От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

которых никто не знал, куда их ведут, и что их ждёт в конце пути.

Шли молча, берегли силы. Позади колонны время от времени раздавались выстрелы — охрана добивала отставших раненых. Илья был уверен, что может идти и не отстанет, к тому же во фляжках у них ещё оставалась вода, но Ваня Меланченко уже к полудню едва передвигал ноги. Жора забросил здоровую руку Меланченко себе на плечо и почти нёс его, чувствуя, как с каждым шагом тот теряет силы.

За день они прошли несколько сёл. Всякий раз, когда колонна, молча двигавшаяся среди полей, втягивалась в сельскую улицу, и в рядах пленных, и вокруг них поднимался многоголосый вой. Стоявшие по обочинам женщины выкрикивали имена пропавших на войне родных, надеясь если не увидеть среди идущих мужа или брата, то, может быть, встретить их знакомых и узнать хоть что-нибудь. Хотя что тут можно было узнать? А пленные из всех сил кричали свои имена и названия сёл, надеясь, что услышат и передадут семьям, а те смогут отыскать их в лагере. Кто услышит? Как передадут? Илья молчал, ему нечего было кричать, молчал Меланченко, сосредоточенно делая шаг за шагом, молчал и Жора, его мать эвакуировалась в Медногорск, а других родных в Киеве у него не осталось.

К вечеру тучи поредели, и перед закатом выглянуло солнце, осветив косыми густо-жёлтыми лучами кукольный городок на едва тронутых осенними красками, совсем ещё зёленых холмах. Они подходили к Хоролу.

По городу сквозь ставший привычным крик конвой погнал колонну бегом, и на окраине Хорола, уже в сумерках, пленные увидели обтянутую по периметру колючей проволокой огромную яму. Чуть в стороне жались друг к другу несколько одноэтажных зданий, а дальше из надвигающейся темноты выступало тёмное здание кирпичного завода. В этой яме, старом глиняном карьере, немцы устроили пересыльный лагерь всего несколько дней назад. С наступлением темноты вспыхнули прожекторы, и Илья увидел, что вся яма заполнена людьми. Заключённые стояли почти вплотную, плечом к плечу, спиной к спине, и с дороги казалось, что они только и могут стоять, потому что ни сесть, ни тем более лечь было негде. После дождей глина размокла, и на дне наверняка собралась вода. В отвесной стене карьера темнели кое-как вырытые ниши, в них тоже сидели и лежали пленные. Картина сама по себе была жуткой, но в мертвенном свете ярких прожекторов, посреди осенней ночи, увиденное показалась им адом, и мало кто сомневался, что так оно и было.

Колонна долго стояла у ворот, видимо, конвой обсуждал с начальством лагеря, как им быть дальше. Карьер и без того был переполнен, новая партия просто не могла поместиться на огороженной территории. Но ворота всё же открыли, и часть прибывших загнали внутрь, остальным велели подойти к ограждению с наружной стороны и наконец, впервые за весь этот долгий день, разрешили сесть. Два лагерных прожектора развернули в их сторону, конвойные, разозленные тем, что не смогут поспать этой ночью, остались охранять пленных.

— Надо Ваню перевязать, — сказал Жора, как только они сели.

— Не надо, — едва слышно ответил Меланченко, вытер рукавом пот со лба, закрыл глаза, тут же опрокинулся на спину, и было непонятно, уснул он или потерял сознание.

— Это я виноват, — Жора ударил себя кулаком по ноге и заплакал от бессилия. — Это я затащил вас в плен.

Конечно, Жора не был виноват. Возможно, на его месте Илья думал бы так же, но переживать вину сейчас казалось самым бесполезным занятием. Нужно искать пути к побегу, нужно бежать. Если бы побег был возможен, он бежал бы этой ночью, забрав с собой Вдовенко и Меланченко, но они все на виду, в свете прожекторов, под автоматами конвойных. Значит, не этой ночью, значит, другой, но при первой же возможности, потому что второй может не быть. Да пока и первой не случилось.

Их подняли на рассвете, как только в лагере выключили прожекторы. По приказу смогли подняться не все, и тогда конвойные, дав по автоматной очереди поверх голов, бросились избивать пленных.

— Идём, Ваня, идём, — пытался поднять друга Жора, забросив себе на плечо его здоровую руку, как делал это раньше, но Меланченко идти уже не мог. Илья обхватил его с другой стороны, и вдвоем они подняли Ивана на ноги. Тот застонал, попытался что-то сказать, попробовал сделать шаг и всей тяжестью повис на плечах Ильи и Жоры. Это длилось недолго. Увидев, как они поднимают раненого, подбежал конвоир, размахнувшись, ударил прикладом Илью, пинком отбросил в сторону Жору и крикнул, чтобы они шли в строй. От этого удара мир качнулся, вспыхнул багровым и разом почернел, Илья едва не потерял сознание, но не упал, устоял и заставил себя улыбнуться. Пока он мог только улыбаться в ответ на их удары. Но так будет не всегда.

Автоматная очередь раздалась, когда они уже встали в строй.

— Сволочи, — тихо заплакал Жора. — Сволочи.

3.

Ранним вечером следующего дня, описав широкую дугу по дорогам Полтавской области и подобрав по пути больше тысячи человек, колонна вошла в Кременчуг. За три дня пути пленные смогли поесть только раз, когда под Опришками проходили поле, засеянное сахарной свёклой. Этой свёклой их и накормили.

Немцы хозяйничали в Кременчуге уже две недели и успели организовать несколько лагерей для военнопленных. Два из них, Stalag 346 А и В, разместили на восточной окраине города в воинских казармах. Казармы и плац обнесли ограждением с двумя рядами колючей проволоки. Между ними, пока по периметру не появились сторожевые вышки, лагерь патрулировали вооружённые солдаты.

В июле, не имея ни сил, ни ресурсов содержать сотни тысяч человек, сдавшихся в первый месяц войны, немцы начали отпускать пленных под поручительство их семей или новых местных властей. Об этом уже знали и с наружной стороны ограждения, целыми днями, с утра до вечера, в любую погоду стояли женщины. Собираясь в дорогу, многие брали с собой и детей. Одним уже сказали, что их мужей видели в Кременчуге, другие приехали наудачу. С приближением патруля, толпа, теснившаяся у забора, испуганной волной откатывалась шагов на десять, а потом вновь прибивалась к ограждению. А на колючей проволоке, на земле, под ногами, повсюду, куда мог долететь обрывок бумаги, белели записки с названиями сёл и именами мечтавших вырваться. Дождь прибивал их в земле, смывал имена, топил в уличной грязи. Только ничтожная доля этих посланий была прочитана и доставлена по адресу, но пленные продолжали писать и перебрасывать через ограждение новые клочки бумаги.

Почти ничего этого Илья не видел. Когда колонна подошла к воротам, он знал лишь