Исследования и статьи - Андрей Никитин

Что же касается провозглашенных в Предисловии принципов издания 1792 г., С. Н. Валк пишет:

«Болтин обещал в своем предисловии делать оговорки относительно разночтений. Им оговорено, что „ябетник“ встречен им только у „Татищева“ (так назвал Болтин напечатанный Румовским Академический список с примечаниями Татищева); такие же оговорки о разночтениях сделаны Болтиным еще только в пяти случаях и на всем протяжении его издания Правды, хотя их надо было сделать в десятки раз больше, если только принять во внимание все разночтения Академического Краткого и всех Пространных списков»[549].

По-видимому, Валк имел в виду списки Правды Руской, изданные в первом томе ее академического издания 1940 г, — списки, которые физически не мог знать И. Н. Болтин, подчеркнувший в предисловии, что располагал всего только шестью неизданными и двумя изданными списками. Тем удивительнее очередной выпад Валка, что «при таких условиях нельзя удивляться обвинениям Карамзина, что в издании Болтина „находятся неисправности, большею частию умышленные, mo-есть мнимые поправки“»[550].

Суровый приговор, вынесенный «патриархом советской археографии», казалось, должен был навсегда закрыть вопрос о научном значении злополучного издания. Однако существует несколько аспектов, заставляющих еще раз к нему вернуться, чтобы рассмотреть причины и обоснованность столь категорических суждений. Напомню, что критика издания 1792 г. как в момент своего возникновения, так и в наши дни, связана с попытками дискредитировать научную деятельность и поставить под сомнение элементарную порядочность «любителей отечественной истории», превратив их если не в злостных, то в «благонамеренных фальсификаторов»[551]. А это значит, что наш вопрос имеет не только исторический, но и вполне актуальный научный интерес, поскольку от того или иного ответа зависит дальнейшая судьба издания 1792 г.: останется ли его текст «компиляцией» и окончательно исчезнет из научного оборота, или исследователям нашего древнейшего юридического свода законов можно будет возвратить науке принадлежащий ей по праву текст неизвестной сейчас рукописи.

По счастью (или по иронии судьбы), а, может быть, не без умысла со стороны М. Н. Тихомирова, создателя и редактора «Археографического ежегодника», в том же томе, где напечатана работа С. Н. Валка, была помещена работа А. Т. Николаевой об И. Н. Болтине как археографе[552]. Читатель найдет там отзывы о Болтине и его работах таких историков, как С. М. Соловьев, М. И. Сухомлинов, В. О. Ключевский, В. С. Иконников и других, неизменно подчеркивавших глубочайшее уважение ученого XVIII в. к факту, документу и даже букве исторического документа, которое прослеживается во всех без исключения трудах Болтина, оказавших огромное влияние на развитие российской историографии и источниковедения. После всего этого не вызывает удивления и собственный высокий отзыв о Болтине А. Т. Николаевой, когда она пишет, что «характерной особенностью Болтина, как археографа, является чрезвычайно бережное отношение к публикуемому источнику, стремление донести его до читателя в неприкосновенности»[553]. К сожалению, сама А. Т. Николаева не решилась прямо выступить с пересмотром традиционного взгляда на издание 1792 г., ограничившись указанием, что «издатели взяли, как они пишут (выделено мною. — А. Н.), наиболее древний список и сличили его со всеми им известными списками»[554]. Но дальше, снимая сомнения, она писала прямо, что для Болтина «неприкосновенность текста публикуемого памятника была альфой и омегой»[555].

Итак, перед нами две точки зрения на И. Н. Болтина и на его последнюю работу — С. Н. Валка и А. Т. Николаевой, диаметрально противоположные друг другу по своим оценкам этого замечательного исследователя. И если за Николаевой стоят крупнейшие историки прошлого, то на стороне Валка — определенная историческая традиция, требующая своего рассмотрения ab ovo. В данным случае таким «яйцом» оказывается Н. М. Карамзин и его примечания ко второму тому «Истории государства Российского», поскольку он первым усумнился в верности текста 1792 г. и выдвинул сомнения, на которые «не ответил» А. И. Мусин-Пушкин.

Начнем с того, что «ответить» Карамзину А. И. Мусин-Пушкин не мог по той причине, что 2-й том «Истории…» вышел спустя год после смерти графа, рассчитать это при желании довольно просто. Удивительно другое: никто не подумал, почему все эти вопросы и упреки Карамзин не обратил лично к графу, когда пользовался его библиотекой? Однако какой библиотекой — той, что была на Разгуляе до пожара 1812 г., или какой-то иной, в которой находилась рукопись? Вопрос принципиальный, потому что после 1812 г. у А. И. Мусина-Пушкина никакой библиотеки уже не было.

Стало быть, загадка заключается, в первую очередь, в истории пергаменной рукописи XIV в., хранящейся ныне в составе собрания ЦГАДА, которая носит имя «Мусин-Пушкинской» и где, кроме Правды Руской, находится «Закон судный людем», «Выписка из Книг Моисеевых», «Устав Владимира о церковных судех», торговый договор Смоленска с Ригою и Готским берегом 1229 г. и «Устав Ярослава о мостех». В первом томе академического издания текстов Правды Русской В. П. Любимов ничто-же сумняшеся писал, что «сборник этот в начале 40-х гг. Мусин-Пушкин передал Обществу Истории и Древностей Российских» [ПР, 1940, 277], даже не задумавшись о том, что граф умер еще 1.2.1817 г., а передал этот сборник в Общество значительно раньше, 13 марта 1812 г., как то и зафиксировано в «Дневной записке» заседания Общества от этого числа[556].

Более того, этот пергаменный сборник А. И. Мусин-Пушкин передал не вообще в Общество, а для его публикации, благодаря чему он находился не в библиотеке Общества, а у его председателя П. П. Бекетова, как это выяснил еще К. Ф. Калайдович[557] и документально подтвердил в наше время А. И. Аксенов[558]. Бекетов вывез сборник в 1812 г. из Москвы, благодаря чему рукопись избежала участи библиотеки ОИДР и его собрания древностей. Больше этот сборник к А. И. Мусину-Пушкину не возвращался и после изгнания французов готовился к изданию К. Ф. Калайдовичем, который, как мы помним, пришел к заключению, что этот список Правды Руской не мог быть оригиналом издания 1792 г.[559]

Но когда он попал в собрание А. И. Мусина-Пушкина?

Точный и исчерпывающий ответ на это вопрос дал в 1971 г. А. И. Аксенов, опубликовавший в «Археографическом ежегоднике» обзор эпистолярного наследия А. И. Мусина-Пушкина и, в частности, приписку его в письме от 25 марта 1812 г. к А. Н. Оленину, в которой тот сообщал: «В прошедшем январе (т. е. в январе 1812 г. — А. Н.), будучи в Ярославле, удалось мне отыскать и достать Русскую Правду, весьма древнюю, писанную на пергамене, и к оной присовокуплен торговый договор Смоленского князя с Ригою XII века, весьма любопытный. Вы скоро оный увидите напечатанный в Обществе истории и древностей Российских»[560].

Другими словами, все те сомнения, укоры, удивления и обвинения, которые свыше полутораста лет сыпались в адрес И. Н. Болтина и шире — в адрес «любителей отечественной истории», вызваны недобросовестностью самих критиков, которые не удосужились провести действительное расследование и изучение документов, привыкнув повторять друг за другом одно и то же. Можно ли этого было избежать при добросовестном подходе к исследованию текста? Попытаюсь это показать на деле, тем более, что с работой А. И. Аксенова я познакомился только после того, как провел собственное текстологическое изучение издания 1792 г., сверив публикуемый текст со всеми другими списками Правды Руской, изданными к настоящему времени.

Наиболее важным вопросом в оценке текста, изданного в 1792 г., является вопрос о количестве и характере дополнений, которые С. Н. Валк отнес к вопросу о «разночтениях». И всё же, это две разные вещи. Напомню, что при каждом случае использования другого текста Болтин в предисловии обещал делать соответствующие указания в примечаниях. Действительно, они есть, но немного: всего два. В первом случае в текст внесено слово, во втором — статья.

В статью 1-ю Болтин внес слово «ябетник» и на с. 7 в примечании писал: «Слова сего во всех списках Правды Руской кроме Татищева печатанного при Академии Наук (теперь список Академический I, Краткая редакция. — А. Н.), нет, и которое сей достопочтенный муж признает опискою, вместо „обетник“». Как видно из последующего текста примечания, Болтин решился внести этот термин из печатного списка Правды Руской, т. к., по его справедливому мнению, он расширял круг лиц, охваченных статьей.