Башня континуума - Александра Седых

Через четыре часа пряток и салок Кит начал разваливаться на части, а неугомонный карапуз оставался бодр, свеж, как утренняя роса, и готов продолжать в том же духе еще очень долго. Что до сиятельного дядюшки, тот даже не мог позволить себе присесть и выкурить сигарету.

— Можно мне тоже сигарету?

— Нет. Ты еще слишком мал, чтобы курить.

— Мне четыре! — возмутился Максимилиан.

— Значит, придется подождать, голубчик… пока тебе не исполнится хотя бы восемь. Знаешь, что. Сходи на кухню, попроси у Терри пирожков.

— Мы скоро будем ужинать.

— Да. И что?

— А мне нельзя есть перед ужином, и сладкое тоже. Пропадет аппетит. И мама будет кричать «не смей, не смей», — сказал Макс и захихикал.

— Неужели?

— Может и шлепнуть, — чистосердечно прибавил Макс, беззлобно улыбаясь. В общем, он был на редкость славным парнишкой, особенно когда не ругался, как подвыпивший грузчик в порту.

— Ты ведь и сам понимаешь, до чего ты избалованный ребенок. Понимаешь, да?

— Да.

— То-то. Иди, ешь пирожки. Только ничего не говори маме.

Макс убежал, очень довольный, а Кит выкурил сигарету, выпил рюмочку и только собрался перевести дух, но…

— Кит.

— Да?

— Ты не думаешь, что Максу, быть может, вредно есть столько пирожков? — спросила Терри, искренне тревожась.

Кит решительно отказывался понимать, отчего считается экспертом в столь бесконечно чуждых ему областях, как антикварные сахарницы и детское питание.

— Я уверен, в пирожках тоже есть витамины!

— Почему ты кричишь, я же только спросила…

— Потому что эти безнадежные идиоты скопом сели в лужу? Потому что мою сестру мог убить какой-то психопат? Потому что мы могли сейчас быть на их похоронах?

— Тогда мы бы забрали Макса, — вырвалось у Терри. Она тотчас закрыла рот ладонями, чтобы удержать внутри ужасные слова, но было уже поздно.

— Цып-цып-цып, — ответил Кит жене, пыхнув сигаретой. — Не ты ли это подослала наемного убийцу, а?

— Господи, прости, я не хотела…

Гордон уже проснулся и тоже спустился в гостиную. Непохоже, чтобы сорокаминутный сон освежил его. Хорошего настроения ему явно не прибавил тот факт, что Виктория перед ужином заставила мужа побриться и переодеться в чистую рубашку и в костюм с темно-вишневым, очень тугим, галстуком. Он также не пришел в восторг, обнаружив сына на кухне, уплетающим за обе щеки пирожки. Наверное, он сам имел виды на эти пирожки.

— Максимилиан, ты ведь перебьешь аппетит перед ужином.

— Нет.

— А то я тебя впервые вижу! Брысь отсюда. Терри, ты ведь взрослая, почему ты позволила ему лопать пирожки.

— Извини, Гордон, я подумала, вреда от этого не будет…

— Вреда, может, и не будет, но и пользы тоже никакой. Не делай так больше, договорились? Иначе мне придется запереть Максимилиана в клетке, а сверху, как в зоопарке, прикрепить табличку «Не кормить». Господи Боже! Тереза, почему? Почему ты плачешь?

* * *

После того, как Терри перестала плакать, все сели ужинать. Гордон, чувствуя себя виноватым и кляня себя за резкость, беспрестанно извинялся перед Терезой и хвалил ее стряпню. Не из пустой вежливости, следует заметить. На сей раз Терри превзошла сама себя. Ужин был неправдоподобно великолепен. Тоненькая, как тростинка, Виктория ужасно объелась. После десерта она задремала, уткнувшись носом в тарелку, и проснулась лишь тогда, когда муж переодевал ее в шелковую пижамку, чтобы уложить в постель.

— Гордон, я страшно объелась, — с томной грустью пожаловалась мужу Виктория, ощущая, как в желудке удобно устраиваются на ночлег блинчики с тремя сортами икры, изысканный суп из свежей форели, порция изумительного ростбифа с пудингом и вареным картофелем, лимонный пирог с медом и меренгами, сыр, фрукты и неисчислимое количество пирожков с различными начинками. — Вот глупая курица, наготовила всего и сидит такая счастливая.

— Тереза? Да, Тереза — само очарование, Тереза просто прелесть, ей-богу.

— А я? Разве я не прелесть?

— Нет. Еще чего не хватало. И не вздумай когда-нибудь становиться прелестью.

За такие восхитительно приятные слова Виктория поцеловала мужа.

— Не засиживайтесь долго, мальчики. Я серьезно. Тебе завтра на работу, пупсик.

Все равно они засиделись до рассвета. Кит слегка нетвердой походкой пошел спать, а Гордон отправился собираться на работу. Викторию пробудило его громкое пение в ванной. Закончив петь и плескаться, Гордон ушел в гардеробную и так надолго запропал, что она слегка забеспокоилась. Не обнаружил ли он за дверцами платяного шкафа неизведанную, чудесную страну? Нет. Зато сам отыскал и надел свежие носки — вот диво дивное. Макс был прав, папочка постоянно развлекал свое семейство похлеще любого клоуна.

— Извини… я тебя разбудил, птенчик…

— Да. Ты знаешь, что делать.

Гордон кивнул, торжественно пал на колени, покаянно прижал руки к сердцу и заголосил.

— Мамочка, я больше так не буду, обещаю, можно мне теперь выйти из угла?

Виктория уткнула смеющуюся мордочку в горы подушек.

— Потише, болван, ты перебудишь весь дом.

Гордон принес завтрак — омлет, тосты, мед, масло и кофе, скинул ботинки, устроился рядом с женой, и они принялись кормить друг друга с ложечки, целоваться и болтать. Гордон сообщил жене, что их милость вчера постриг розовые кусты в их саду.

— Ума не приложу, когда он успел. Я пошел посмотреть. Кит подстриг кусты идеально. Он подстриг кусты настолько идеально, насколько это в человеческих силах. Твой брат мог бы зарабатывать этим на жизнь.

— Бедный впечатлительный котеночек, — сказала Виктория, — мы перепугали его до полусмерти. Нехорошо над ним смеяться. Никита бросил все и приехал. Приехал, столько нам всего привез, подстриг наши розовые кусты, а ты вместо благодарности весь вечер мучил его баснями про ведьм и болота.

— Я ведь ничего не придумывал. Старинные легенды, местные поверья. Да и крестьяне обошлись с ведьмой, в принципе, гуманно. Раньше ее бы заживо сожгли на костре, — сказал Гордон и расхохотался.

Виктории эта история не показалась такой уж забавной. Совсем нет.

— Ушам своим не верю. Та женщина умерла из-за нелепых, древних предрассудков! Безумие какое-то! Умопомрачение!

Гордона после завтрака потянуло на сладенькое, и его рука неторопливо и уверенно стала прокладывать заветную тропку в складках шелковой пижамы Виктории.

— В средние века ты бы тоже оказалась под подозрением… хотя бы за одну твою несравненную красоту.

— Чушь, — сказала Виктория польщенно.

— Не такая уж и чушь. Как считалось встарь: для того, чтобы стать ведьмой, женщина должна была заключить союз с дьяволом. Особым успехом у искусителя пользовались как раз молоденькие и красивые дамочки. Ибо хорошенькие дамочки — создания ветреные, легкомысленные, тщеславные и едва ли чрезмерно набожные. Еще лучше, если таковая дамочка жила одна или переживала серьезные трудности в личной жизни. Дьявол тщательно караулил момент, когда она останется в одиночестве, являлся к ней в мужском обличье и принимался что есть сил кружить и морочить ей глупенькую головку, обещая решить все ее проблемы. Психоаналитиков, как ты понимаешь, птенчик, тогда не существовало.

— Какой ты бываешь остроумный, хотя… продолжай.

— Что продолжать?

— Все… продолжай.

— Так вот, — продолжил Гордон, роняя голос до зловещего шепота, — стоило дамочке поддаться на уговоры, как сатана предлагал ей отречься от Бога, Церкви и святой веры Христовой, и заключить с ним сделку. В этот самый момент, по поверьям, дьявол сбрасывал личину и представал во всей красе, с рогами, хвостом и копытами. Тут уж самая недалекая глупышка понимала, кто перед ней, и имела последнюю возможность отказаться от его услуг. Но, если не отказывалась, пиши пропало — бабенка становилась ведьмой.

— И летала на метле? — спросила Виктория, по непонятным ей самой причинам непритворно заинтересовавшись разговором.

— Ведьмы вытворяли штуки и похлеще. Умели вызывать засуху или наоборот — проливной дождь, губили посевы, травили питьевую воду в колодцах. Стоило ведьме косо взглянуть на корову, как у несчастного животного пропадало молоко. Ведьма могла сглазить и человека. Если ей кто-то досадил, он мог сильно заболеть и умереть. Еще они слыли мастерицами по приготовлению всяческих зелий, особливо приворотных. Но самым счастьем было для ведьмы устроиться повитухой и сгубить как можно больше невинных младенчиков.

— Ужас, — прошептала Виктория, розовея, как самый розовый бутон.

— Нет, это еще далеко не ужас. Настоящий ужас начинался в полнолуния, когда ведьмы седлали метла и отправлялись на шабаши, где ели червей и жаб, запивая эти деликатесы кровью. А потом раздевались донага и танцевали под луной. Заканчивалась веселая вечеринка свальной оргией в компании бесов, инкубов, а то и самого светозарного Люцифера.