Карач-Мурза - Михаил Каратеев

Вельяминов глядел на это довольно долго, так что даже начало клонить ко сну, и он сам, подобно той ученой змее, начал легонько покачиваться туда-сюда. Но тут старик, панно оборвав жалостливую мелодию, задудел что-то веселое и змея, тотчас приподняв голову-пузырь, начала приплясывать на хвосте, ровно бы приноравливалась. Малое время спустя, заметив, что и сам он притопывает ногами в лад музыке, боярин с досадою отвел глаза в строну и, чтобы прогнать наваждение, оглянул лица стоявших вокруг людей. Одно из них, красное и широкое, как лопата показалось ему знакомым, но Иван Васильевич не успел вспомнить, где его видел, так как внимание его снова привлекли действия темнолицего старика, который, перестал играть, сунул дудку за пазуху и протянул вперед поросшую седым пухом руку. Змея, голова которой сделалась теперь маленькой, как у обыкновенной гадюки, тотчас полезла к нему в рукав и скрылась под халатом.

Ее хозяин, не торопясь и не обращав никакого внимания на собравшуюся вокруг толпу, вытащил из-за спины небольшой горшочек с землей, воткнул туда какое-то зернышко, полил водой из стоявшей рядом тыквенной баклаги и что-то забормотал, легонько поводя сверху руками.

Не прошло и пяти минут, как земля в горшке зашевелилась, из нее выбился тонкий бледно-зеленый побег, который на глазах стал расти и ветвиться, покрываясь узкими, блестящими листьями. Изумленный Вельяминов незаметно подергал себя за кончик уха,– но нет, он не спал и действительно видел все это наяву.

Диковинный кустик между тем вырос уже высотою в пол-аршина, и теперь на его верхушке набрякала и топорщилась розовая почка, вдруг открывшаяся пышным красным цветком. Боярин, в нос которому внезапно ударил сладкий, дурманящий запах, не знал, что и думать, по самое удивительное все же ждало его впереди: старик сорвал со стебля столь чудесно выращенный им цветок и, не переставая бормотать, подбросил его вверх. Все задрали головы и остолбенели: цветок неподвижно повис в воздухе, на высоте шести или семи аршин над землей.

Иван Васильевич не отрывал от него взора долго,– пока не заболела шея. Затем, чтобы передохнуть, опустил голову и поглядел на землю. Тут уже не было ни растения, ни горшка,– на его месте стояла деревянная плошка, в которую люди кидали мелкие монеты, а старый колдун укладывал свое немудреное хозяйство в торбу, явно собираясь уходить. Иван Васильевич снова посмотрел вверх, но цветка там уже не увидел,– он исчез неведомо куда, а что не упал па землю, в том боярин был готов поклясться Богом.

Зрители, поняв, что представление окончено, начали расходиться, восторженно цокая языками и громко обсуждал виденное. Только лишь краснорожий, ранее замеченный Вельяминовым, широко расставив ноги и запрокинув бороду, рыжую, как лисий хвост, продолжал шарить глазами по небу, отыскивая, куда улетел цветок. Наконец, ничего не обнаружив в безоблачной небесной синеве, он опустил голову, восхищенно крякнул и шагнул вперед, видимо намереваясь продолжать путь, прерванный интересным зрелищем. Но едва он сделал второй шаг, как стоявший тут же высокий татарин неожиданно толкнул его в грудь, отпихнув на прежнее место.

– Ты что, сдурел, шайтан долговязый? – крикнул рыжебородый, казалось не столько рассерженный, и удивленный выходкой татарина,-А ну, дай дорогу, не то сейчас полетишь в небо, как тот цветок!

– Закон запрещает тебе выйти из круга,– спокойно ответил татарин, передвигая на живот ятаган, заткнутый за пояс и прежде находившийся на его спиной. – Погляди вниз, тебя очертил мой господин, Касим-аль-Авах. И если ты перешагнешь черту, мне велено тут же убить тебя.

Рыжий быстро нагнул голову, и лицо его внезапно побелело. Он находился в центре круга, поперечником в сажень, выведенного на земле толстой меловой чертой.

– Матерь Божья! Ну, теперь пропал! – простонал рыжий, убедившись, что очерченная вокруг него белая линия плотно замкнута. Ноги его подкосились, он в изнеможении сел на землю, охватив голову руками, и замер, будто окаменев.

В этом коротком разговоре только последние слова рыжебородого были сказаны по-русски, но Вельяминов знал татарский язык и отлично понял суть всего происшедшего: в Орде исстари существовал закон,– хотя многими и позабытый, но еще сохранявший силу,– согласно которому неисправный должник, если заимодавцу удавалось очертить его кругом, обязан был оставаться в этому кругу, доколе не поладит с заимодавцем. В противном случае последний получал право обратить его в рабство, а за попытку выйти из круга – убить.

Из толпы между тем выступил невысокий толстый человек, в чалме и в полосатом халате, и подошел к самому кругу. Его лоснящееся лицо, отороченное черной, холеной бородкой, выражало злорадство и презрение.

– Ну, что теперь скажешь, сын верблюда и гиены? – обращаясь к сидевшему на земле пленнику.– Будешь платить или хочешь, чтобы я продал тебя в Кафу, на галеры?

Рыжый поднял голову и с тоской посмотрел на говорившего.

– Смилуйся, почтенный Касим-ата,– проникновенно произнес он,– Пожди еще малость! Вот завершу одно дело, тогда все тебе отдам сполна и еще полстолька. Богом клянусь! Но для этого беспременно мне надобно быть на воле!

*Кафа – нынешняя Феодосия. Эта древняя греческая колония в Крыму, в середине XIII в. захвачена генуэзцами н пробыла под их властью 250 лет, после чего перешла к туркам.

– Что значит клятва человека, который закопал в землю свою совесть? Все это я уже слыхал от тебя не один раз. Но теперь ты в моей власти, и время лживых обещаний для тебя прошло. Плати или будешь продан!

– Да ты сам помысли: нешто за меня выручишь, сколько я тебе задолжал? А оставишь меня на воле,– не только свое получишь, а еще и наживешь немало!

– Ты лжешь, и если я с тебя что-нибудь получу, то не раньше, чем хвост моего верблюда дорастет до земли! Пусть фряги дадут за тебя только половину того, что ты мне должен, и я скажу, что сделал хорошее дело. А когда я буду вспоминать о второй половине, мне послужит утешением то, что на галерах ты получишь в десять раз больше плетей, чем я потерял дирхемов!

– Смилуйся, почтенный Касим-ата! Ведь сам знаешь, как мне не потрафило. Потерпи еще маленько! Я обернусь!

– Ты не обернешься потому, что тебе больше никто не верит, и ни один глупец не даст тебе в долг товаров. Ведь ты даже собаке своей задолжал кусок мяса!

– Пожди хоть до осени, Касим-ата, не губи! Ведь беда со всяким может приключиться!

– Если беда пришла к тебе, то у меня нет охоты показывать ей ворота своего дома. В последний раз спрашиваю: будешь платить?

– Вестимо, заплачу! Ты только теперь отпусти меня, дабы я мог…

– Не истощай моего терпения, презренный обманщик! Сейчас, когда я заключил тебя в круг, ты больше от меня не уйдешь! Но мои люди могут сходить за деньгами, куда ты укажешь, или отвести тебя в ставку русского великого князя. Если в своей стране ты и вправду такой важный купец, как говоришь,– он за тебя заплатит.

– Не заплатит за меня этот князь,– сокрушенно промолвил рыжий.

– Почему не заплатит?

– Во вражде мы с ним.

– А, понимаю: ты и его успел обмануть! Ну, если так, пеняй на себя. Эй, люди! Надеть на него ошейник!

*Ошейник, на котором было выгравировано имя хозяина раба, служил знак он рабства.

Слуги Касим-аль-Аваха кинулись было исполнять приказ своего господина, но тут Вельяминов, сразу насторожившийся при последних словах пленника, неожиданно для всех выступил вперед.

– Сколько тебе должен этот человек? – спросил он у Касима.

– Две тысячи серебряных дирхемов,– почтительно ответил купец, сразу оценив по достоинству барскую внешность и богатый наряд незнакомца.

– Добро. А фрягам ты его хотел продать за половину того?

– Мне бы, наверное, заплатили больше половины, благородный господин,– промолвил Касим, смекнувший, куда клонится дело. – Этот урус еще не стар и силен, как медведь, в Кафе на таких всегда есть великий спрос…

– Ну, так вот, почтенный, мне тут долго разговаривать недосуг: раз ты сам сказал половину,– тысячу дирхемов за него даю, и ни единого больше! Ежели согласен,– получай деньги, а нет,– вези своего медведя в Кафу или куда тебе любо.

– Тысячи мало. Меньше чем за полторы не отдам.

– Ну, тогда бывай здоров! Он мне и за тысячу не надобен. То я сказал лишь для того, чтобы поглядеть – сам-то ты как свое слово держишь? И теперь вижу, каков ты есть: другого за обман коришь, а и сам не лучше,– промолвил Вельяминов и с достоинством зашагал дальше. Но не отошел он и десяти шагов, как Касим закричал:

– Остановись, сиятельный господин! Я согласен!

– Ну, то-то же,– сказал Иван Васильевич и добавил, уже по-русски, обращаясь к своему дворецкому: – Заплати, Степка, татарину тысячу дирхемов, а этого человека возьми к себе, ежели он голоден,– накорми, а вечером, как стемнеет, приведешь его в мой шатер.