Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник) - Анна Гаврилова

— Теперь, когда вы свободны и от слова усопшей, скажу так. Жизнь ваша молодая на сем не кончается. Дел предстоит немало. Кто за собой грех чует — кровью искупит, когда ворог придет. А этот час настанет. Я предлагаю вам и семьям вашим защиту и покровительство. Вступайте в дружину мою. Послужите земле, народу, богам да богиням!

— К-клянемся мечами э-этими служить к-князю Олегу! — воскликнул Живач, вздевая клинок к небу.

— Клянемся, богами нашими, Перуном и Дажьбогом! Землею-матерью клянемся! — грянули остальные.

Впрочем, не все…

Горько ухмыляясь собственным мыслям, Добродей направлял лошадь знакомой тропой, незримой для чужого взгляда. В разговоре с Роськой он душой не кривил, но в собственных словах сомневался не меньше новгородца-отступника. Только в одно верил свято: от рая лучше держаться подальше, как можно дальше.

В этот самый рай, желаннее которого для христианина нет, отправилась прекрасная княгиня Дира. Туда же ушел Осколод, в этом Добродей не сомневался. Так и ходят среди яблонек рука об руку — Ирина с Николаем. И что же остается ему, верному слуге князя? Отправиться следом и целую вечность улыбаться, глядя на счастье супругов? Нет… такого никто не выдержит. И пусть в раю ему может встретиться другая женщина, благочестивая и праведная, только Дирой ей все равно не стать.

Но и в ад, если честно, не очень хочется. Мысли о вечных мучениях вызывают холодок по коже, а душу заставляют съеживаться до размера горошины, дрожать. Только пугаться без пользы — третьего пути все равно нет.

…Они сговорились ещё в Киеве.

Розмич сам явился к Добродею и, приставив лезвие ножа к горлу, выложил весь замысел как на духу. Старший дружинник не сразу поверил своим ушам, но когда понял — согласился. Месть Олегу — единственное, что держит на этом свете. За причиненное зло Новгородец должен умыться кровавыми слезами. Это по чести!

А то, что хазары пожгут и разгромят весь Киев, — дело десятое. Киевляне тоже хороши и милости божьей не заслуживают.

Добродей с болью в сердце вспоминал, с какой радостью поляне приняли Олега, как ликовали, прогоняя служителей истинной веры, как срывали нательные крестики и мчались снова на капища. Нет, за такое любой бог накажет, сколь бы милостив ни был.

Еще Добродей отлично помнил слова духовника: пути Господни неисповедимы. Стало быть, вот он — неисповедимый путь! А хазары, сами того не понимая, станут разящим мечом Господа, как и Роська со своими головорезами.

Новгородцы и впрямь похожи на разбойников. И не важно, что в полянское облачились, — суть человеческую никакая одежда не изменит, никакой узор на платье не исправит кривую душу.

Переодевались тоже с умыслом. Решили, что хазары новгородцам не поверят, а вот киевлянам — запросто. Новгородцам нет резона выдавать Олега, а за киевлянами законное право на месть. Настоящих киевских дружинников Розмич тоже для достоверности взял: вдруг в Хазарии доведется со знакомыми встретиться, ну теми, кого новый князь приказал выдворить. Те ростовщики много лет в городе жили, семьями обзавелись, многих дружинников князя Осколода в лицо знают.

Добря тогда спорил: мол, если беглые хазары доберутся до своих, то сами расскажут, как обстоят дела в Киеве. И все хазарское войско ринется на полянские земли, потому как защитников у этих земель сейчас раз, два и обчелся. Но Розмич заметил с важностью: у страха глаза велики; наверняка решили, дескать, с Олегом пришло куда больше воинов, чем есть на самом деле. Так что за положенной данью в этот год хазары могут просто не явиться.

Особая подлость виделась Добродею в том, что Роська как-то умудрился испросить у Олега разрешения на отлучку, дескать, разведывать едут, нельзя, чтобы хазары врасплох застали. И даже про переодевание нечто правдоподобное наврал…

Но все-таки в рассуждениях Розмича что-то не клеилось, а Добродей никак не мог понять, что именно. Может, причиной неуверенности колдовской Олегов взгляд? Кто же вещего обманет?! А может, сменив судьбу и отслужив долгие годы Осколоду, он не понимал, как же пахарю Розмичу не стыдно предать своего благодетеля — Олега.

Оттого на старшего дружинника так и накатывало жгучее желание выбить новгородца-отступника из седла и допросить с пристрастием.

А лучше — просто сразиться, раз и навсегда решить главный спор, пролегающий между ними. Эту вражду не отменит даже месть наглому Новгородцу.

Лошадей не щадили, гнали. По-осеннему холодный ветер столь же нещадно хлестал по щекам, бросал песок в глаза, свистел в ушах. Скоро весь мир, от края до края, превратился в Дикую степь, и ветер стал ещё злее.

Путники спали мало, ели ещё меньше, пили расчетливо. Разговоров друг с другом почти не вели. Да и какие могут быть разговоры, если у каждого на душе гадко? По крайней мере, именно так казалось Добродею.

Для похода к хазарам старший дружинник отобрал четверых молодцов из числа тех, кто не боялся высказываться против нового порядка. Все бессемейные, хотя у Кавки невеста имеется, но невеста — не жена, поплачет и забудет. Но именно Кавка сдался первым.

Он натянул поводья до того резко, что послушная лошадка едва не поломала ноги, выполняя приказ наездника.

— Не могу, — выкрикнул Кавка. — Не могу! Лучше пускай меня прямо сейчас черви сожрут, но Киев хазарам не сдам.

Розмич пустил коня по широкой дуге, его примеру последовали и остальные. Кавку окружили, а он и не пытался бежать. Губы Розмича растянулись в недоброй улыбке, зубы хищно блеснули:

— Черви? А ты не видишь, какая вокруг сушь? Земля тверже камня! Червей не отыскать, сколько ни копай.

Глаза Кавки стали круглыми и большими, рот приоткрылся. Добродей тоже не понял: Розмич вроде глупость говорит, а лицо как у палача.

— Отпусти, — прошептал Кавка, глядя в глаза предводителю отряда.

— Не могу! — В голосе Роськи не осталось ни капли смеха. — Ты вернешься в Киев и все расскажешь Олегу.

— Не вернусь. Не скажу.

— Врешь… — протянул новгородец, ладонь легла на рукоять меча. Подвластные ему люди готовы ощетиниться в любой миг. Киевляне смотрят удивленно, явно не знают, как поступить, чью сторону принять.

— Убить? — равнодушно спросил кто-то из подручных Розмича.

Тот ответил после долгого молчания:

— Нет. Вязать. Хазарам отдадим. В залог дружбы.

Добродей покрепче стиснул зубы, но промолчал. Так же безмолвно смотрел, как вяжут Кавку, кулем закидывают в седло.

— В путь! — скомандовал Розмич.

И снова стук копыт, снова ветер и бесконечная степь и ни единого деревца. А боль в груди стала злее, и грусть скользит по коже ядовитой змеей. Рядом, в седле, бессильно болтается Кавка. Рот дружиннику не затыкали, а он и не орал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});