Дом певчих птиц - Юлия Владимировна Климова

Но только прошу, не пропусти ни одного слова.

Аглая старательно повторила слова Берты. Несколько раз ее голос срывался, но волна слез уже схлынула, и нервы почти успокоились. Она непрерывно гладила Соню по руке, подливала ей чай и приговаривала: «Ничего не поделаешь, если б знать заранее…»

– Черное я не надеваю, как велено. И понимаешь, у меня такое чувство иногда, будто не умерла Берта, а просто спит в своей комнате. Поднимусь, а она будет лежать там. Или ходит рядом невидимая. Думаю, неспроста она траур по себе запретила…

– Она хотела остаться для нас живой, – тихо сказала Соня. – Такой я ее и запомню.

Два дня она практически не выходила из комнаты Берты. Тяжелая грусть окутала сердце, и не было желания с ней расстаться. Воспоминания, ноющая боль, вязаная шаль на спинке стула, коробки, книги… Приходила Аглая, заставляла поесть, и Соня пила крепкий бульон и ела мягкий пористых хлеб с хрустящей корочкой.

– У моего отца самая вкусная выпечка, а вот я с тестом никогда управиться не могла, – сказала Аглая, когда они вдвоем утром убирались в клетках. – Я почему-то теперь уверена, что Берта смотрит на нас сверху, я чувствую это.

– Я тоже, – согласилась Соня. – Иногда становится очень тепло, и будто кто-то гладит по голове… Съезди со мной, пожалуйста, на кладбище, я хочу положить цветы на могилу.

После кладбища Соня затеяла уборку в кладовой, за работой время летело быстрее, да и здесь в тишине можно было подумать о многом. Вряд ли Николай Степанович начал поиски пропавшей воспитанницы, скорее всего, он и не знает, что она не доехала до нужной станции. Кузьма, наверняка, решил: «Передумали хозяева», и вернулся в поместье.

«Если Аглая не будет против, я бы осталась здесь».

Соня старалась не думать про Соловья, пока не хватало для этого душевных сил. Стоило вспомнить хотя бы один его взгляд, как подступали слезы и отчаяние. Ночью она засыпала с трудом, все казалось, что обязательно приснится девушка с каштановыми волосами. И на ее лице будет скорбь. И она непременно своим появлением предупредит о беде: о точном и бесповоротном расставании с Соловьем.

Но незнакомка не приходила во сне.

– Аглая, эту клетку лучше выбросить, она очень старая, и дно треснуло! – Соня вынесла из кладовки клетку и сразу натолкнулась на Аглаю и худого мужчину с блестящими, тщательно уложенными волосами. – Вечер добрый.

– Мое почтение, – ответил он и кивнул.

– Соня, познакомься, это Андрей Петрович Ворохов из нотариальной конторы. Он приехал зачитать завещание и обрадовался, что ты здесь.

– Вы же Софья Дмитриевна Кожевникова?

– Да.

– Очень хорошо, мне не придется вас разыскивать.

Соня и Аглая заняли стулья возле буфета. Андрей Петрович устроился около окна. Разложив на столе потертую кожаную папку с закругленными металлическими уголками, он перелистнул бумаги и полез в нагрудный карман за моноклем. Погода к вечеру испортилась, дождь застучал по стеклу, нарушая молчаливую паузу.

– Я сейчас разрыдаюсь, – прошептала Аглая. – Как же это печально.

– Держись, – ответила Соня и взяла ее за руку. – Мы должны выслушать последнюю волю Берты. И раз она просила обойтись без слез, так тому и быть.

Андрей Петрович к возложенному на него делу подошел обстоятельно: сначала он озвучил закон, а затем уже перешел к завещанию. Его голос то становился выше, то понижался, слова подскакивали или звучали ровно. Видимо, Андрею Петровичу хотелось читать с выражением, что почти получалось.

– «…Аглае Яковлевне Суховой я оставляю дом с магазином птиц. Она старательно продолжит мое дело, в чем я не сомневаюсь ни на минуту. Так же я оставляю ей пару туфель, находящуюся в синей коробке с серой крышкой, которая лежит в моей комнате в старом коричневом сундуке…»

– Берта, Берта, – Аглая зажала рот ладонью, чтобы не заплакать и замотала головой.

– Ну что ты, что ты, – попыталась успокоить ее Соня.

– А я-то думала, мне съезжать надо будет, – опустив руку, сказала она. – Но я же тут каждый уголочек люблю.

– Уверена, Берта понимала это…

– Позвольте, я продолжу, – перебил Андрей Петрович. – «Софья Дмитриевна Кожевникова, проживающая в семье Абакумова Николая Степановича, получает все остальные туфли, что также хранятся в коробках в моей комнате. Впору ей они не придутся, поэтому пусть Софья поступает с ними по своему усмотрению. А по поводу продажи, она всегда может обратиться к ювелиру Ивану Литке. Он меня хорошо знает, и все у нас обговорено…» Здесь есть адрес, – оторвавшись от завещания пояснил Андрей Петрович.

Теперь Аглая схватила Соню за руку и, подбадривая, сжала ее пальцы. Дождь за окном резко стих, будто кто-то неведомый прогнал тучи, огонь свечи заволновался, запрыгал, смешивая тени на потолке, а потом вытянулся и стал гореть ярче.

– Спасибо, – тихо произнесла Соня, медленно встала, направилась по узкому коридору в магазин, затем вышла на улицу и подняла голову к небу. Уже темнело, но это не имело значения. Душу переполняло так много чувств, что им было тесно.

«Берта, ты где-то здесь… Да, здесь. И ты знала, что я приду сюда, и буду сломлена. И ты не оставляла мне выбора, когда говорила, что разрушить магию бутылки можно лишь счастьем. И ты так же не оставляла мне выбора, когда писала завещание… – Слеза покатилась по щеке, но Соня ее быстро смахнула. – Нет, я не плачу, это просто остатки дождя. Я очень хочу быть сильной, как ты. И хочу быть счастливой. Я не успела рассказать тебе про… Лешку Соловья. Но, наверное, ты знала и это… Обещаю, что никогда не забуду тебя. И я постараюсь не струсить».

Когда Андрей Петрович ушел, Соня подошла к Аглае и спросила:

– Где-то поблизости продаются готовые платья? Я поеду в субботу на ужин, и мне необходимо хорошо выглядеть.

* * *

Если бы меня спросили, как лучше: чтобы дорога до озера оказалась длиннее или короче, я глубоко задумалась бы над ответом.

Мы шли рядом, и наши руки иногда случайно соприкасались, приятно тревожа душу. И было чуть жаль, что поздний вечер перечеркнул краски, и жители дачного поселка давно разошлись по домам. Пусть бы весь мир увидел меня и Матвея вместе. Ну… будто мы пара, и для нас обычное дело – прогуляться к озеру.

Но, с другой стороны, приятно-волнительно идти в темноте, ныряя в льющийся от редких фонарных столбов свет. Если неловкость, а у меня ее было предостаточно, сжимает сердце, то можно попробовать спрятать ее в сумраке. И тогда движения станут более уверенными, и ты чуть сильнее начнешь размахивать рукой, желая по-хитрому увеличить количество прикосновений.

– Подальше есть