Свидетельство - Лайош Мештерхази

Из темноты, с соседнего матраца, тоже послышался тяжелый вздох.

— Дядя Марци, — шепнул Ласло, — ты не спишь?

— Нет.

— А я вот думаю. Семь недель город в кольце… И ни разу за это время нилашистам не пришло в голову обратиться за помощью к населению. Да им никто и не помогает, разве что из-под палки. Вот ты в прошлый раз про Париж помянул… Нет, мы не хуже французов… Ведь фашисты просто не смеют просить! Ты понимаешь? Боятся нас, жителей!

— Да нет, про Париж это у меня так, с языка сорвалось. Мы-то ведь тоже боролись? Боролись!

Оба замолчали надолго.

— Ах, какая это борьба! — заговорил опять Ласло.

…Нет, он мечтал не о такой борьбе — об открытом восстании, о прекрасной революции, о вооруженных горожанах во всех окнах, на всех улицах, на крышах домов… А это — разве это борьба!

— Почему? Боролись, как могли… Что мы могли поделать, если…

— Не борьба — мука.

— А не будь ее, мы вообще потеряли бы веру в будущее.

— Видишь ли… Вот ты — ты боролся всю свою жизнь. И другие тоже… А я только сейчас начал понимать, что значит борьба. До сих пор только терзался. И многие так… Понимаешь? — Ласло взволнованно приподнялся на своей лежанке. — Потому что я не хотел стать жертвой. Понимаешь? Если уж умирать, то героем, а не быть бессмысленной жертвой. И сколько таких, и что они бы еще могли совершить!..

Снова наступило молчание. Откуда-то издалека долетал треск ружей.

— А ты вот что скажи: кто бы сделал их героями? — неожиданно спросил дядя Мартон. — Нас разбили, загнали в подполье, рубили нам головы, вырезали языки… Было и хуже… — Дядя Мартон, взволнованный, приподнялся, сел. — Меня, например, кто-то из моих близких друзей предал… Ты это понимаешь? Можешь понять?! Но жертвы, как ты их называешь, они не были бессмысленными, эти жертвы. Они — урок всему человечеству.

— Дорогой урок.

— Дорогой? А ты знаешь, сколько людей погибло в первую мировую? И в эту? Уроки всегда дорого обходятся. И ты думаешь, мы уже все, сполна за эту науку заплатили? На таких уроках, наверное, и должны воспитаться герои. Ценой невинных и бессмысленных жертв — воспитать настоящих героев.

— Да, — согласился Ласло, хотя не понял, как на примере негероев можно воспитать героев. И вдруг его пронзило одно воспоминание, и он повторил, невольно повысив голос: — Да! Как я тогда, в октябре. Потерял надежду и уже не видел больше ни в чем смысла. И вдруг человек… Убитый один на Цепном мосту… Не знаю, по каким признакам, но я понял, что он — жертва. Только жертва. Вот что я понял!..

Скрипнула кровать Магды. Ласло умолк, боясь разбудить спящих, но словно невидимые чернила под действием проявителя, перед его глазами встал вдруг из глубины памяти образ того, убитого на мосту — штопанные-перештопанные носки, с изящными, словно бисерными стежками… Неужели… Нет, нет… Это игра воображения… И ему было совестно, и он чувствовал, что не может, не имеет права думать об этом.

— Что ты сказал? — шепотом переспросил дядя Мартон.

— Герой тот, кто знает, за что он умер, — хриплым шепотом отвечал Ласло. — Вот чему нужно учить людей! — Жить имеет смысл только среди людей.

— Кто знает, ради чего живет, — поправил дядя Мартон, — тот человек. А среди людей и жить стоит…

С лестницы донеслись голоса, шарканье ног. Ночные визиты не были непривычным делом. В городе скрывалось много дезертиров, днем прятавшихся, а ночью обшаривавших покинутые жильцами квартиры. Как-то утром в световом колодце нашли четыре комплекта эсэсовского обмундирования. Зато Шерер тогда же недосчитался целого гардероба гражданского платья, похищенного из квартиры. Господин из министерства сыпал проклятиями, грозился: «Вот только встречусь с полковником гестапо, и эта шайка бандитов поплатится!» Но встретиться с полковником ему почему-то не удалось. В последнее время у Клары Сэреми наметился спад в ее «бизнесе».

Шаркали чьи-то ноги, на лестнице кто-то шептался, совещаясь, кто-то торопливо взбегал наверх… Кто бы это мог быть?..

Дядя Мартон уже уснул. К рассвету забылся сном и Ласло. Ему приснилось, что он очутился под минометным огнем, что вокруг, словно в аду, все ревет и грохочет. Он видел даже огонь взрывов вокруг себя. А потом взлохмаченная женщина стала бить в гонг…

Тяжелый предрассветный сон и в самом деле сломил Ласло. Проснулся он в этот день поздно. Правда, в комнате-убежище плыл обычный сумрак, но Ласло чувствовал, что проспал долго. Привстал на своей лежанке и дядя Мартон. Охнув, обронил:

— Славно выспались! — и потянулся.

Заворочались, просыпаясь, остальные.

Мужчины вышли в ванную. Ведер для воды не было на месте. Как видно, Магда, единственная из всей «компании сонь», не проспала и уже ушла за водой.

На улице стояла непривычная тишина. Только где-то очень далеко изредка бухал взрыв, щелкал одинокий ружейный выстрел. Прорубь, проделанная в наполнявшем ванну льду, подернулась лишь тоненькой ледяной корочкой. Мужчины зачерпнули в тазики причитавшуюся каждому порцию воды и заспешили — бриться, умываться. Одеваться вышли в переднюю: в дверях уже переминались ожидавшие своей очереди Дюрка и старый профессор.

С лестницы до слуха Ласло донеслись знакомые голоса «совета мудрейших» — Соботки, Новака, Шерера. И этот день начинался, как все прошлые… Обсуждался ночной обстрел, — значит, не приснился ему ни бой, ни утреннее затишье.

— Битва, скажу я вам, была, как видно, необычных масштабов, — объяснял Шерер. — Я всю ночь бодрствовал, следил за выстрелами и попаданиями. У зажатых в клещи русских, по-видимому, скопилось в «котле» много военной техники. Казалось бы — я подчеркиваю: «казалось бы», это означает, что у них перевес в грубой силе. Но тем временем наша артиллерия хорошо пристрелялась по всем их позициям. И сегодня ночью мы взяли свое… Результат? Затишье! Не правда ли, затишье?

— Разумеется, — поддакнул Соботка.

— Хорошо бы сейчас, — размечтался Новак, — обозреть всю местность с какой-нибудь высоты. Интересно было бы…

Шерер с готовностью вызвался объяснить все.

— Вот взгляните, господа! Здесь у нас — Дунай. Вчера мой информатор вновь подтвердил, что возле Дунафёльдвара наши форсировали реку. По моим расчетам, сегодня утром мы уже должны были двинуться дальше. Вот сюда примерно.

— Ну, естественно…

— Интересно! — промолвил Новак. — А мне вчера один немецкий военный… Офицер СС из третьего дома… говорил, что на Шарокшарском шоссе… Он, видите ли, на диалекте говорит, а я лучше понимаю литературный немецкий… Одним словом, он сказал, что по Шарокшарскому шоссе в город вошли немецкие танки! Говорю вам: я даже подумал, что, может быть, плохо его понял?

— Возможно ли, что на пештской стороне уже нет русских?

— А почему бы и нет, простите? — недоумевал Шерер. — Почему? Ведь если у них есть хоть капелька ума — вот взгляните сюда! — они должны были бы немедленно панически бежать вот из этой части города. В горы, не правда ли? И там еще какое-то время… Верно?

— О, боже, боже!

Они помолчали немного. Затем Соботка начал оправдываться перед советником за какой-то «вчерашний неприятный инцидент».

— Ведь я в таких случаях не могу определить, как далеко простираются полномочия коменданта ПВО. Вся эта история и началась-то как спор совершенно частного характера!

— Ну, что вы! — успокоил его Новак. — Вам не в чем упрекнуть себя: вы поступили абсолютно правильно. А он свое получил сполна. Ишь придумал: мука и варенье — лекарство! Надо же такое выдумать!

Как видно, зубной врач снова поднял вопрос о малышах, страдающих от голодных отеков, с симптомами цинги.

— Надо же! И этот подстрекательский возмутительный тон! «Чувство общности», «долг перед людьми»… бог знает, что он еще там наговорил…

— Да, очень неприятно. Исключительно неприятно. Но ведь я, как комендант ПВО…

— Прошу вас взглянуть, если угодно, что у меня есть, — в конце концов мы живем бок о бок уже восьмую неделю. Чего у меня больше, чем у любого другого экономного семейства? А этот тип накинулся на меня, словно я… Интересы всего дома! Маленькие дети!.. А я — старый человек! И жена моя уже не девочка! У нас свои потребности, и мы, увы, тоже не совсем здоровы. У меня, например, гипертония, у жены — обмороки…

— Во всяком случае, — донесся голос Шерера, — не вредно знать, кто как вел себя в эти критические дни. Кто играл на нервах окружающих, и без того напряженных до предела, кто нарушал покой убежища…

Голоса удалились, как видно, «мудрейшие» отважились спуститься к выходу.

— Ты слышал? — шепнул Ласло дяде Мартону. — На Шарокшарском шоссе!

Старик ничего не ответил, сидя в углу, он, охая, натягивал на свои вспухшие ноги ботинки.

«Ну, и если немцы действительно форсировали Дунай под Фёльдваром? Чего ждут от них эти дурни? Еще вчера они вздрагивали от каждого выстрела!» — думал Ласло.