Глаз Паука - Олаф Бьорн Локнит

– Значит, нас перехватили, чтобы мы не встретились с месьором Рендером и ничего ему не рассказали? – догадалась Юнра.

– Возможно, – кивнула офирка. – Меня беспокоит иное… Похитителей весьма устрашила возможность того, что мы наведаемся в Управу. А ведь мы, говоря по правде, располагаем только кучей слухов, предположений и косвенных улик! В чем мы могли бы обвинить обитателей «Альнеры»? В нападении на эту несчастную таверну, как бишь ее? В убийстве Ферузы Кайлиени? Нет и еще раз нет…

– Если строго следовать букве закона – обвинить их вообще не в чем, – как следует поразмыслив, уныло признала Младшая Тавилау. – Демонов они вроде не вызывают, Шебле-Исторгателю Душ публично не поклоняются, похищенных девственниц в жертву не приносят… Тогда чего же они перепугались? Зачем напали? Вдруг господин Рекифес вообще не захотел бы нас слушать? Отмахнулся бы и сказал: «Измышления и чушь от первого до последнего слова!»

– Они боялись обращенного на них внимания, – рассудила Клелия. – И не могли рисковать. А что если господин Дознаватель все-таки пожелал бы лично проверить наветы двух вздорных особ? Явился бы в «Альнеру» вкупе с десятком своих подчиненных и данной ему властью потребовал учинить досмотр? И по случайности углядел нечто, чему полагается сохраняться в глубочайшей тайне? Ой!..

Последнее восклицание госпожи графини было вызвано внезапно появившейся на подоле ее светлого одеяния крупной черной точкой, обернувшейся самым обыкновенным пауком – наверное, свалившимся из пыльного лабиринта на потолке. Клелия брезгливо скривилась, стряхнула насекомое и подняла ступню в позолоченной сандалии, намереваясь раздавить насекомое.

– Не надо, – вмешалась Юнра. – Плохая примета. Пусть себе ползет.

Избежавший безвременной гибели паук боком заковылял в сторону бочек и скрылся.

– Они тебе нравятся? – с гримасой отвращения спросила Клелия. – Терпеть их не могу! Мохнатые, с этими их челюстями и липкой дрянью, которая повсюду болтается – фу!

– Мне нравятся кошки, – хихикнула Младшая Тавилау. – К паукам и прочим скорпионам с мокрицами я равнодушна. Живут – и пусть себе живут. От них иногда даже польза бывает. Когда я была маленькой, няня мне рассказывала, будто у пауков есть то ли король, то ли королева, который знает все на свете – и что было, и что будет. Если сумеешь с ним договориться и уплатишь его цену, он научит слушать Великую Паутину…

– Это что еще такое? – невольно заинтересовалась офирка.

– Точно не знаю, – развела руками Юнра. – Сказки про Паутину и королеву пауков относятся к тем далеким временам, когда в наших краях процветало поклонение Затху. Мрачная была религия, если верить летописям. Сплошные церемониальные жертвоприношения, фанатичные жрецы, войны во имя божества да сокровища грудами. Около пятнадцати сотен лет назад в Замору докатилась волна переселенцев с Шемского Побережья. Шемиты принесли с собой культ Бела-Обманщика, тот прижился и расцвел пышным цветом. Поклонение Затху, соответственно, пришло в упадок. Сейчас в городе остались всего два храма Паука Всеведающего, да еще крупное святилище за городом – но все они перебиваются случайными пожертвованиями. Правда, сохранилось много домашних алтарей Паука: старые семьи полагают, что вреда от поклонения былому хранителю страны не будет. У нас дома тоже есть один такой, мы туда кладем кусочки мяса, а по торжественным дням сжигаем пару ароматических свечек. Дешево и необременительно. Кстати… – она задумалась, сопоставляя в уме что-то, – в последний год Паук опять пользуется известностью. Такое порой случается: его извлекают из небытия, носятся какое-то время, а потом снова забывают.

– Вот что случается с символом веры, когда его время приходит к концу, – с непонятной печалью в голосе изрекла Клелия Кассиана и добавила уже бодрее: – Но пауков я все равно терпеть не могу!

* * *

В особняке розового камня, что стоит на улице Лодел, царило всеобщее ликование. Для полноты картины разгульного празднества недоставало только развешанных повсюду пестрых вымпелов и цветных кхитайских фонариков. Стража на воротах пребывала в состоянии легкого опьянения, впуская всех без разбора. Посреди обширного двора полыхал костер, над которым исходил дымом и жиром откормленный баран, вдоль стен громоздились пустые бочки, а из подвалов выкатывали все новые и новые. Вперемешку с верными соратниками Кодо Ночного Кошмара разгуливали разряженные в пух и прах девицы, наверняка прибывшие сюда прямиком из «Алмазного водопада». Троице незваных гостей никак не удавалось отыскать кого-нибудь достаточно трезвого и способного внятно ответить на вопрос – где Кодо?

Задача осложнялась еще и тем, что многие, узнав Аластора, настойчиво зазывали выпить с ними, расспрашивали, где он шлялся две с лишним седмицы, или рвались в бессчетный раз поведать захватывающую историю о заключении вечного мира между старшинами Нарикано и Сахиля. Дурной Глаз мрачно отвергал все предложения, упрямо прорываясь к распахнутым дверям в глубины дома.

Наконец им посчастливилось: в нижней приемной они лицом к лицу столкнулись с Кодо Ночным Кошмаром, намеревавшимся украсить своей персоной буйное торжество своих сторонников. Месьор Сиверн, что с ним случалось крайне редко, пребывал в настроении благодушном и снисходительном. Оно не исчезло даже после встречи с компанией из «Уютной норы», уже доставившей вожаку квартала множество неприятностей.

– А заливали – на Побережье уехал, на Побережье уехал! – хмыкнул Кодо, углядев Кайлиени и его спутников. По его незаметному жесту парочка неотлучно сопровождавших старшину Нарикано громил слегка отступила назад, дозволяя гостям приблизиться для разговора. – Какое, к демонам свинячьим, Побережье, когда дома такие чудеса творятся! Альс, где тебя носило, в самом-то деле? Чего раньше не показывались, я ж распорядился всю вашу шайку кликнуть? Шелам, ты с какой радости прикидываешься ходячим покойником, я тебя и не признал поначалу?

– Я сидел у митрианцев, размышлял о тяготах жизни и собирался податься в монахи, – огрызнулся Дурной Глаз. Вокруг немедля заржали: еще бы, лучший взломщик Шадизара – и вдруг принимает монашество! Расскажи кому – не поверят! – Кодо, ты не мог бы уделить мне… нам толику твоего драгоценного времени?

– Тебе что, позарез приспичило? – недовольно скривился Ночной Кошмар. В отношениях между «смотрящими» квартала – что нынешним, что прежним, покойным уль-Вади – и Аластором Кайлиени всегда существовала некая натянутость. Дурной Глаз вроде бы не спорил с установленными в городе порядками, однако и подчиняться им не торопился. Призвать его к ответу также было весьма затруднительно: плюнет, развернется и уйдет к соседям. Терять за пару поспешных слов такое украшение квартала никому не охота, вот и приходится делать вид, будто ничего не замечаешь. На откровенные ссоры Дурной Глаз вроде не напрашивался, гадостей против «смотрящих» не затевал… Жил сам по себе, однако с таким видом, словно Шадизар – его личное владение.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});