С Лазурного Берега на Колыму. Русские художники-неоакадемики дома и в эмиграции - Борис Носик

Но я-то должен был понять, куда «занесло» моих русских героев. Ведь я знал, чем они потом за это расплачивались, мне были не безразличны их судьбы. Кто расскажет нам?..

Обращусь к единственному подробному свидетельству — мемуарной книге венгерского графа-коминтерновца Кароли. Он писал ее в старости, на досуге, в Приморских Альпах, в тихом Вансе, после того, как провалились не только его собственные попытки коминтерновского переворота в родной Венгрии, но и прочие попытки в разных частях планеты, так что даже самое это романтическое слово «коминтерн» было упразднено Сталиным. «Ну, а что оно вообще значило?» — спросит меня русский читатель помоложе (а моложе меня быть уже так нетрудно). Напомню кратенько.

Не веря в возможность долго удерживать власть лишь путем борьбы с собственным народом, большевистская верхушка (Ленин, Троцкий, Сталин и прочие) возлагали надежды на пожар мировой революции. Для его разжигания и была создана организация «коммунистического интернационала». Через нее из нищей, голодающей России большевики вывозили тогда огромные средства, предназначенные для подкупа зарубежных масс, для организации бунтов, заговоров, переворотов. И хотя сколько-нибудь серьезных восстаний и долговременных «социалистических республик» организовать вне России коминтерновцам не удалось, коминтерн не был распущен и цели его не изменились. Просто он стал самой, наверно, крупной в мировой истории тайной саботажно-разведовательной организацией (компартии долгое время назывались за рубежом «секциями коминтерна»). Надеюсь, что ныне слово «коминтерновец», как скажем, и такие старые слова, как «сексот» (секретный сотрудник) или всеобъемлющее слово «революционер», уже утратили свою псевдоромантическую окраску. Впрочем, как знать — мода непредсказуема…

Граф Кароли, участник венгерской социалистической революции (столь же малоудачной, как германская, персидская и прочие) часто бывал с супругой в гостях у Вожеля в Ла Фезандри и так описал позднее эти коминтерновские уик-энды в своих воспоминаниях:

«В те годы мы часто гостили в Фезандри, длинном каменном особняке, построенном в XVI веке в лесу Сен-Жермен. Он принадлежал Люсьену Вожелю… По воскресеньям дом Вожелей был открыт для политиков, писателей и журналистов. Они принимали на английский манер, без церемоний, всякий мог развлекать себя по своему вкусу. Завсегдатаями были компания русских белоэмигрантов, армян и грузин, темноволосых женщин с угольно-черными глазами, возлежавших на низких диванах с подушками и громко разговаривавших по-русски, на языке, которого не понимали ни хозяин, ни его жена, ни прочие гости.

В. Шухаев. Портрет Люсьена Вожеля

Козетта, жена Люсьена, командовала служанками, которые разносили на столики вкуснейшие блюда вроде lapin au vin blanc, artichauts farcis или ragoût de lièvre (ах, много ли нам с Вами скажут эти переведенные на язык родных осин «кролик в белом вине», «фаршированные артишоки» или «рагу из зайца»? — Б.Н.), а все говорили, все одновременно, словно желая положить друг друга на лопатки словами. Новичку, который впервые слышал эти ожесточенные споры казалось, что они должны непременно кончиться дракой».

«После нескольких часов такого бурного отдыха в лесу Сен-Жермен, — продолжает восторженные описанья старый граф, — человек чувствовал себя выбитым из колеи на всю неделю. Вожель с неизменной трубкой в зубах, в ярких костюмах в клетку и брюках в обтяжку, в старомодном воротничке и белом галстуке, он словно явился из 90-х годов XIX века. Он имел жизнерадостный характер, часто блистал в разговоре, рассказывал ярко и забавно. Он был отличный делец, с американским размахом руководил своим обширным издательским бизнесом и всегда находил при этом работу для друзей, был очень щедрым. Он вечно был окружен советскими из России, журналистами и начальниками».

Кое-какие из графских сообщений об этих веселых воскресных сборищах в Ла Фезандри, несомненно сыгравших печальную роль в судьбе наших героев-художников, нуждаются в разъяснениях. Скажем, намек на «советских из России» (они же иногда и «начальники»), окружавших Вожеля, достаточно прозрачен. А вот «белогвардейцами» граф называет тех русских гостей, которые не только не вели борьбы за укрепление советской власти, но и вообще бежали, сломя голову, из страны социализма — «невозвращенцев», вроде Сергея Прокофьева, Саши Яковлева или беглой пары Шухаевых… Вот их-то и должно было обрабатывать коминтерновское гнездо Ла Фезандри, и надо сказать, с задачей своей оно справилось почти успешно. Влекомый безмерным славолюбием и алчностью Прокофьев и влекомый женой Шухаев ринулись в 30-е годы из мирного Парижа в смертоносную мясорубку сталинского террора, так что развеселый Ла Фезандри внес свою лепту в перевоспитание «белогвардейцев» в духе…

Но неужели это он, беспечный коминтерновский женолюб Вожель, способен был на организацию такого очага и правильное им руководство. Лично я сомневаюсь в этом. Мне думается, что у начала этой «разведоперации» (любимое словечко покойного генерала Судоплатова) стоял разведчик более опытный, чем сластена Вожель.

Нетрудно предположить, что за ниточки фезандрийского кукольного театра дергал советский разведчик, еще один «красный граф» — Алексей Игнатьев.

Таинственная Коминтерновская дача в Фезандри

Усадьба Ла Фезандри, вопреки предположениям венгерского мемуариста, вовсе не принадлежала Вожелю. Во время Великой Революции королевский охотничий дом был национализирован Французской республикой, которая блюдя законы Равенства, стала сдавать эту роскошную дачу «более равным» гражданам, каждый раз на 15 лет. К тому времени, когда коминтерновец Вожель (всего-навсего издатель — не Бог весть какая персона) снял эту не дешевую усадьбу, граф Игнатьев уже вовсю развернул свою полезную разведдеятельность в окрестностях Сен-Жермен-ан-Лэ. Его собственная грустная участь вынудила его к суетливой деятельности, извивы которой при внимательном чтении различимы даже в двусмысленном (антифранцузском и пронемецком) довоенном графском бестселлере «50 лет в строю». Случилось так, что к моменту падения Романовых в России на банковском счете русского военного атташе в Париже скопились астрономические суммы русских денег. Военный атташе граф Алексей Игнатьев вел дела по снабжению русских экспедиционных корпусов во Франции, по закупке боеприпасов. На многих страницах своей малоправдивой автобиографии (ее шутливо называли в Москве «50 лет в струю») граф рассказывает, как он после падения русского трона не отдавал деньги ни высочайшим представителям демократического Временного правительства России (граф был, вероятно, «слуга царю», как ему и было положено), ни русским эмигрантским организациям, пытавшимся облегчить участь русских беженцев, инвалидов войны, сирот… Граф берег неизвестно чьи миллионы, к тому же и личные графские расходы были (судя записям наблюдательных агентов французской полиции) отнюдь не скромными: великолепное парижское «гнездышко» на дорогом острове Сен-Луи, любимая жена-балерина и т. д. (труженики французской полиции все заметили, в том числе и «пронемецкие симпатии» графа). Легко представить себе, как после Великого Октября вольно гулявшие по Парижу люди Дзержинского явились под вечер в роскошное «гнездышко» графа и пообещали размазать его по стене вместе с его дрыгоножкой, если он срочно не объявит, что все русские деньги до копеечки он передает большевикам. И граф знал, что эти люди не шутили и что никто его спасать не будет. «Вы знаете, что мы делаем с теми, кто встает на пути наших денег?» — спросили люди Красина у брата замоченного в тюрьме молодого фабриканта Шмидта. Брат знал, как и помнил, что случилось в Каннах с их дядей Саввой Морозовым, так что он сразу отказался от своей доли наследства в пользу незнакомого ему Ленина. Так же разумно (хотя и не слишком смело) поступил служака Алексей Игнатьев. Он объявил, что все деньги отдает большевикам, так как они «законные» и «великие» наследники царя и отечества. Позднее он объяснил в каком-то захудалом французском журнальчике «Эксельсиор», что вообще-то он всегда любил не царя, отечество или даже свободу, а любил большевистскую демократию, что «Советы» (уже, кстати, к тому времени задавленные большевиками) и есть высшая форма демократии: есть даже такое русское слово «советоваться» («Кто там с кем советуется?» — записал в своем дневнике умница Бунин и тут же спрятал эту фигу в кармане)…

Игнатьев полагал, что после такого поступка его должны взять на разведслужбу к большевикам, но ему объяснили, что он еще должен «заслужить доверие» и «загладить вину» (а может, просто в тот момент было не до него, хотя вот былых парижских сыщиков 3-го отделения большевики уже завербовали). О том, как долго маялся граф в ожидании награды, как ему пришлось покинуть дорогую парижскую квартиру и купить старинный домишко в Сен-Жермен-ан-Лэ, как усердно он «оказывал услуги», пуская в дело накопленный им «капитал знаний» и заграничных связей, как подрабатывал по мелочам, а потом еще маялся на невысокой, но вполне секретной должности в советском поспредстве — обо всем этом Игнатьев подробно рассказал во втором томе своей автобиографии, из которой в новом московском издании опытный издатель выкинул все самые интересные («технические», как умно сказано в аннотации) подробности. Конечно, в эмиграции знали о подлом (но вполне объяснимом) поступке графа Игнатьева, и семья официально от него отреклась, а брат Павел (бывший глава русской разведки в Париже, рано умерший в эмиграции) запретил перед смертью даже пускать предателя на его похороны. Знала о нем и французская полиция (по свидетельству самого графа, даже оберегавшая его от гнева соотечественников). В общем, Игнатьев выжил, усердно и успешно работал на большевистскую разведку, «заслуживая прощение» подлинными или мнимыми разведзаслугами. Заслуги могут быть реальные и «виртуальные», главное напоминать о себе, не оставаться без дела (в романе Грина английский шпион посылал в Лондон малоразборчивый секретный план пылесоса, прихваченный в хозмаге). У Игнатьева были свои, более или менее яркие «разведоперации». Может, даже менее вредные для его хозяев, чем убийство Троцкого, которое до сих пор делает героем этого террориста-мученика. Похоже, что ареалом активной деятельности Игнатьева стали окрестности Сен-Жермен-ан-Лэ. Там разместился «очаг» просоветских, но как бы и монархических «младороссов» Казем-Бека, рядом поселился и (былой друг старый Казем-Бек. Здесь же поблизости сыскалась «коминтерновская дача» для Люсьена Вожеля. Нетрудно предположить, что в ее оплате приняла участие щедрая Организация («Денег не жалеть!» — настаивал еще первый вдохновитель Коминтерна по кличке Ленин).