Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - Иван Шевцов

Собираясь ехать в Микитовичи, Аким Филиппович волновался. Причин для беспокойства было больше чем достаточно. Во-первых, могли какие-нибудь новые партизаны, не знающие подлинной роли Акима Титова, заманить его в ловушку. Поймать начальника полиции - это не так уж плохо! Во-вторых, могли и немцы, узнав, что сын начальника полиции - советский офицер, в порядке проверки устроить такую провокацию. В-третьих, если даже отпадают два первых предположения, если на самом деле Иван находится в Микитовичах, то что он думает об отце своем, поступившем на службу к фашистам, как и чем он встретит его? Это, последнее, пожалуй, больше всего волновало Акима Филипповича.

В сопровождении одного полицейского и дочери Аким Филиппович выехал в Микитовичи после полудня на старенькой "эмке". По деревне промчались, поднимая облако пыли, и резко затормозили у дома Титова. Аким вышел из машины, демонстративно гремя ключами: по официальной версии - об этом знали заместитель начальника полиции, шофер и сопровождавший полицейский - Аким ехал в Микитовичи, чтобы взять дома кое-какие вещи.

В саду, никем не охраняемом, спели яблоки и сливы. "Странно, даже мальчишки, видно, сюда не лазили", - горько подумал Аким, и от этой мысли и дом и сад показались ему еще больше пустынными, дикими, заброшенными.

- Подите отведайте яблок, - предложил он шоферу и полицейскому, а сам направился в дом. Женя первой вошла в сад, оглядела яблони быстрым деланно-хозяйским взглядом, сорвала еще зеленый белый налив и незаметно для шофера и охранника исчезла в огородах. Она спешила к Глебовым: так было условлено с отцом.

Прокопиха в выжидательной позе стояла посредине комнаты, и на лице ее в один миг Женя прочла радость и тревогу, но больше радость, и поняла сразу, что все хорошо, что Иван действительно где-то здесь. Порывисто, в первый раз в жизни она поцеловала Прокопиху со слезами: "Здравствуйте, тетя Аня" - и так же быстро спросила натянутым от волнующего ожидания голосом, негромко, полушепотом, будто выдохнула:

- Ну, где он?

- Аким один? Он сюда зайдет или как? - вместо ответа так же тихо, заговорщически осведомилась Прокопиха.

- С ним один полицейский и шофер. Они там у нас в саду.

Не говоря больше ни слова, Анна Глебова открыла дверь во вторую комнату и кивком головы пригласила Женю войти туда. Женя метнулась через порог и вдруг, увидав двух немецких офицеров, в испуге остановилась, даже подалась назад и в тот же самый миг узнала в одном офицере своего брата, который, радостно улыбаясь, широко шагнул к ней навстречу, обнял ее, а потом, указывая на Емельяна, спросил:

- А этого фрица не узнаешь?

Женя смущенно заулыбалась и протянула Глебову руку, обращаясь почему-то на "вы":

- Здравствуйте… - По лицу ее пошли бледные и розовые пятна.

- Здравствуй, Женечка, - сказал Емельян, поборов смущение. - Мы тебя немножко напугали?

- Как все это понимать? Наряд ваш? - вместо ответа спросила Женя.

Иван хитро и весело подмигнул ей, расстегнул ворот мундира, и Женя увидела бархатные петлицы советского танкиста и три рубиновых квадратика. И все поняла без слов. Иван расспросил ее, где отец, кто с ним еще. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не спросить: как, каким образом их отец докатился до жизни такой? Но Иван не стал спрашивать об этом сестру: дочь не ответчица за отца. И все же не удержался:

- Надеюсь, ты не служишь у немцев?

Жестокие слова его прозвучали уж очень грубо, как пощечина. Женя вздрогнула от этих слов, вспыхнула лицом, ощетинилась колючим взглядом, ответила с вызовом и достоинством:

- Служить у врагов - еще не значит работать на них.

- Прости меня, - сказал Иван, опомнившись, уже смягчившимся, смущенным голосом и виновато-доверчиво посмотрел на сестру. Неожиданно для себя сделал открытие: а она ведь уже совсем-совсем взрослая. - Ну ладно… Я хочу видеть отца. Как бы это нам лучше обставить? - Он задумался и посмотрел вопросительно на Емельяна. - Отцу неудобно сюда зайти?

- Боюсь, что полицейский охранник потащится за ним, - сказала уже озабоченно, по-деловому Женя.

- А давайте сделаем так, - вдруг заговорил Глебов. - Ты, Женя, иди предупреди отца о нас. Минут через пять мы все втроем будем идти по улице и, естественно, заинтересуемся машиной, которая нам совсем кстати, спросим шофера, кто да что, и войдем вдвоем в дом. А Федин останется возле машины с шофером и полицейским. Полицейского в дом не пустим.

- Федин, как денщик наш, останется, но не возле машины, а на крыльце, - поправил Иван.

На этом и порешили.

Через пять минут после ухода Жени Иван, Емельян и Федин простились с Анной Глебовой и вышли на улицу. Как и ночью, Глебов и Титов совсем не испытывали чувства страха. Окажись в селе не только полицейские, но даже и немцы, Глебов и Титов вели бы себя так же уверенно и хладнокровно: они уже успели войти в свою роль. Их спокойствие передавалось и Федину, который шел, как и положено, сзади своих начальников, держа автомат в боевой готовности.

. - А машину на самом деле не дурно бы прихватить, - шепнул Емельян Ивану. - Начальник полиции раздобудет себе другую. Что ему стоит: у немцев машин много.

Они подошли к "эмке", стали осматривать ее, Глебов громко разговаривал по-немецки. Вздремнувший на переднем сиденье шофер поспешно выскочил из кабины, вытянулся в струнку. Глебов спросил, смешно коверкая русский язык:

- Чей есть машин? Кто ты есть? - И, не ожидая ответа шофера, вдруг, увидав в саду вооруженного винтовкой полицая, поспешно пробирающегося к дому, чтобы предупредить о "немцах" Акима Филипповича, закричал на него, наставив автомат: - Хальт!.. Цурюк! Партизан?..

Перепуганный полицай, очевидно знавший повадки своих чужестранных хозяев, бросил винтовку, покорно поднял руки, бормоча торопливо:

- Найн, найн… нет, не партизан я… Полицай…

- Ком, ком, - поманил его пальцем Глебов.

На шум вышел Аким Филиппович. В сапогах, в суконной цвета хаки гимнастерке, подпоясанной широким ремнем, он быстро направился навстречу Ивану и Емельяну и, радушно улыбаясь во все большое усатое лицо, сказал:

- Здравствуйте, господа офицеры! Чем могу служить?

Иван не сделал никакого движения, только смотрел на отца испытующе, а Емельян, стоявший впереди, не принял протянутой руки Акима Филипповича - он легко вошел в свою роль, - строго спросил, слегка "напуская акцент":

- Вы есть кто такой? Паспорт?

- Я, господин офицер, начальник местной полиции. Вот мои документы, пожалуйста.

И он действительно протянул удостоверение Глебову. Тот читал внимательно, поглядывая то на Акима Филипповича, то на его фотокарточку, и на строгом лице Емельяна были написаны подозрительность и недоверие.

В последний раз Аким Филиппович видел Емельяна четыре года назад и запомнил тогда шестнадцатилетнего щупленького паренька с большими небесно-синими мечтательными глазами и каштановым вихром волос. А теперь перед ним стоял строгий, даже суровый юноша в форме лейтенанта гитлеровской армии, холодно поглядывал на своего бывшего покровителя колючими ледяными, как осенняя туча, глазами, в которых, казалось, в самом деле сквозит ненависть и презрение. "Неужто не верят они мне и впрямь считают меня фашистским прислужником?" - пронзила тревожная мысль и до того напряженный мозг Акима Филипповича.

- Кто есть он? - строго кивнул Глебов на полицая, уже пришедшего в себя.

- Полицейский, господин лейтенант. Моя охрана.

- Хорошо, - бросил Глебов и снова стрельнул в полицая подозрительным коротким взглядом. - Кто есть в дом?

- Там дочь моя, - робко ответил Аким Филиппович, и на лбу его выступил холодный пот. В нем вдруг где-то появилось страшное навязчивое подозрение: а что, если перед ним совсем не Емельян Глебов, а настоящий немец? Но Иван - он стоял по-прежнему поодаль с видом довольно безразличным, не выказывая ни малейшего интереса к диалогу, который здесь происходил: он "не знал" русского языка и "не понимал", о чем тут речь идет, - Иван все-таки был настоящий, его родной сын - в этом не было никакого сомнения.

Глебов по-немецки позвал Федина, приказал ему взять винтовку полицая и оставаться у крыльца. И Акиму Филипповичу приказал - именно приказал, а не предложил - идти в дом. Сам пошел следом за ним, последним шел Иван.

Ни шофер, ни полицейский, наблюдавшие эту сцену, никак не могли заподозрить в этих троих немцах переодетых советских парней. Все было разыграно предельно естественно, как в хорошем драматическом театре, а очевидный успех "спектакля" воодушевлял и увлекал "актеров".

Аким Филиппович вдруг почувствовал, как подкашиваются его ноги и мелкая дрожь ударила по рукам, а лицо бросило в жар. Это было еще неведомое ему состояние, будто его вели на эшафот. Нервы его напряглись до предела и требовали немедленной разрядки. Он шел неуверенной тяжелой походкой и боялся, что не осилит этого пути - либо упадет, либо разрыдается; цеплялся за колонну крылечка, за дверную раму, и путь от порога до порога расстоянием в каких-нибудь четыре шага был равен стометровой полосе под пулеметным огнем неприятеля. Шедший сзади Емельян видел пунцово-багровую шею Акима Филипповича, розовые пылающие уши, видел, но по молодости своей не понимал состояния этого пожилого, когда-то физически крепкого, а теперь, пожалуй, рыхловатого и просто грузного человека. Он слишком увлекся игрой и своей ролью.