Маленькие милости - Деннис Лихэйн

чиханием машина выезжает с парковки. Набирает скорость. Приближается к знаку «стоп». Мэри Пэт на ходу вытягивает голову, оглядывается по сторонам: никого – и нарушает. Перед следующим перекрестком она даже не тормозит и на скорости доезжает до Вест-Бродвея. Куда дальше, остается только гадать. Если б Фрэнк направлялся домой, он свернул бы на боковую улицу, параллельную Дорчестер-стрит, и ехал бы дальше до Западной Девятой. Но нет, он поехал в сторону моста. Мэри Пэт идет ва-банк и решает, что ее жертва направилась в город, куда-то в центральную часть.

Если б так и было – и если б кто-то не бросил горящую машину на пересечении Бродвея с И-стрит, – она точно потеряла бы Фрэнка Туми. Однако «Бесс» оказывается на перекрестке как раз в тот момент, когда все массово начинают объезжать пылающий остов, и Мэри Пэт выхватывает взглядом в отблесках огня («Сегодня что, все горит?») вишнево-красный кузов с белой крышей. Теперь она не упускает «Кадиллак» из виду до тех пор, пока тот не съезжает на трассу I-93.

Держась в трех машинах позади, Мэри Пэт следует за Фрэнки до Северного вокзала, затем пересекает мост, ведущий в Чарльзтаун. Две машины из трех останавливаются у Сити-сквер, поэтому осторожности ради Мэри Пэт отпускает Фрэнка чуть вперед. Это было ошибкой, но она старается не поддаваться панике. Ведь весь Чарльзтаун всего лишь миля на милю и крытых гаражей тут нет. Если Фрэнк остановился здесь, она его найдет.

И находит.

Точнее, не его самого – машину. «Кадиллак» припаркован перед мужской парикмахерской на Коммон-стрит, через дорогу от Учебного плаца. Место так назвали, потому что в годы Гражданской войны именно здесь северяне муштровали и тренировали новобранцев. Парикмахерская закрыта, свет не горит. Вокруг только жилые дома, в основном начала прошлого века, а часть – еще времен Войны за независимость. Они стоят вплотную друг к другу – и кирпичные, и каменные, и дощатые; ни единой щели между. Фрэнк может находиться в любом – или ни в каком. Просто бросил машину на первом попавшемся свободном месте, а сам пошел дальше. Можно было бы последовать за ним пешком, но Чарльзтаун, пожалуй, еще монолитнее, чем даже Южка. Если кто-то увидит, как она заглядывает в окна, Фрэнку тут же доложат.

Остается надеяться, что к машине он вернется. Мэри Пэт занимает место по другую сторону Учебного плаца, откуда хорошо видно «Кадиллак». Глядится в зеркало, проверяет парик и макияж. Потом устраивается в кресле поудобнее, убеждая себя, что не устала. Она не помнит, когда в последний раз по-человечески спала: даже накануне в мотеле отрубилась часа на три, не больше. Она со всей силы щипает себя за ляжку. Несколько раз шлепает себя по лицу. Курит сигарету за сигаретой…

* * *

Она просыпается около полуночи, даже не поняв, когда успела заснуть. Несколько раз моргает слипающимися глазами, хлопает себя по щекам, после чего смотрит на противоположную сторону Учебного плаца. «Кадиллак» Фрэнка Туми все еще там.

«Хвала тебе, Иисусе».

Никак, кроме как охренительной удачей, это назвать нельзя.

Мэри Пэт дает себе зарок не спать, даже если для этого придется резать себя, однако на половине очередной сигареты чувствует, как снова начинают слипаться веки. Она выходит в липкую ночную прохладу и стоит, опершись на крышу своей «Бесс». Замечает на углу квартала телефонную будку. Машина Фрэнка оттуда будет просматриваться идеально. Мэри Пэт плетется к будке, заходит и закрывается внутри. Думает, кому можно позвонить в такой час – да и вообще позвонить, учитывая ее изгойское положение, – после чего бросает в таксофон четвертак и набирает номер.

– Здравствуйте, Мэри Пэт, – доносится из трубки мужской голос, когда их соединяют. – Как вы узнали, что я в ночную смену?

– Лепреконье везение, детектив.

– Мы тут утром изъяли кое у кого три нелегальные автоматические винтовки.

– Успешно?

– Более чем. Спасибо вам.

– А почему вы тогда до сих пор на работе?

– Я съездил домой, поспал; вот, вернулся. Сейчас все на ногах. Половину копов в городе поставили под ружье в преддверии завтрашнего. Многие дежурят в ваших краях, обеспечивают спокойствие.

– Видела вас на похоронах Огги Уильямсона.

– Я вас тоже.

– Почему так быстро уехали?

– Пришел ордер, который мы давно ждали. Нужно было взять ублюдка, убившего свою подружку, пока тот не убил очередную.

– Что ж, поздравляю.

– Было б с чем. В последнее время мне все чаще кажется, будто я занимаюсь ассенизаторством. – Сдержать усталый зевок детективу не удается. – Слышал, вы перемолвились парой словечек с родителями Огги?

Мэри Пэт неопределенно мычит.

– Не очень приятный вышел разговор, да?

– Не очень.

– У них убили сына, – озвучивает Бобби то же оправдание, что приходило в голову и ей. – Их можно понять. Они не в себе.

– Нет, они очень даже в себе. – Мэри Пэт шумно хлюпает носом.

Сквозь грязное стекло она смотрит на Учебный плац, где давным-давно солдаты готовились сражаться за прекращение рабства. Молодые еще, небось пацаны совсем. Напуганные до чертиков. Трава на поле от жары почти побелела – за все лето не пролилось ни капли дождя, – и в свете фонарей, да еще из-за стекла, кажется, будто выпал снег. Мэри Пэт еще никогда не чувствовала себя такой потерянной.

Хотя нет, не потерянной.

Бездомной.

Она откашливается и пробует выговориться детективу Майклу «Бобби» Койну, если вдуматься, совершенно постороннему человеку. Однако ей нужно выговориться, что-то объяснить, пускай она сама и не до конца понимает что. Нужно, чтобы кто-то просто ее выслушал, неважно, есть ли в ее словах смысл.

– Когда в детстве тебя начинают пичкать враньем, никто ведь не говорит, что это вранье. Нет, говорят, что все так и устроено. Неважно, речь ли о Санта-Клаусе, Боге, браке, кем ты можешь или не можешь стать… По́лаки такие, макаронники другие, а про латиносов с ниггерами вообще лучше молчать, но главное – они «не наши». И тебя убеждают, что это правда жизни. И ты, мелюзга еще, конечно же, думаешь: «Я хочу жить как все, хочу жить по правде. Это мои сородичи, и я до конца жизни проживу с ними». Здесь тепло. Уютно. А весь остальной мир враждебен. Потому-то ты всему и веришь, понимаете?..

– Понимаю.

– А потом у тебя самого появляются дети, и ты хочешь, чтобы им тоже было тепло и уютно. Начинаешь пичкать их тем же враньем, пока оно не становится частью их плоти и крови. И в итоге делаешь из них тех, кто способен загнать несчастного паренька на рельсы и пробить ему голову камнем.

– Это нормально, – мягко