Властелин мира - Адольф Мютцельбург

Вольфраму не терпелось излить душу, а этот квакер был сейчас единственной живой душой, способной спокойно выслушать его. Он оказался внимательным слушателем и лишь время от времени прерывал разгневанного юношу вопросами. Несмотря на кажущуюся простоту, эти вопросы были поставлены так умно, что молодой человек поведал и то, о чем предпочел бы умолчать, — о своей любви к Амелии. И спустя каких-нибудь четверть часа всадник уже знал все, что произошло этим воскресным утром в Новом Иерусалиме. Незнакомцу удалось заглянуть в душу Вольфрама глубже, чем кому-либо другому, а уж тем паче мормонам.

— В том, что вы мне здесь рассказали, веселого и впрямь мало! Однако я намерен увидеть все это собственными глазами. Так вы останетесь тут, несмотря на изгнание из общины?

— Конечно! — гордо ответил Вольфрам. — Хотел бы я посмотреть на того, кто отважится поднять на меня руку! Да они на это и не решатся, эти трусы!

— Что ж, прощайте! — сказал квакер. — Я вижу, вы гордый юноша! Но будьте настороже: здесь вам придется полагаться только на самого себя!

— А с меня этого довольно! — ответил Вольфрам и направился к лодке.

Квакер поскакал в колонию, и пока Вольфрам добирался до своего острова, он уже спрашивал, где живет некий Бертуа.

Похоже, Бертуа единственный мормон, которого он знал. После полудня они вдвоем обошли весь поселок, и незнакомец попросил представить его пророку, с которым имел продолжительную беседу. Вечером того же дня он покинул Новый Иерусалим, и когда расставался с Бертуа, тот с чувством глубочайшего уважения снял шляпу.

— Я в точности исполню все ваши желания, милорд! — заверил он.

VIII. РЕШЕНИЕ

Все последующие дни Вольфрам страстно желал, чтобы мормоны напали на остров и попытались изгнать его оттуда. Тогда он вступит с ними в борьбу и погибнет. По крайней мере это будет смерть, достойная настоящего мужчины!

Он жил, как и прежде, питаясь лишь птичьими яйцами да иногда дичью, если удавалось подстрелить. Свою добычу он жарил на костре в облюбованной под жилье пещере. Он с презрением отвернулся бы от всякой пищи, если бы не мысль о предстоящей борьбе, для которой ему требовались силы.

На исходе недели, что следовала за злополучным воскресеньем, он с немалым удивлением и тайной яростью заметил приближающуюся к острову лодку. Острое зрение позволило ему узнать в человеке, который ловко орудовал веслом, своего соперника, француза Бертуа. С какой вестью пожаловал к нему этот человек?

Лодка пристала к берегу, и спустя несколько минут Вольфрам увидел, как француз карабкается по скалам. При нем было ружье и охотничий нож. Впрочем, молодого человека это обстоятельство ничуть не смутило: мормоны никогда не удалялись от поселка без оружия. Они постоянно опасались нападения индейцев. Кроме того, в случае удачи можно было поохотиться.

Когда юноша смотрел на француза, его взгляд был полон мрачной гордости и презрения. Вопреки ожиданиям, соперник не испытывал перед ним ни смущения, ни робости. Он невозмутимо приветствовал Вольфрама, глядя ему прямо в глаза.

— Простите, что я помешал вам, господин Вольфрам!

— Придется простить, — недовольно ответил молодой человек. — Что вам угодно?

— Речь пойдет о девушке, которая некогда была дорога вам. — Бертуа прислонил ружье к скале. — Правда, не знаю, намерены ли вы уделить ее особе сколько-нибудь внимания. Надеюсь, что да.

— Вы надеетесь? — Вольфрам презрительно скривил губы. — Какое, право, бескорыстие! Вы — избранник Амелии, вы — ее муж или скоро будете им! И посвящаете постороннего в дела вашей супруги?

— Похоже, вы раздражены, господин Вольфрам, — спокойно заметил Бертуа. — Между тем то, что я должен вам сообщить, требует величайшей осмотрительности и ясности ума. Поэтому позвольте мне прежде разъяснить одно обстоятельство. Амелия никогда не будет моей женой!

— Как?! Что за чертовщина?! — с горечью вскричал Вольфрам.

— Никакой чертовщины, самая что ни на есть реальность! — сказал француз так серьезно, что Вольфраму стало почти неловко за свое поведение. — Я слишком высоко ценю мадемуазель Амелию и слишком трезво — свои собственные скромные заслуги, чтобы надеяться на взаимность такой девушки. Ее судьба всегда вызывала у меня сочувствие, и, когда я понял, что домогательства Уипки ей неприятны, а повторное сближение между вами не так уж невероятно, я предложил ей руку, но лишь для того, чтобы дать ей время. Вот истинная причина моего сватовства. Вы не должны видеть во мне ни соперника, ни врага!

— Очень любопытно! — ответил Вольфрам все еще насмешливым тоном. Затем, видимо поняв, что перед этим человеком незачем разыгрывать из себя высокомерного и оскорбленного, заговорил уже совсем по-другому: — Если это так, благодарю вас! Но прежде вам следовало сказать об этом Амелии!

— Ей все известно, — ответил Бертуа. — Мое решение созрело в ту минуту, когда Уипки заявил о своих притязаниях, и я шепнул мадемуазель Амелии о своем намерении.

— Хорошо. А что вы собирались сообщить мне?

— Ничего утешительного, — ответил француз. — Дела вашей спутницы приняли плохой оборот. Судите сами, я расскажу вам все как есть.

Вольфрам весь превратился в слух. Он чувствовал, что француз сказал ему правду, что перед ним человек, которому чужды фальшь и лицемерие. Его охватило удивительно приятное ощущение: возможно, Амелия его по-прежнему любит. Если она действительно приняла предложение Бертуа, чтобы выиграть время, у него еще оставалась надежда. И разве не Амелия произнесла таким трагическим тоном: «Вы несправедливы ко мне, Вольфрам, и когда-нибудь поймете это!»

Он опустился на камень. Бертуа присел рядом.

— Вот как обстоит дело, — продолжал француз. — С самого начала я был убежден, что предложение Уипки не случайность, а плод зрелого размышления. Он, видимо, знал, что вы отказались от всяких притязаний на руку своей спутницы. Поскольку он, если не ошибаюсь, честолюбив и тщеславен и стремится расширить свое влияние, брак с умной и образованной Амелией будет ему, несомненно, на пользу, стоит только преодолеть первую зависть мормонских жен. О ее внешности я уже и не говорю. Словом, я приготовился, что Уипки попытается всячески вставлять мне палки в колеса. И в самом деле, он явился ко мне уже на следующее утро. Со свойственными ему хитростью и лукавством он принялся внушать мне, что простому мастеровому вроде меня от такой жены, как Амелия, толку будет мало, что он найдет мне другую, богатую и работящую, жену. Поэтому, настаивал Уипки, я должен отказаться от своего намерения. Я отвечал ему, что не собираюсь этого делать, потому что люблю Амелию. Он рассердился, напомнил мне, что у мормонов я без году неделя и всем якобы бросится в глаза, если новичок пойдет против признанного иерарха общины. Однако я твердо стоял на своем, и он удалился крайне недовольный.