Избранник Ада - Николай Норд

Мы приблизились к железным воротам строения. Сидящий на перекладине ворот большой, черный ворон, трескуче прокаркал нам какое-то то ли приветствие, то ли предостережение.

Заслышав крик ворона, из привратной конуры, с грозным рыком, вылез дракон, прикованный к входной калитке тяжелой, якорной цепью. Из раззявленной его пасти, ощеренной частоколом острых, как бритва, и частых, желтых зубов, низвергались огненные струи, от которых плавился и трескуче шипел булыжник под его кривыми, в стальных когтях, лапами. Он был небольших размеров, чуть больше крупного пса, вроде мастиффа, но, судя по внешнему виду, явно со всеми замашками настоящего дракона.

Завидев писаря Ада, он завилял гребешкастым хвостом, радостно захлопал перепончатыми крыльями, словно вороненок, просящий у своей матери-вороны пищу, и, пригибая чешуйчатую голову к земле, кинулся лизать Баал-берите руки раздвоенным, красным языком, источая от себя неприятный запах горячей серы.

Но, вдруг, заметив меня, он неожиданно яростно метнулся в мою сторону, порвав приковывающую его цепь. Он сбил меня с ног своей грудью с такой мощью, будто на меня на скоростной трассе наскочил грузовик доверху груженый железной рудой. Кубарем пролетев несколько метров, я оказался беспомощно лежащим навзничь. С быстротой молнии, не дав мне придти в себя, дракон прыгнул на меня сверху и, прижав к земле рвущими мою грудь и ломающими ребра лапами, сомкнул у меня на шее свои чудовищные челюсти. Позвонки захрустели в его зубах, как кукурузные хлопья, а мои глаза, залил зловонный огненный смерч, выжигая их из ломаемых, как яичная скорлупа, костей черепа.

Пытаясь оттолкнуть чешуйчатое, скользкое тело дракона одной рукой, я правой вцепился в его упругое, как теннисный мяч веко, сжав его в судорожной, мертвой хватке. И через мгновение глаз дракона лопнул с шумом взорвавшейся хлопушки, разбрызгивая во все стороны черные сопливые ошметки, распространявшие запах тухлятины. Но это не остановило нападения, а только прибавило зверюге б́ольшей ярости. Я взвыл благим матом от нестерпимой нечеловеческой боли, не закончившейся, почему-то, шоком – такой, что смерть вмиг превратилась в желанную гостью. Эта боль пронеслась по мне, как горящий танк по сбитому пехотинцу, оставляя после себя жуткое месиво из дробленых костей и обрывков мяса.

– Место, Яшка, место! – вдруг, как оглушительный гром, после ослепляющего разряда молнии, расколол воздух свирепый возглас писаря Ада.

Плетью из стальных сочленений, невесть откуда появившейся в его руке, он с оттяжкой хлестанул дракона так, что чуть было не перерубил его пополам. Черная кровь брызнула из располосованной раны обезумевшего от ярости зверя, он отступил от меня и нехотя попятился назад, все еще продолжая скалить страшные зубы. Наконец, дракон исчез в конуре, оставив после себя тропинку из кипящей, изрыгаемой из пасти огненной своей крови. Следом к конуре подскочил и Баал-берита, он захлопнул за драконом стальную задвижку и повернулся ко мне.

– Ты в порядке? – склонившись надо мной, вопросил он таким тоном, будто сейчас произошло не кровавое побоище, а я просто оступился и неловко упал, слегка разбив нос.

Не без помощи писаря Ада я поднялся и ужаснулся собственному виду. Причем видел я себя, не только, как собственное «я», но и, как бы, со стороны. Одежда моя была разорвана в клочья и испачкана собственной алой кровью и черной, как плавящаяся смола, кровью дракона. Из груди белыми клыками торчали поломанные ребра, и видно было, как под ними бешено колотится израненное сердце. Голова моя болталась на груди, удерживаемая от падения на землю лишь ошметками мяса и оставшимися целыми сухожилиями. Из разломленного и смятого черепа, похожего на картонную коробку, на которую наступил слон, жидким тестом растекались мозги.

– Да все – ерунда, успокойся, – улыбался, совсем не к месту, Баал-берита. – В Аду смерти нет! Мертвые не могут умереть дважды.

– А что, разве я уже умер? – вопросил я писаря, сам не осознав еще мрачной подбойки своего вопроса.

– Да нет, просто я хочу сказать, что с тобой ничего такого, о чем стоило бы сильно расстраиваться, не случилось, – засмеялся писарь Ада. – Считай это просто небольшим приключением.

– Да? Вы так думаете? – с сарказмом спросил я. – Ничего себе! Я просто в угаре от вашего оптимизма. Может, я, конечно, и не умер, но кем я теперь стал, скажите на милость?

– Пустяки, сейчас все образуется, все вернется, дорогой Коля, на свои места.

И, правда, – во-первых, я не чувствовал в теле никакой боли, будто меня только что вовсе и не рвали на куски, что обнаружилось только сейчас, во-вторых, на моих глазах, кости стали срастаться, раны затягиваться, одежда восстанавливаться. Через минуту я был как новенький, будто ничего и не бывало.

Баал-берита, тем временем, поднял стальную заслонку драконьей конуры, чем опять поверг меня в ужас. Однако дракон, высунувший оттуда свою морду, выглядел вполне мирным и дружелюбным. Он стал лизать Баал-берите руку, будто та была намазана медом, бил по стенам конуры своим хвостом, как в бубен колотушкой, отчего та ходила ходуном, и преданно смотрел на писаря Ада своими красными, как спелые помидоры, глазами. Правый его глаз был на месте, словно я не касался его и мизинцем!

– Яшка, Яшенька! – приговаривал Баал-берита, почесывая зверя за ухом. – Молодец Яшка, хороший Яшка! Сиди тут смирно, тут все свои!

Баал-берита махнул мне рукой:

– Пошли, Коля, он умный, все понимает, больше тебя не тронет.

Дракон вылез из конуры и затряс всем телом так, как это делает собака, отряхиваясь от воды. А мы с писарем направились к железным воротом крепостной стены, но я все же пару раз опасливо оглянулся на зверя, однако тот уже спрятался в конуру обратно.

– Понимаешь, Коля, – говорил писарь Ада, взяв меня под руку, – в Аду есть все те же чувства, что и на Земле: любовь, боль, страдания, радость. Но смерти нет, ведь мертвые не умирают.

– Слава богу, – буркнул я, все еще окончательно не отойдя от пережитого.

– А вот Его не поминай зря всуе, – сделал мне писарь замечание с острой колкостью в голосе.

Подойдя к крепости, я был неприятно поражен и чертыхнулся. На дубовой кованой двери красовалась лысая, улыбающаяся голова, прибитая к ней в лоб дюймовым гвоздем. Из-под него струилась по лицу кровь и капала на землю, словно голову пригвоздили всего минуту назад. Я узнал эту голову – она принадлежала бывшему первому секретарю ЦК КПСС – Никите Сергеевичу Хрущеву.

Заметив мою заминку, Баал-берита рассмеялся:

– Не бери в голову, Коля. Это всего лишь живописный муляж. У нас здесь нет мертвых, есть только муки для них. Сталин невзлюбил Хруща за его предательство после своей смерти, за съезд его этот гребаный разоблачительный двадцатый, вот и приказал тут муляж его прибить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});