Новый Мир ( № 5 2004) - Новый Мир Новый Мир

Особенно нелепо подобные пересказы выглядят тогда, когда описывается источник, по которому текст и публикуется в издании. Так, про стихотворение “Как дымный столп белеет в вышине!..” сказано, что оно “печатается по автографу”, а строкой ниже утверждается, что “в автографе 2-я строка — „Как тень внизу скользит неуловима!..””. Заглядываем в основной текст — действительно, вторая строка читается именно так! Молодцы публикаторы, точно воспроизвели автограф, не обманули! Да заодно и комментарий немного увеличили...

Во-вторых, с педантичной точностью комментаторы описывают мельчайшие расхождения посмертных изданий Тютчева. Эти сведения, безусловно, дают обильную пищу для размышлений о принципах и методах работы редакторов, корректоров и наборщиков конца XIX — начала XX века. Но что дает историку литературы или интерпретатору тютчевского творчества, к примеру, такой пассаж: “В Изд. СПб., 1886 — название мелким и светлым шрифтом и в скобках — „(Из Гётева Западно-Восточного Дивана)”, как бы указание на не тютчевское название; также печатается и в Изд. 1900 — „(Из Гёте)” и тем же светлым петитом. В печатных изданиях принят вариант первого автографа в 5-й строке — „В песнях, играх, пированье”, в 12-й строке — „И ума не подрывавших” (скорее ошибка в чтении слова автографа). В  Изд. СПб., 1886 в 9-й строке опечатка: „Первородных поклонений”, вместо „Первородных поколений”, в Изд. 1900 она исправлена. У 16-й строки в обоих изданиях также принят 1-й вариант — „Мысль тесна, просторна вера”, вместо более торжественного — „Мысль — тесна, пространна Вера” (отсутствуют и заглавные буквы оригинала). В 32-й строке — тоже вариант первого автографа — „Верный Гафица ученью”, также и в 40-й строке — „Легким сонмом, жадным света”, а не „Легким роем, жадным света” (во втором автографе). Но в синтаксическом оформлении текста не соблюдаются многие авторские знаки первого автографа, особенно в Изд. 1900 синтаксис модернизируется, не воспроизведены здесь и прописные буквы в начале слов (особенности написания слов в автографе)” (стр. 341). Прошу прощения за столь длинную цитату, но, право, подобное бездумное наукообразие в текстологии встречается нечасто, и поэтому его стоит отметить особо.

Немалое место в комментариях отведено цитатам из работ о Тютчеве литераторов и философов конца XIX — начала XX века: Вл. Соловьева, С. Л. Франка, Андрея Белого, Вяч. Иванова, В. Я. Брюсова и других. Это отрадно; правда, есть тут одно “но” (о точности цитирования лучше умолчать). Открываем давнюю книгу основного, “титульного” комментатора ПСС В. Н. Касаткиной (Аношкиной) и читаем там следующее: “Отсутствие конкретно-исторического подхода к философии и поэзии Тютчева, воинствующие идеалистические позиции самого Соловьева не позволили этому философу воспроизвести подлинное содержание философской поэзии Тютчева. Статьи С. Л. Франка о философии Тютчева не удовлетворяют тем, что автор излагает в них больше свою философию, нежели философию Тютчева. Вообще Тютчев понадобился этому философу для того, чтобы пропагандировать свою систему. Пантеизм Тютчева он рассматривает как мистическую систему. <...> Белый крайне субъективен в своем подходе к поэзии Тютчева. Он не раскрывает его мировоззрения, он втискивает всю поэзию Тютчева в идею хаоса, хотя Тютчев в нее отнюдь не вмещается...” — далее следует резюме: “Советская наука отвергла мистические философские построения мыслителей начала ХХ века и их применение к стихам Тютчева. Статьи философов-мистиков принесли заметный вред научному изучению Тютчева. <...> Декадентский взгляд на мировоззрение Тютчева должен быть решительно отвергнут”4. Если В. Н. Касаткина считала, что взгляды названных мыслителей нанесли пониманию Тютчева “заметный вред” и должны быть “решительно отвергнуты”, то зачем она теперь их цитирует? Савл стал Павлом? или же просто “перестроился”, уловив последние веяния моды?

В одном ряду с Соловьевым и Андреем Белым в комментарии приводятся суждения о посмертных изданиях Тютчева третьестепенных журналистов рубежа веков. Зачем это сделано — для меня загадка. Что нового, неожиданного в понимание Тютчева вносит, скажем, такое мнение некоего Н. Овсянникова (приведено в комментарии к стихотворению “Не то, что мните вы, природа...”): “На природу Тютчев смотрит также своеобразно. Что сказал Баратынский о Гёте, то самое может (?) сказать о Тютчеве по отношению его к природе: оба поэта разумели ручья лепетанье и говор древесных листьев, для них открыта была звездная книга, с ними говорила морская волна. Природа для Тютчева была не слепок, не бездушный лик, в ней, — говорил он, — есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в ней есть язык” (стр. 450; цитата из “Московских ведомостей”, 1899). Хорошо смотрится и суждение рецензента “Вестника Европы” (1912) С. Адрианова: “Тютчев вообще был человек несильный. Минуты душевного подъема давались ему дорогой ценой; они были у него очень кратковременны и разрешались не отдыхом покоя, а каким-то томлением, по-видимому нервическим. <...> Тютчеву далеко было до гениальной гармоничности и мощи Пушкина...” (стр. 310; из комментария к стихотворению “Проблеск”). Да мало ли что печаталось сто лет назад в газетах и журналах! Зачем же сейчас все подряд с пиететом цитировать? Этак не то что шести, а и двадцати томов не хватит.

Однако особым почтением пользуется у комментаторов член-корреспондент Академии наук, профессор Московского университета Р. Ф. Брандт, опубликовавший в начале века статью “Матерьялы (в ПСС — „Материалы”. — А. Б. ) для исследования „Фёдор Иванович Тютчев и его поэзия”” (вышла отдельной брошюрой в 1912 году). Это была для своего времени действительно полезная работа, уточнившая первые публикации тютчевских стихов и выявившая источники его переводов. Но к собранным им сугубо библиографическим сведениям Брандт любил присоединять свои суждения о поэтике Тютчева, по стилю и по духу близкие к размышлениям незабвенного Кифы Мокиевича. И вот эти суждения тоже аккуратно перенесены в ПСС (хотя в преамбуле оговорено, что они “иногда спорные”). Например, такое: “Стихотворенье красивое, но представляющее странное смешенье двух зрительных точек: изобразив сперва звезды такими, какими они представляются человеческому глазу, поэт затем, как астроном, оговаривает, что звезды светят и днем, а даже, будто бы, еще ярче!” (о стихотворении “Душа хотела б быть звездой...”). Или такое: “...мысль этой пьесы (правда, не очень уж удачно выраженная) та, что человечество бесплодно ломает голову над загадками природы” (о стихотворении “Problиme”). Или еще вот такое: “По мысли, это стихотворение есть апология обрядности” (о стихотворении “Я лютеран люблю богослуженье...”). Жаль, что комментаторы ПСС не были последовательны и не ознакомили читателей с другими перлами Брандта, такими, как: “Тютчев <...> примыкает к теории, что поверхность земли постепенно сравнивается и со временем моря зальют землю” (о стихотворении “Последний катаклизм”); “Стихотворенье не совсем-то целомудренное” (о стихотворении “Ты любишь, ты притворствовать умеешь...”); “Эту довольно странную вещь, кажется, можно бы озаглавить „Некстати” и видеть в ней выражение мысли, что не во время всё дурно” (о стихотворении “Вечер мглистый и ненастный...”) (стр. 32, 33, 39 издания 1912 года). Впрочем, “философский” комментарий ПСС к последнему стихотворению недалеко ушел от этих рассуждений: “Стихотворение можно сближать с „Безумием”, обнаруживая в том и другом поэтическое переживание природных аномалий: „улыбка” безумия и „смех” жаворонка в ненастный вечер пугают своей ненормальностью. Знаки „безумия” в природе, видимо, какие-то особенные вторжения хаоса в космос” (стр. 405).

Работа Брандта пользуется таким доверием у комментаторов ПСС, что по ней они цитируют ряд источников, ничуть не редких и вполне доступных. “По Брандту”, в частности, приводится знаменитая статья А. А. Фета “О стихотворениях Ф. Тютчева” (1859), хотя ссылка дается на “Русское слово”. Но беда в том, что Брандт не процитировал Фета, а просто “закавычил” свой произвольный пересказ одного из фрагментов указанной статьи. В. Н. Касаткина же добросовестно его переписала, не удосужившись заглянуть ни в первую публикацию (при том, что “Русское слово” никак нельзя отнести к ультрараритетным изданиям), ни, на худой конец, в двухтомник Фета, изданный в 1982 году стотысячным тиражом, где эта статья была перепечатана.

Тут уже не удивляешься, почему в комментарии нет имен Л. Я. Гинзбург или Ю. М. Лотмана. Приходится признать, что Брандт для В. Н. Касаткиной обладает ббольшим авторитетом. Впрочем, в ПСС вы не встретите еще одного имени. Сначала мне казалось, что я просто излишне рассеян, но — увы! — недоумения и опасения подтвердились. В комментариях к претендующему на академизм Полному собранию сочинений Тютчева не упоминается... Шеллинг! Впрочем, его имя я все же там нашел, причем дважды, но оба раза — в цитатах. Одна — из Н. Я. Берковского (о том, что в “Безумии” Тютчев “решительно и гневно высказывается против каких-либо идей в шеллинговском духе”, — стр. 375), другая — из С. Л. Франка (“Космическое чувство Тютчева влечет его к метафизическому миропониманию, подобному воззрениям Якова Бёме и Шеллинга...” — стр. 470). Может, я по рассеянности еще одно, максимум два упоминания Шеллинга и пропустил — за то заранее каюсь. Общей же картины это не изменит. Такая, казалось бы, незначительная деталь — но по ней можно судить об уровне историко-литературного и философского комментария ПСС в целом...