Осколок солнца. Повесть - Владимир Немцов

Лида попробовала отшутиться.

— Мало, Павел Иванович. Давайте четыре.

— На двоих? Многовато.

— Почему на двоих?

— Сами же говорили, что у вас, кроме матери, родственников нет.

— Нет, так будут. До весны всякое может случиться.

Курбатов бросил на стол фотографию и внимательно посмотрел на Лиду, стараясь понять, шутит она или за этим кроется что-либо серьезное.

— Пугаете, Лидия Николаевна.

— Чем? — она сделала удивленное лицо.

Разговор принимал неожиданный оборот. Не время и не место обсуждать сейчас личные взаимоотношения. Курбатов это понял и ответил:

— Еще бы не испугаться! Штаты утверждены, куда мне девать вашего будущего родственника? Он же не захочет сидеть без дела. Кстати, кто он по профессии?

— Мы учились в одном институте.

Лида не солгала — человек, о котором она думала, вместе с ней закончил институт. Но их общее будущее было настолько неясным, что говорить о друге как о возможном родственнике более чем преждевременно.

Что же побудило Лиду покривить душой? Зачем она сказала о том, чего не было? Ведь только сейчас она придумала несуществующую любовь и ее возможное завершение, которого ей не хотелось. В эту минуту она точно знала, что никогда ее друг не приедет в Высоково. Делать ему там нечего.

Своим признанием Лида могла бы оттолкнуть Курбатова, — что ж, значит не судьба, опоздал, — но грош цена такому чувству. Первое препятствие на пути, человек немного похныкает и пойдет искать новую дорогу. Не такая любовь нужна была Лиде, ради такой не забудешь Нюриных слез, и, кроме того, она сердцем чуяла пока еще не осознанную необходимость посторониться при встрече с настоящей любовью. А что у Нюры она была настоящей, в этом Лида не сомневалась.

— Вы кого-нибудь из сотрудников возьмете отсюда? — спросила она у Курбатова после недолгого молчания.

— Да. Мне нужны люди, знакомые с ярцевскими аккумуляторами. Мингалева подошла бы. Очень аккуратный работник. Знаю, как она вам помогала. Но поступок ее настораживает. До сих пор не разберусь, ради какой корысти она пошла на это? Вдруг опять такую штуку выкинет.

— Никогда, Павел Иванович. Я за нее ручаюсь.

— Чем она вам полюбилась?

— Неужели мужчины не замечают истинной красоты? Я говорю в широком понимании этого слова…

— Душа хорошая, глаза красивые, — Курбатов иронически прищурился. — Так обычно говорят о женщине, когда о ней нечего сказать.

Лида досадливо передернула плечами.

— Слепой вы человек. Ничего не видите.

— Как же так? Вижу ваше благотворное влияние… По крайней мере, она сейчас на человека похожа, а не на куклу.

— Разве так можно говорить о девушке?

— Простите, но ведь это правда. Я запретил сотрудницам появляться на работе без халата, а на косметику и прически моя власть не распространяется. Хорошо, что вы вмешались.

— Не только я. Но дело не в этом. Нюра начала учиться. Осенью она поступит в заочный институт…

— Значит, берем Мингалеву в новую лабораторию?

— Обязательно, Павел Иванович. Это моя единственная просьба.

Выходя из кабинета Курбатова, Лида вдруг почувствовала, будто потеряла что-то, а впереди еще много, много тревог за Нюру, за себя, но этого никому не расскажешь. Сложная штука — жизнь.

…Самолет доставил несколько рулонов фотоэнергетической ткани. После первых лабораторных испытаний Курбатов вдруг умчался в мастерскую и вот уже несколько дней пропадал там до ночи. Лида была уверена, что Курбатов занят опытным образцом палатки, о которой он однажды рассказывал, но когда спросила об этом Павла Ивановича, тот улыбнулся загадочно.

— Сняли с меня эту работу. Чибисов согласился. Но знал бы он, какой я химерой занимаюсь и, главное, по другому ведомству!

Лида сочувственно вздохнула.

— Вы неисправимы, Павел Иванович. За все беретесь, хотите все прощупать собственными руками. Вы странный золотоискатель. Разворочали всю землю, открыли множество жил и побежали новые искать. А ведь найденное вами еще надо выбирать по зернышку, по крупинке. Вы этого не умеете, оно скользит, течет между пальцами. Ведь оно ваше. Зажмите его в кулак. Иначе это сделают другие. Знаете ли вы, что на основе ваших работ по фотоэнергетике люди уже защитили семнадцать диссертаций, в том числе четыре докторских?

— Вот и хорошо. Значит, дело не погибнет. Работы опубликованы, найдутся десятки последователей…

— Но мне за вас обидно. — Лида заговорила зло и резко. — В большинстве диссертаций даже имени вашего не упоминается. Хотя на минуту допустите такую страшную возможность, что мы здесь не нашли бы, отчего слепнут ячейки. Проходит год, и товарищ Курбатов узнает, что некий упорный химик чуточку изменил рецептуру слоя, слепота прекратилась, и фотоэнергетические плиты стали уже не курбатовскими, а того, кто оказался наиболее терпеливым и практичным.

— Такие люди вам больше нравятся?

— Нет, конечно. Но ведь есть же благоразумие…

— Багрецов заставил меня полюбить Маяковского. Помните у него: «Надеюсь, верую, что не придет ко мне позорное благоразумие». Ни за что не придет… А вы зонтик пожалели…

Разговор этот происходил у ворот гаража, откуда со вчерашнего дня были убраны машины и куда Курбатов перевел слесарей из подсобной мастерской. Работал он с ними вместе и на равных правах, причем это отнюдь не было показным демократизмом начальника, а вынужденной необходимостью. Мастеров мало, дело для них незнакомое, а самое главное, никаких чертежей не было. Пришлось все делать по эскизам, следуя личному примеру конструктора и его объяснениям, как говорят, «на пальцах».

Вот бы посмеялся товарищ Чибисов над такой, с позволения сказать, научной работой! Кустарничество, эмпиризм, детские игрушки. Ну и ну, хорошенький пример показывает руководитель лаборатории! Кстати говоря, а почему до сих пор нет отчета по лабораторным испытаниям фотоэнергетической ткани?

Задержался отчет. И вот почему…

Открываются ворота гаража, и оттуда, поддерживаемый с четырех сторон рабочими мастерской, выплывает большой золотой зонт. Нет, это не совсем точно. Багрецов сказал бы, пожалуй, что это не зонт, а золотой цветок, похожий на подсолнечник. Ну, а если отбросить поэтические вольности и описать курбатовскую конструкцию словами техники, с которой Багрецов достаточно знаком, то выглядела она так.

Представьте себе шестиугольник, сделанный из блестящих металлических трубок, разрезанный на секторы, обтянутые фотоэнергетической тканью. Внизу, в самом центре, — электромотор вроде большого вентиляторного, какие применяются в цехах. Точный и цепкий глаз техника Багрецова сразу заметил, что мотор этот отличается от обычного облегченным кожухом и, вполне возможно, обмотки его сделаны из алюминиевого провода (для снижения веса). Под мотором находилась трапеция, похожая на стремя, к которому прикреплена планка с ручками управления, как у радиоприемника. На этой же планке поблескивали стекла приборов, вероятно вольтметров.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});