Над океаном - Владимир Смирнов

— А я — муж, скажем, Петровой. И что?

— Штурмана Машкова, — почти равнодушно сказала она. — Я сяду... Вот сюда...

Старший лейтенант протянул руку, наверно, хотел потребовать документы, но, глянув на ее ноги, руку опустил.

— Мой муж сейчас в воздухе, — безнадежно сказала она. — И я должна знать...

— В воздухе? Откуда такая информация?

— О господи, вид мой ужасен, я знаю, да. Но вы же понимаете...

— Я ничего пока не понимаю.

— У него беда, поймите! Вы не летаете, вы не знаете... — Нет, все зря, все пусто и горько, все безнадежно...

— Летаю, — жестко сказал он. — И летаю, и знаю. И Машкова тоже знаю. А вас — нет.

— Просто он ушел, — опустошенно сказала она. — Давно. Но сейчас у него беда. И ему надо помочь...

Лейтенант молча изучал ее глубоко посаженными темными глазами. Потом снял телефонную трубку, подержал ее, размышляя, и неспешно набрал номер.

— Санчасть? Док? Сережа, я... Ну да, Лавриков. Слушай, подойди сюда. На минуту. Ну, надо. Надо, говорю! По делу... Сам подойди. А лучше подъедь. Да. Давай...

Он положил трубку и спокойно сказал:

— Сейчас тут будет мой друг и хороший знакомый вашего... — он запнулся, — вашего мужа. Я хочу все выяснить: обязан. А уж там будем думать.

Коротко стукнув, вошел Кошелев, тот самый коротышка, и, покосившись на Марину совсем не зло, а скорее с любопытством, негромко доложил:

— Товарищ старший лейтенант, там никого. Все тихо.

Через несколько минут послышался шум подъехавшей машины, в коридоре тяжело-гулко протопали и в комнатку ввалился, именно ввалился огромный Сережка Дусенбин, раньше часто бывавший у Машковых дома. Он сразу увидал Марину и удивленно уставился на нее, посапывая и добро помаргивая маленькими глазками на толстом, щекастом лице. Потом он посмотрел на старшего лейтенанта и почему-то ему сказал:

— О, Маринка! Ты чего тут — и такая? А, лапушка? Что случилось? А ноги-то, ноги, Маринушка!..

Марина вдруг ощутила страшную мягко-теплую расслабленность и облегчение, а старший лейтенант Лавриков задумчиво сказал:

— Понятно. И что делать будем?

Сергей посмотрел на Марину, наморщил лоб:

— Ага, ну да, я ж сам их на полеты подписывал... А что, дома стряслось чего? Что-то с Маринкой? Съела, ушиблась, что? Машина тут! — Он как-то сразу засуетился, задвигался. Марина поняла — он ничего не знает. Как же так? Они тут — и ничего не знают? Или Дусенбин обманывает ее?

— Сереж, у них там что-то плохо, очень. — И она попыталась в двух словах все пояснить. Лавриков барабанил пальцами по двери, Сергей растерянно помаргивал. Марина вскользь подумала, отчего он не носит очки. А Дусенбин, выслушав Марину, неуверенно сказал:

— Маринка, видишь ли, у нас тут... Как тебе объяснить... Ну, в общем, то, что вот он, Лавриков, да и я тут, с тобой, — это чревато для нас. Очень чревато. Военный аэродром, все такое. Но и случай-то особый? — И он почему-то жалобно-вопросительно посмотрел на старшего лейтенанта. Тот, как спохватившись, задрал брови и удивленно сказал протестующе:

— Что? Да ты спятил, док?

— Так ведь санчасть, а? — просяще произнес Дусенбин. — Я понимаю — несение гарнизонной и караульной службы, все такое... Но ведь я врач. Ты понимаешь?

— Понимаю. Ты — врач. Поэтому за все здесь отвечу я. А я не хочу. Я знаю, чем это пахнет.

— Но ты же видишь — ей плохо стало. Плохо ведь? Вон, она даже стоять не может. Так и запишем. Ну, будь другом!

— Другом? У тебя какие-то дикие формулировки! При чем здесь...

— Ладно. Тогда человеком будь. Лавриков, будь человеком!

— Пошел к черту! А по голове тебя стучать будут, человек?

— Да за что? У меня машина, в ней — в санчасть. А там видно будет. Если что — она на машине и уедет.

— Зачем мне в санчасть? — вмешалась было Марина. Старший лейтенант посмотрел на нее, схватился за подбородок и резко сказал:

— Давай! Но имей в виду — ей стало очень и очень плохо. И сгинь с глаз долой!

— Да-да-да, дорогой, век не забуду! — обрадовался Дусенбин, цепко схватил толстыми пальцами Марину за плечо и, бормоча: — Ничего, сейчас укольчик спроворим, таблеточки, примочечки организуем, и все чудненько пройдет-уйдет-убежит... — поволок ее через коридорчик КПП, впихнул в микроавтобус — УАЗ с красным крестом в белом круге и, шустро забравшись в переднюю кабину, приказал:

— Дуй в санчасть!

А уже через несколько минут Марина сидела на низеньком удобном табуретике, и ноги ее осторожно-ласково пощипывала теплая зеленоватая вода, пахнущая травой. На Марине был белый хрусткий халат, она только что выпила стаканчик чего-то, похожего на странный коньяк, какой-то настойки из трав, и уже верила, что все обойдется, потому что Сережа, неуклюжий, медвежковатый, всегда сипло, по-пиратски, басивший ужасно его любящей Птахе, милый Сережка успел позвонить ей домой и узнать, что все в порядке, Птаха спит, Наташа ждет известий от Марины, успокоил Наталью и велел ей тоже лечь отдохнуть, поклявшись, что завтра, нет, уже сегодня утром все будет в порядке; и сейчас он уже приготовил шприц, аккуратненько протер ей руку и, почти неслышно введя иглу, приговаривал над самым ухом, дыша мятой (почему мятой?):

— А сердечко-то и правда надо поддержать, ему и правда плохо, это я еще там увидел, куда это годится? И мы ему сейчас поможем, сердчишке нашему, потом ты приляжешь, чтоб напрасно не сидеть, нет-нет, кто говорит — спать, не пугайся, просто приляжешь и будешь слушать, как я все буду выяснять и узнавать по телефончику, та-ак, вот и готов укольчик, можно вставать... Нет, не надо ноги вытирать, не наклоняйся, просто встань сюда, на полотенце, ага, и хватит, правильно, а теперь иди сюда, на диванчик, ло-о-о-жись... Так, лежи, отдыхай и слушай, как друг Сережка трезвонить будет...

И она, уже понимая, что он вколол ей успокаивающее или снотворное, уже покачиваясь на мягкой, медленной волне, хотела спросить, почему у него тут совсем не пахнет аптекой, а сам он пахнет мятой, но тихо поплыла в темное тепло сна, успев расслышать:

— Слушай, Лавриков, а ей вправду плохо, она уже спит, бедолажка, а я тебя как друга прошу, очень прошу: попробуй повыясняй, что сможешь, ну, ты ж понимаешь...

 

Ломтадзе торопливо пристегивался, подтягивая ремни. Щелкнул замком, туго застегнул шлемофон. Быстро осмотрел свою кабину — вроде все в порядке, — включился в связь.

— КОУ докладывает командиру, — подчеркнуто уставно сказал он. — Порядок. К вынужденной...

Он будто подавился и умолк. Глаза его расширились.

— Ре-бя-та... — прошептал он.

— Что там, КОУ? — нервно спросил Кучеров.

— Тут... Но так не бывает!

— Ломтадзе! — обозлился Кучеров. — Ну?!

— Командир, нас преследует самолет, — неожиданно спокойно доложил Ломтадзе. — Он светит нам фарой.