Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В один из таких дней Магда и затеяла блины.
Воздух дрожал от рокота самолетных стай, содрогалась от взрывов земля, а с нею вместе стены дома. Но все же блины были испечены и уже стояли на краю печки, когда в дымоход вдруг ударила авиабомба. Заскрипели могучие подпорки, воздух сразу стал как-то гуще, словно сжался под прессом прогнувшегося над ними потолка. Хилая мигалка погасла, комнату наполнила темнота и удушливый дым. Когда же наконец им вновь удалось разжечь коптилку, при чахлом ее свете они увидели, что железную трубу вышибло из отверстия дымохода, сажа и обломки кирпича засыпали всю печку, а блины, их драгоценные блины, валяются на полу, покрытые густым слоем сажи и штукатурки…
Все же блины они съели. Профессор даже развил перед ними теорию, что штукатурка — это чистый известняк и кварц, столь необходимые организму, а сажа — активный углерод, который убережет их от несварения. И только Дюри с горьким юмором висельника вздохнул:
— О, господи, если бы мне еще хоть раз в поганой жизнишке довелось как следует обожраться — так обожраться, чтобы испортить желудок…
Вокруг грохотал бой, а они шутили, подтрунивали друг над другом. Магду торжественно провозгласили некоронованной королевой кухни, святой покровительницей всех водоносов и увенчанной золотым венком мастерицей блинопечения. И никто из них не мог бы сказать: действительно ли они хотели напускной веселостью усыпить страх детворы, как утверждали, или пытались обмануть себя, умерить собственную тревогу мыслями о страхах детворы.
После обеда дядя Мартон собрал все пустые баночки из-под сапожного крема и пузырьки из-под лекарств, какие только нашлись в доме.
— Ты что будешь делать? Игрушку? — обступила его любопытная детвора.
Старик подмигнул Ласло и весело сказал:
— Ага, игрушку!
И принялся мастерить ударные взрыватели. Впрочем, игрушку ребятам он тоже сделал — танкетку с резиновым моторчиком.
Бронепоезд, о котором говорилось в запоздалой весточке от Юхаса, собственно, и не был бронепоездом: просто сцепили несколько железнодорожных платформ, установив на них две скорострельные зенитки и подвижную артбатарею из четырех крупнокалиберных береговых гаубиц, окрашенных в песочно-желтый цвет, так как предназначались они в свое время для Африки.
В то время бронепоезд курсировал по Дунайской набережной — от Цепного моста до моста Франца Иосифа. Не раз приходилось ему прятаться от воздушных атак под скалистой стеной горы Геллерта, пробиваться сквозь убийственную завесу заградительного огня, менять паровозы — и только Юхас, находившийся под надзором немца-железнодорожника, был, так сказать, бессменным.
После того как русские заняли Пешт, курсировать по набережной стало невозможно: поезд с его изодранной в клочья маскировочной сетью русские в два счета расстреляли бы прямой наводкой с противоположного берега Дуная. Бронепоезд перевели на южную ветку, где в руках у фашистов оставался еще узенький участок между проспектом Сент-Имре и вокзалом, по обе стороны от железнодорожного туннеля. Подвижная батарея потеряла свое значение: теперь ей негде было маневрировать. Перегон бронепоезда на новое место стоил двух ночей напряженной работы: пути либо разбиты, либо засыпаны высоченными грудами завалов. Большую часть дня поезд прятался в туннеле, а если и «вырывался» оттуда, то привести в порядок полторы — две сотни метров путей для него стоило куда больших трудов, чем весь урон, который он мог принести противнику за свои полчаса или час «работы».
И тем не менее Юхас задался целью взорвать бронепоезд. Он упорно настаивал на своем плане и отнюдь не из военных соображений. Знал Юхас, что не случайно выбрал комендант станции на эту смертельно опасную работу именно его — земляка Эстергайоша. И где бы Юхас ни находился — под пулеметным градом, в урагане бомбежки, в пасти у самой смерти, — он думал только об одном: как взорвать бронепоезд. Уже сто раз мог бы он бежать, и это было бы не более опасно, чем оставаться на бронепоезде, но всякий раз оставался, чтобы привести в исполнение свой план. Он знал: снаряды, сложенные за брустверами из мешков с песком, бьют по пештским домам, неся смерть тем, кто ему, Юхасу, несет жизнь. И, затая в себе гнев, он готовился к мести, его собственной, личной мести фашистам.
Он не мог понять, почему друзья не пытаются восстановить с ним связь. Однажды — бронепоезд был тогда еще на набережной — взлетел на воздух предмостный блиндаж. Вскоре прошел слух, что на Солнечной горе немецкий танк наскочил на мину. Частенько слышал Юхас, как ругались немецкие телефонисты, жалуясь на постоянные обрывы линий: «На фронте проще тянуть связь, чем в этом проклятом городе…» И каждый раз в нем вспыхивала надежда: его друзья рядом, они борются!
Как-то раз в станционном убежище Юхас попросил приятеля сходить на Туннельную улицу к продавщице из вокзального киоска и узнать, жива ли, нет ли каких новостей. Но прошло несколько дней, прежде чем «посыльный» смог отправиться в путь. А ответ был таков: «Спасибо, что не забыл. Жива-здорова. Все в порядке».
Что ж, ведь может быть и так, что танк на Солнечной горе наскочил не на мину, а на невзорвавшуюся бомбу… И немецкий блиндаж могло разрушить прямым попаданием с той стороны, и провода телефонные, возможно, сами собой рвутся от взрывов, от ударов разлетающегося кирпича…
Дважды загорался вокзал. Со стороны «Прибытия» здание превратилось в неузнаваемую груду развалин, да и «Отправление» выглядело не лучше. Из убежища никто выходить не хотел, целый день спорили, считали, у кого больше детишек, тянули жребий — кому идти, если комендант потребует людей. Даже сходить к Аннушке, отнести весточку никто не брался… Только этот сумасшедший Казар упрямо выходил на работу с каждой ремонтной бригадой. Нет, видно, в это адское время счастлив тот, кому удастся отсидеться под землей, уцелеть. Какая уж тут борьба, какая организация — все это его, Юхаса, пустые мечты! Зажать рот и молчать — тем более что и ждать-то осталось немного…
И только на пятый день после переезда на новую огневую позицию Юхас наконец получил весточку от Сечи. А еще через два дня во время утреннего затишья они встретились на улице Месарош. Две недели ушло на подготовку взрыва бронепоезда; много дней отнимала передача какого-нибудь пустякового сообщения, но Сечи строго спрашивал за всякую неосторожность. Заметно было, что он не придавал большого значения всей этой операции. Само ее осуществление заняло всего несколько минут, — впрочем, Юхас сто и тысячу раз продумал каждую, даже самую малую деталь. Перед вечерним «выездом» в Туннеле тщательно проверил весь бронепоезд, разместил по платформам заранее подготовленные бензиновые канистры, наполненные взрывчаткой. Выкатив состав на вокзальные пути, он вдруг затормозил, и ударившиеся друг о друга буфера воспламенили взрывчатую смесь…
С «дозой» они явно перестарались, не рассчитывали на такую силу взрыва. Но зато во время паники, поднявшейся после него, Юхасу было легче улизнуть через разрушенную часть вокзала в убежище Сакай на улице Месарош, где у них была назначена встреча с Лайошем.
Уже седьмую неделю длилась осада Буды. В бомбоубежищах больших домов все чаще стали появляться посторонние люди, потерявшие кров в результате бомбежек и вынужденные искать пристанища хотя бы на один-два дня. Лайош Сечи мог теперь почти без всякого риска продолжать свою скитальческую жизнь. Впрочем, ему нечего было бояться и знакомых: ведь у него были документы на его настоящее имя. Домой ему, конечно, ходить не стоило, но он всегда мог переночевать и у Шани Месароша, и у Сакаи. Иногда, правда, приходили с проверкой документов начальники ПВО, но выданный нилашистским штабом «белый билет» действовал безотказно. В графу «местожительство» Сечи вписал адрес одного знакомого г-жи Шоош, жившего в вилле на Солнечной горе; так скорее поверят, что его дом разбомбили.
В семействе Сакаи, которым он представился как знакомый Ласло Саларди, приняли его радушно, поделились скромной трапезой, состоявшей из бобового супа, и он тоже не остался в долгу — утром сходил за водой и раздобыл конины.
Седьмую неделю длилась осада, но ни венгерским фашистским властям, ни действительным хозяевам оставшейся части города — немецкому командованию ни разу и в голову не пришло, что на этом «пятачке» все еще живет полтораста тысяч жителей. Пекарни обслуживали только военных, военные конфисковали и все запасы продовольствия из общественных складов, не делясь с гражданским населением ничем. У немецких же офицеров было решительно все, даже порошковое молоко (Клара Сэреми на завтрак каждый день пила какао). Зато несчастные младенцы, появившиеся на свет в эти страшные дни, мерли как мухи с голода, да и дети постарше исхудали так, что остались только кожа да кости.
- Времена года - Арпад Тири - О войне
- Орлиное сердце - Борис Иосифович Слободянюк - О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Сердце сержанта - Константин Лапин - О войне
- Письма русского офицера. Воспоминания о войне 1812 года - Федор Николаевич Глинка - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Герои подполья. О борьбе советских патриотов в тылу немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны. Выпуск первый - В. Быстров - О войне
- Кронштадт - Войскунский Евгений Львович - О войне
- Последний порог - Андраш Беркеши - О войне
- Нашу память не выжечь! - Евгений Васильевич Моисеев - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Начинали мы на Славутиче... - Сергей Андрющенко - О войне