Путь Грифона - Сергей Максимов

– Я думала, ты серьёзно, – обиженно заметила Ангелина.

– Да куда уж серьёзнее… А ещё мне сказано, что прилеплюсь к жене своей и буду с ней одно целое, – обнимая жену, продолжал он, – и раз уж у нас выдался такой вечер, когда семейные тайны переплетаются с государственными, то должен тебе сказать, что во время залпов победного салюта я буду находиться на Дальнем Востоке. И это ещё не всё… Нам с тобой скоро предстоит покинуть Россию…

– Спасибо, что не бросаешь меня, – не особенно удивившись такому заявлению мужа, поблагодарила его Ангелина, – я хочу быть всегда рядом с тобой. Как говорится, в горе и в радости, в нищете и в богатстве, в болезни и в здравии – до самой смерти…

– Давай-ка пока поживём, – предложил жене Суровцев.

Победа! Не хватит никаких слов, никаких чувств, чтобы даже приблизительно описать состояние победителей! Единство, которое испытала нация, разгромив опаснейшего агрессора… Победа грянула как гром. Все ждали. Все ожидали. И все оказались к ней не готовы. Победа в одночасье разделила людей на выживших и погибших. Породив новые ожидания одних и навсегда перечеркнув надежды других. И только единые слёзы радости и горя навечно объединили весь наш многонациональный народ.

Пусть немеркнущий отблеск нашей Победы не покинет вас, дорогой читатель, при заключительных строках романа. Куда бы ни привела нас логика повествования, пусть ярким фоном служат победные залпы мая и июня сорок пятого года. Даже тогда, когда волна победных волнений, настроений, порою победного легкомыслия шла точно мимо нашего героя. Как это не раз с ним бывало, обстоятельства складывались совсем не так, как предполагалось и думалось Суровцеву.

Находясь с апреля на Дальнем Востоке, в первых числах июня он получил предписание срочно вернуться в Москву. Его военная судьба традиционно делала непростые петли. Но это было не так важно и опасно, когда такая сопутствующая военной карьере категория, как военное счастье, ему не изменяла. Чего нельзя сказать о многих и многих людях…

Человек верующий подразумевает под «военным счастьем» присутствие в военном деле Божьего промысла. Атеист понимает это как удачливость и везение. Николай Павлович Новотроицын до конца своей жизни так и не смог ответить сам себе на вопрос: испытал ли он счастье такого рода, и удалась ли его военная карьера? Да и сама жизнь… «Скорее нет, чем да», – с горечью понимал бывший белогвардейский полковник, а с недавнего времени полковник изменнической «Русской освободительной армии» генерала-предателя Власова.

«В какой-то пьесе Чехова есть персонаж, называемый “вечный студент”. Я, наверное, вечный полковник», – думал о себе Новотроицын, сбивая пыль с просёлочных дорог, по которым он предпочитал передвигаться по ночам. Можно было бы считать удачной его карьеру разведчика. Доставленные немцам слитки золота продвинули его по карьерной лестнице в стане противника до немыслимых высот. Трудно было даже представить цену документам, которые он сейчас пронёс с собой почти через половину Европы.

В гражданском костюме, сбивая дорожную пыль, часто сходя с дороги в лес, он шёл и шёл на восток. Но опять не заладилось… Выйдя из англо-американской зоны оккупации, он мало того что сразу угодил в руки управления контрразведки СМЕРШ сорок шестой армии Второго украинского фронта, так умудрился попасть на допрос к человеку, который его, опять так получалось, знал лично.

Подполковник Литвинчук очень хорошо запомнил мужчину, избившего его три года тому назад в подъезде его собственного дома. Запомнил и теперь, как смог, рассчитался за нанесённую обиду и прошлое унижение. Причём «рассчитывался» он, предварительно приказав крепко связать задержанного. Кулаки Новотроицына он тоже хорошо помнил.

– Вот и вернул должок, – стоя перед избитым до полусмерти Новотроицыным, потирая кулак, вздохнул Литвинчук. – Ещё довесочек в девять граммов с меня… Может, скажешь чего?

Новотроицын посчитал ниже своего достоинства отвечать. В душе его не было ни страха, ни отчаяния, ни сожаления. И только одна смертельная усталость много повидавшего, многое пережившего и испытавшего человека всё больше и больше накрывала его собой. Чувства его и мысли по большому счёту, были мыслями и чувствами несчастного человека. Потерявшего всех родных и близких, для которого и сама Россия стала только оболочкой, в которой почти не осталось дорогого ему содержания.

Даже не поинтересовавшись у Новотроицына, откуда тот взял документы о формировании из немецких военнопленных новых соединений для частичного восстановления немецкой армии, не дав себе труда ответить на простой вопрос, правдивы ли, истинны эти сведения, Литвинчук принял решение избавиться от агента, доставившего важную информацию.

Хотя то, что этот агент относится к конкурирующей структуре, он, конечно, понял. И сделал то, что годы спустя назвали бы «зачисткой»… Едва получив из Москвы ответ на своё донесение с приказом срочно вылететь для доклада, он отправился в сарай, в котором содержали Николая Павловича.

– Попрощаться пришёл, – вынимая из кобуры пистолет, проговорил Литвинчук.

По-прежнему связанный, Новотроицын с трудом встал на ноги. Скорее для того, чтобы не услышать в свой адрес уничижительных замечаний, чем из соображений целесообразности, особист поспешно выстрелил в грудь задержанному. А когда тот упал, с необъяснимым остервенением чекист расстрелял в него всю обойму своего «ТТ».

– Зароете где-нибудь эту падаль, – сказал Литвинчук часовым и отправился к поджидавшему его «виллису», чтобы ехать на аэродром.

Особист ни секунды не сомневался, что поступил правильно. Зря он так думал и зря он совершил то, что совершил. Когда план англо-американской операции «Немыслимое» перестанет быть тайной для советских органов безопасности, когда сведения о переформировании немецких частей, доставленные Новотроицыным, едва ли не одним из первых наших разведчиков, станут подтверждаться, этот поступок Литвинчука вспомнят. Вспомнят и спросят: как так получилось, что важнейший агент разведки НКВД «был убит при попытке к бегству»?

– Я ни в чём не виноват, – будет с выбитыми зубами мямлить Литвинчук сначала следователю, затем назначенному для его расстрела чекисту.

– Наказания без вины не бывает, – улыбаясь, напомнит ему чекистскую прибаутку коллега, назначенный палачом.

Эту аксиому оперативно-следственной и судебной практики того времени Литвинчуку пришлось подтвердить уже не чужой, а своей собственной смертью. Всё логично: если в первые годы советской власти всегда и во всём были виноваты представители «враждебных классов», затем остатки недобитых буржуев, купцов, офицеров и кулаков, то теперь винить, кроме самих себя, было уже и некого.

Голованов был краток. Протянул объёмистую кожаную папку. Чётко и быстро заговорил:

– Это только первоначальные данные об англо-американском плане нападения на Советский Союз. Маршал Василевский, Ставка и Генеральный штаб приступили к работе над мероприятиями по его срыву. Сейчас же отправляйтесь на аэродром – и в Германию… Встретитесь с Вальтером. Сразу по получении более конкретной информации отправляйтесь к Жукову. Товарищ Сталин разговаривал с ним по телефону. Самолёт вас уже ждёт. Времени на совещания и доклады нет. Его совсем нет.

– Что здесь конкретно? – спросил Суровцев, указав на папку, точно не желая брать её в руки.

– Может так статься, что новая война. В дороге почитаете. На словах передадите Жукову, что вся авиация дальнего действия уже приведена в боевую готовность. Сейчас работаем с аэродромами подскока на территории Финляндии и в Норвегии. Если потребуется, то можем ударить в самое ближайшее время прямо по Лондону. Вы поняли, о чём идёт речь?

– Немецкие дивизии, о которых мы с вами не один раз говорили, занимают своё место в боевых порядках англоамериканских войск, – спокойно предположил Суровцев.

– Всё правильно. Вы не ошиблись и в Маннергейме… Информация из Англии была подтверждена из финских источников. Ну да ладно. Некогда, – протянув для рукопожатия руку, закончил разговор главный маршал авиации.

– Раз всё так складывается, – пожимая руку Голованова, проговорил Суровцев, – то я также приступаю к операции, о которой мы с вами говорили при первой нашей встрече.

– Наши разведчики и контрразведчики говорят, что вы хорошо умеете импровизировать и быстро совмещать несовместимые вещи. Приступайте. Вам и карты в руки. Товарищ Сталин очень в вас верит.

При широкополой шляпе, в шикарном костюме, с документами на представителя швейцарского Красного Креста и гражданина Швейцарии Густава Неймара, Суровцев смотрелся органично и здесь – в основательно разрушенном союзнической авиацией городке на границе. Разве только белая повязка с красным крестом на левом рукаве несколько портила его элегантный вид. Но эта же белая повязка и защищала от излишнего внимания советских армейских патрулей и не вызывала раздражающего любопытства со стороны местных жителей.