитро сказал Билли. – Никто никогда не вырастает из «Монополии». Чем, по-твоему, я занимаюсь целыми днями?

– Да уж, – тем же самоуничижительным тоном добавила Эвелин, – для таких, как мы, это все равно что разглядывать семейный альбом.

Пока Билли с Эвелин сидели на крыльце, греясь на солнце, Кэтрин с Гарри прошли через луг к пристани, от которой проплыли по пруду (не спеша, чтобы щадить Гарри) милю в одну сторону и милю обратно. Вода была вполне приемлемой – пресной и слегка подернутой рябью от ветра. Будь расстояние короче, а окружение менее гипнотическим, они, возможно, прибавили бы скорость, но медленное продвижение вдоль гранитных стен по заранее заданному маршруту сделало их движения такими неторопливыми, как если бы их несло медленным течением. Они не вылезали из воды почти три часа.

На полпути назад, чувствуя себя так, будто родилась и выросла на озере, Кэтрин спросила:

– Знаешь, что мы могли бы сделать? Мой отец мог бы подарить нам этот дом. С деньгами, которые у меня сейчас есть, мы могли бы поселиться здесь навсегда, ни о чем не беспокоясь и ни в чем не нуждаясь. Могли бы накупить книг и пластинок, ходить под парусом на «Криспине», плавать, бегать, ловить омаров и рыбу, жить в тишине, топить печку, дышать чистым воздухом. Мы могли бы купить трактор, и у нас был бы лучший сад, какой только возможен на этой почве. Впрочем, почву можно и завезти. Мы жили бы без расписания. Можно было бы выбросить все часы и лежать вместе, сколько захочется. Наши дети могли бы ходить в местную школу, а мы бы старались дополнить их образование. Можно так сделать, если нам захочется.

– Тебе пришлось бы отказаться от своей карьеры, – сказал он. – Ты не смогла бы петь.

– Нет, смогла бы.

– Но не в театре, без живого оркестра и восторженных поклонников.

– Мне достаточно всего одного.

– Ты боишься премьеры?

– Все боятся премьеры. Это ни при чем. И тебе тоже пришлось бы отказаться от карьеры.

– Это несложно, ибо ее у меня нет.

– Пока нет, но будет. Ты можешь передать свою долю бизнеса Корнеллу.

– А в чем же мы будем находить напряжение, борьбу с миром, все то, что нужно, чтобы чувствовать себя живым?

– Где это сейчас, в этом плавании? – спросила она. – Здесь нет никакого напряжения. Мы движемся медленно и все же покрываем большое расстояние, наслаждаясь каждым мигом, а вечером у нас будет отменный аппетит.

– Мы не сможем так жить, – сказал Гарри.

– Почему не сможем?

– Я слишком молод для этого, и ты тоже. Мы можем приезжать сюда на отдых, надолго, на месяц или на два. А потом возвращаться в Нью-Йорк осенью. Разве мы смогли бы обойтись без осеннего Нью-Йорка? Разве хоть кто-нибудь смог бы?

За ужином Гарри нервничал, ожидая, что разговор может зайти о нем. Это произошло, но не так, как он ожидал. Температура упала на десять градусов, и все были рады огню. Омары, слегка обжаренные, шипящие на оловянных блюдах, сжались в своих панцирях и вкусно пахли рассолом. Три представителя семейства Хейлов, точно три медведя, пили вино, каждый в соответствии со своим ростом, полом и возрастом. Билли привез бутылку белого «О-Брион», завернутую в «Нью-Йорк таймс». Газета так промокла в лодке, что стала похожа на папье-маше, и новости о волнениях в Средиземноморье слились с отчетом о теннисном матче и с рекламой садовых гномов: получилась бы странная история, если бы кто-нибудь смог ее разобрать. Вино, объяснил Билли, нельзя оставлять в доме, который не отапливался зимой, только не в Мэне, хотя скотч можно хранить тут без проблем.

– Жаль, что ты не можешь этим воспользоваться, – продолжал он. – Сидеть на крыльце со стаканчиком виски куда полезнее для здоровья, чем провести три года в швейцарском санатории. – Кстати, – продолжал он, – как ты попал в больницу? Я спрашивал у Кэтрин, но она сказала спросить у тебя. Ты попал в аварию? Следы вот остались… – И Билли указывал на синяки и швы.

Гарри ответил вопросом:

– Пожалуйста, не поймите меня неправильно, но сталкивались ли вы когда-нибудь с организованной преступностью?

Эвелин застыла в кресле.

– Ого, – сказал Билли. – Нет, не приходилось.

– А почему? Я полагаю, раз ваш бизнес связан с деньгами, огромные суммы которых могут быть сосредоточены на листке бумаги, Уолл-стрит и банки должны наверняка казаться непреодолимо привлекательными.

– Мафия?

Гарри кивнул.

– Это так. Они горят желанием нас сожрать. Чем абстрактнее активы, тем легче их присвоить, если ты, как фальшивомонетчик или бухгалтер, знаешь процедуры, имеешь навыки и терпение. Мы справляемся с ними благодаря контролю и отбору. В наш бизнес приходят из Гарварда, Йеля и Принстона. Это другой мир, с другими ворами, и мафии он неизвестен и пока недоступен. Они выделяются, понимаешь, как выделялся бы в их обществе я.

– А как же вспомогательные службы, куда выпускники Гарварда, Йеля или Принстона никогда не суются?

– В молодости они туда все-таки заглядывают, но, правда, не в качестве карьеры. Во вспомогательных службах в основном работают ирландцы, те самые, из среды которых уже сотню лет появляются честные копы. Большинство наших сотрудников связаны родством, и все знают друг друга. Они как одно племя. Это клан, и всем этим людям, соли земли, присуща та целостность натуры, что бывает у святых.

– А итальянцев вы избегаете брать, папа? – спросила – Кэтрин.

– Мы еще не достигли такой стадии, чтобы кого-то избегать, а когда лед на американских реках тронется, а он обязательно тронется, мы тем более не будем этого делать. Но пока что этим занимаемся мы и ирландцы, и с мафией мы пребываем в разных вселенных. Я не знаю, как еврейские фирмы справляются с еврейскими гангстерами, потому что в еврейских фирмах работают почти исключительно евреи, так что возможность для проникновения есть на всех уровнях.

– Я имел в виду не откаты или хищения, – сказал Гарри, обходя тему этнической принадлежности, которая заставила Кэтрин нервно елозить ножом по скатерти, – а чистое вымогательство, крышевание. Еврейские гангстеры контролируют одежный бизнес, ирландские гангстеры в Бостоне контролируют правительство, а мафия вымогает деньги за так называемую защиту практически у каждого предприятия в Нью-Йорке. Но не у вас?

– Нет. Берут у тех, кого знают. Надо знать, кто они, как работает их бизнес, где они живут, что думают и что будут делать, если на них нажать. В районе Двадцатых улиц есть турецкий район. Я тебе гарантирую, что мафия их не трогает. Все они тесно связаны, черт знает о чем друг с другом говорят и будут сражаться и умирать, но не сдадутся вымогателям.

– Откуда ты это знаешь, Билли? – спросила Эвелин.

– Я всю жизнь живу в Нью-Йорке.

– Но я тоже.

– Я чаще выхожу из дома, Эвелин. Моей обязанностью всегда было защитить тебя и Кэтрин. Я иногда сталкиваюсь с жестокими вещами и грубыми людьми. – Возвращаясь к теме, он продолжал: – Мы – последняя линия обороны. Как у турок, у нас есть своя культура, свои районы, свои организации, и для вновь прибывших мы загадочнее всего, потому что живем здесь дольше всех, у нас есть власть, и мы – не я – носим лиловые брюки и канареечно-желтые пиджаки, которые, я уверен, пугают их так же, как нас, возможно, напугали бы регалии охотника за головами из Новой Гвинеи. Как им, черт возьми, понять того, кто носит мадрас[80] и канотье[81]? Они и не могут. Это как Розеттский камень[82] без греческого текста. Клан – это высшая сила, не имеющая себе равных. А шляпа и мадрас – это его оперение. Тем не менее, – продолжал он, – мафиози знают, как бороться и с аристократией, и с ее правительством. Вот почему они вышли на первый план. И даже если мы для них недоступнее и непонятнее всех прочих, мы также представляем собой и самый богатый приз. Время от времени они на нас нападают.

– И что происходит?

– Впервые это случилось в десятых годах. Они придумали схему вымогательства на узком участке фронта, идея была в том, чтобы разрывать одно звено за раз. Они выбрали две самые слабые и маленькие фирмы и стали угрожать их сотрудникам и членам их семей. В те времена, однако, иерархии было и больше, и меньше. Крупные фирмы – Морган, Стиллман и все остальные – поняли, что они следующие. Поэтому они собрались, и я знаю, что было на той встрече. Там сказали… – мой отец присутствовал на той встрече и рассказывал мне про нее, – сказали примерно вот что: «Эти люди получают то, что получают, потому что у них есть тайная и верная армия, они готовы убивать и при необходимости умереть. Поэтому мы будем делать то же самое и превзойдем их». У них были деньги, я знаю, что они выставили две армии. Их резервом, армией номер два, была собственно армия Соединенных Штатов и все правительство, которые они уже частично содержали по разным другим причинам. Все понимают, что я имею в виду. Но теперь они дали даже больше чиновникам всех рангов, от президента и ниже, до комиссаров полиции и начальников участков, и взамен попросили защитить их от мафии. Но этого вряд ли хватило бы в то время, учитывая полномочия правительства, которые внутри страны были довольно слабыми. Итак, что же они сделали? Они выставили свою собственную армию, в буквальном смысле. В ней было более тысячи человек, в основном ирландцы, но много янки, южан, руфрайдеров[83], бывших морских пехотинцев, которые служили на Филиппинах, ковбоев. Их вооружали и тренировали в десяти лагерях на севере штата и, чтобы держать их под контролем, сформировали из них десять отдельных командных структур. Затем привезли в Нью-Йорк под видом банковских охранников и детективов. Вы бы видели Уолл-стрит. Это был вооруженный лагерь. Вымогатели уже чувствовали давление со стороны полиции. Им прямым текстом сказали: «Делайте, что хотите, но не трогайте финансовый сектор». Чтобы окончательно их вразумить, организовали встречу, на которой им дали понять, что частная армия, с которой им не справиться, знает о них все, знает, кто они, где живут, и что если они не оставят в покое финансовый сектор, то они и их семьи (а ты знаешь, что семья, по их кодексу, неприкосновенна) будут убиты. Не ранены, не просто убиты… а подвергнуты массовой резне. Это было страшнее, чем их угрозы, и это сказали им очень серьезные люди, которые занимались такими ужасными делами в разных частях света, о которых они вряд ли слышали, люди, которых всякий испугался бы, просто увидев их на улице. Больше десяти лет они нас не трогали. Однако в конце двадцатых, набравшись сил во время сухого закона, их главари из нового поколения снова пришли на Уолл-стрит. Армия к тому времени растаяла, и Морган – то есть младший – был уже стар и попытался зайти с другой стороны. Силы возросли не только у организованной преступности, но и у правительства, которое теперь могло ей противостоять. С помощью правительства в качестве единственного своего агента финансовый сектор, потратив всего несколько миллионов, подготовил то же послание, почти такое же, и оно сработало. Если бы не сработало, вокруг было много ветеранов войны, из которых можно было собрать еще одну частную армию. В конце концов, деньги и инвестиции США проходят через нас. Если нас одолеет чернь, то она и будет управлять страной. Мы не делаем некоторых вещей, а они стали бы, потому что у них нет никакого понятия об этике.