Встречи с Лениным - Николай Валентинов

- Из ваших слов вытекает, что ни одна гадость не должна быть порицаема, если ее учиняет полезный партии человек. Так легко можно дойти до "всё позволено" Раскольникова.

- Какого Раскольникова?

- Достоевского, из "Преступление и наказание".

Ленин остановился и, засунув большие пальцы за отворот жилетки, посмотрел на меня с нескрываемым презрением.

- Всё позволено! Вот мы и приехали к сентиментам и словечкам хлюпкого интеллигента, желающего топить партийные и революционные вопросы в морализирующей блевотине. Да, о каком Раскольникове вы говорите? О том, который прихлопнул старую стерву-ростовщицу, или о том, который потом на {332} базаре в покаянном кликушестве лбом всё хлопался о землю? Вам, посещавшему семинарий Булгакова, может быть, это нравится?

Это новое шпыняние Булгаковым меня вывело из себя.

- После ваших слов, - крикнул я, - не трудно догадаться, что вы пустили в ход сплетню, что я разделяю и защищаю взгляды Булгакова. Прием, который вы применяете - нечестный. Вы слышали от меня несколько раз, что я ни в малейшей степени не разделяю религиозных, философских, социологических взглядов Булгакова, всё же ни с чем не считаясь и не стесняясь, вы упорно превращаете меня в его последователя.

Я указал дальше Ленину, что из добрых отношений и благодарности, которую я, будучи студентом, испытывал к Булгакову как талантливому и многодающему своим слушателям - профессору, - он делает политическое преступление. Слово "семинарий Булгакова" он, Ленин, - произносит с особым оттенком так, что можно подумать, будто это есть религиозный семинарий при духовной богословской школе, обсуждающий церковные каноны, а не кружок студентов, в котором писались и читались светские рефераты о Марксе, Энгельсе, Каутском, Михайловском, Канте, Спенсере и т. д.

От упрощенного и постоянного налепливания на людей мыслящих иначе, чем Ленин, этикеток - имен то Ворошилова, то Акимова, то Булгакова, то Мартынова меня, в конце концов, начинает просто тошнить. Я шесть лет вращаюсь в революционной среде и нигде никогда до сих пор не видал, не слыхал такого мерзкого сведения счетов, таких отвратительных приемов полемики, такого "подсиживания", как в партийной среде Женевы. Тут все приемы борьбы считаются допустимыми.

- Вы, товарищ Ленин, не боретесь с этим злом, а даете ему пример, ему способствуете, поощряете.

{333} Ленин воскликнул:

- До сих пор я думал, что имею дело с взрослым человеком, а теперь смотрю на вас и не знаю: не дитя ли вы или по ряду соображений, ради моральности, хотите казаться дитятей. Вас, видите ли, тошнит, что в партии не господствует тон, принятый в институте благородных девиц. Это старые песни тех, кто из борцов-революционеров желает сделать мокрых куриц. Боже упаси, не заденьте каким-нибудь словом Ивана Ивановича. Храни вас Бог - не вздумайте обидеть Петра Петровича. Спорьте друг с другом только с реверансами. Если бы социал-демократия в своей политике, пропаганде, агитации, полемике применяла бы беззубые, никого не задевающие слова, она была бы похожа на меланхолических пасторов, произносящих по воскресеньям никому ненужные проповеди.

Ленин стал со смаком рассказывать как мастерски умел ругаться Маркс, как хорошо ругается его зять Лафарг и вообще, как в этом отношении сильны все французские политики, умеющие "так замазать морду противника, что он ее долго не может отмыть".

- Нам, - сказал я, - у французов в этом отношении учиться нечего, у нас для сокрушения противника, даже партийного товарища, есть бубновый туз. Я до сих пор не могу забыть, с какой быстротой вы занесли меня в категорию злейших врагов и каким потоком ругательств меня наградили - как только узнали, что в области философии я не придерживаюсь ваших взглядов.

- Вы правы, на этот раз абсолютно правы; все, уходящие от марксизма, мои враги, руку им я не подаю и с филистимлянами за один стол не сажусь.

По поводу ухода от марксизма у нас снова поднялся спор о философии, почти повторение сцен на rue du Foyer, но на этом я останавливаться уже не буду. С 9 часов вечера до половины 12-го мы шагали {334} взад и вперед по quai du Montblanc. "Нужно уходить, думал я, говорить больше не о чем".

Ленин предупредил меня:

- Разговор я прекращаю и ухожу. Разговор был не бесплоден, - он многое для меня уяснил. В нашей организации вы, конечно, не останетесь, но если бы даже это и случилось, на какое-либо мое содействие вообще и в деле отъезда в Россию в частности, не рассчитывайте и не надейтесь.

Не подавая мне руки, Ленин повернулся и ушел. А я ушел из большевистской организации.

{335}

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Не могу окончить воспоминания о встречах с Лениным только словами, что я ушел из большевистской организации. Философские дебаты с Лениным, мои и других, имеют большое продолжение, а главное - историческое заключение, похожее на вымысел, на бред - пораженного сумашествием мозга.

"Меморандум", как назвал Ленин врученную мне тетрадку в 11 страниц, следует назвать, если не считать двух ругательных писем по адресу Канта (судя по всем признакам он остался им непрочитанным), посланных в Сибирь Ленгнику, первым "философским произведением" Ленина, во всяком случае, его первым выступлением против "махистов". Он бережно хранился у меня до осени 1919 г., когда погиб самым нелепым образом почти со всем моим "архивом", т. е. разными политическими документами, письмами, рукописями, - вещами, обычно накапливающимися у всех участвующих в общественной и литературной жизни. Корзина с этим архивом была украдена на вокзале в Тамбове. Вор, конечно, думал найти в ней нечто для себя ценное, а нашел лишь исписанную "бумагу". Впрочем, в то время и она была ценностью - курительная бумага отсутствовала и нужно полагать архив в этом направлении и был утилизирован.

Так погиб ленинский меморандум, письма ко мне Э. Маха, М. И. Туган-Барановского, Максима Горького (за 1915-1917 г.), Андрея Белого, В. М. Дорошевича, издателя "Рус. Слова" И. Д. Сытина и много всякого другого добра.

{336} Меморандум Ленина тем интересен, что он в своем роде краткая "пролегомена" к "имеющей" в будущем появиться книге. В нем, как и в том, что я слышал от Ленина в июне на rue du Foyer и в сентябре на quai du Montblanc, заложены все основные "гносеологические" мысли написанной им в 1908 г. книги "Материализм и эмпириокритицизм" с подзаголовком: "заметки об одной реакционной философии".

Для этой книги, составленной с невероятной быстротой в Женеве, Ленин в Лондоне, в Британском музее, привлек груду произведений. Мы находим у него выдержки и ссылки на Маха, Авенариуса, Петцольта, Карстаньена, Беркли, Юма, Гексли, Дидро, Вилли, Пуанкаре, Дюгем, Лесевича, Эвальд, Вундта, Гартмана, Фихте, Шуппе, Шуберт Зольдерн, Дицгена, Фейербаха, Грюна, Ремке, Пирсона, А. Рея, Каруса, Освальда, Ланге, Риккерта и на легион других.

За полгода, потраченные Лениным на составление книги, и тем более за три недели визитов в Британский музей, он не был в состоянии с должным вниманием прочитать множество книг неизвестных ему философов. В его "Философских тетрадях" - о них речь позднее - есть такая фраза: "кажись, интересного здесь нет, судя по перелистыванию". Этим методом - "перелистыванием", примененным к 1200 страницам мною принесенных ему сочинений Авенариуса и Маха, он несомненно пользовался и в отношении подавляющего числа им указываемых философов. Он не столько читал их, сколько "перелистывал", с целью найти там нечто "интересное", на что он мог бы накинуться коршуном.

Не в этом одном оригинальность его книги. Она составлялась в пылу ража, состоянии столь характерном для Ленина.

В письме к М. Горькому он писал, что читая "распроклятых махистов" (русских) бесновался от негодования. Я скорее себя дам четвертовать, чем соглашусь участвовать в органе или коллегии подобные вещи проповедующей".

Беснование сделало книгу {337} Ленина уником, - вряд ли можно найти у нас другое произведение, в котором была бы нагромождена такая масса грубейших ругательств по адресу иностранных философов - Авенариуса, Маха, Пуанкаре, Петцольта, Корнелиуса и других. Ленин тут работал поистине "бубновым тузом". У него желание оплевать своих противников; он говорит о "ста тысячах плевков по адресу философии Маха и Авенариуса".

По выходе книги Ленина рецензент "Русских Ведомостей" (Ильин) писал, что в ней "литературная развязность и некорректность доходят поистине до геркулесовых столбов и переходят в прямое издевательство над самыми элементарными требованиями приличия".

Л. И. Ортодокс-Аскельрод (ее рецензия в "Современном Мире"), хотя и была в области философии единомышленницей Ленина, тоже возмутилась грубостью его книги. "Уму непостижимо, восклицала она, как это можно нечто подобное написать, а написавши не зачеркнуть, а не зачеркнувши не потребовать с нетерпением корректуры для уничтожения нелепых и грубых сравнений". Ортодокс не знала, что перед нею был текст после "корректуры", т. е., по настоянию сестры Ленина, уже подчищенный и сильно смягченный. Трудно даже себе представить, что в нем было до исправления!