Происхождение личности и интеллекта человека - Александр Невзоров

Здесь se sustinere difficile от приведения формулировки Ч. С. Шер- рингтона, который подводит в этой теме жесткий и точный итог: «Зрительные рецепторы обычно располагаются вблизи ведущего полюса, и будучи расположены именно таким образом, устремлены в пространство, в направлении передвижения животного. Также обстоит дело с обонятельными рецепторами. Движущая масса тела позади, в форме вытянутой последовательности движущихся частей остального тела, с этой точки зрения является моторным придатком, который находится в распоряжении дистантных рецепторных органов, расположенных впереди. Сегменты, находящиеся на ведущем полюсе тела животного, вооруженные развитыми дистантными чувствительными органами, и являются тем, что носит название головы» (Шеррингтон Ч. С Интегративная деятельность нервной системы, 1969).

Следует отметить вслед за J. N. Leonard, что это «тесное соседство рта, мозга и органов чувств равно характерно и для самых примитивных животных, и для человека» (Life Before Man, 1977).

Ad verbum, это свойство имеет прекрасную иллюстративную базу в культуре homo: даже созданные религиозным воображением «боги», имеющие сверхъестественную природу и предполагаемую независимость от морфогенеза, наделены таким эволюционным завоеванием, какпоперечноротость;иточнотакже, как шимпанзе, вараны или раки, они имеют концентрацию основных рецепторов в переднем (верхнем) сегменте туловища. Беглого взгляда на изображение Кецалькоатля, Варшравана, Иеговы-Иисуса, Хиненуйтепо, Зевса et cetera достаточно, для того чтобы убедиться, что принцип расположения органа для захвата, измельчения, ослюнения пищи в тесном соседстве с основными рецепторами воображение homo аккуратно перенесло с развившихся животных и на своих «богов», не рискнув наделить последних чертами, абсурдными с точки зрения... эволюционной физиологии. A his stereotypis caris nemo abnegat etiam nunc, etsi nimio subtilius esset imaginari deum-patrem in iconis (quasi substantiam vetussimam), non transversariorem, sed cyclostomaticum (oricircularem), cum synthesi placodium squamarum mobilium in ore et chondroide ano periorale cum antennis.

(Примерно такая же картина ожидает нас и при рассмотрении у самых разных видов животных принципов конструкции пищеварительной, дефекационной, половой систем, строения внешних органов et cetera.)

Прочность стереотипа о «многообразии» животных форм связана с объяснимой «местечковостью» наших представлений: все отличия, например, бегемота от крысы, а кошки от человека, сегодня кажутся homo крайне существенными и чуть ли не фатальными.

Это неудивительно, так как homo, никогда не наблюдавший иных форм и принципов жизни, кроме его окружающих, через таксономические культы науки и различные классификации приучается видеть «многообразие», отчасти игнорируя фактор родственности всех организмов, и то обстоятельство, что все формы жизни неизбежно «упаковываются» в единый глобальный принцип образования, размножения и умирания. Так, нумизмат, запертый в своей страсти к редким монеткам, видит чрезвычайные и важные различия между сестерцием Марка Аврелия и рублем Брежнева; в его коллекционерском «мире» имеют роковое значение: глубина насечки на гурте, потертости буквочек и царапины, век изготовления, металл, стоимость и т.н. историко-культурное значение.

Но следует признать, что при всей важности (для нумизмата) перечисленных свойств, с позиций простейшего естествознания никаких принципиальных параметров, которые отличали бы древнеримскую монету от советской, все же не существует. И та и другая имеют аналогичную природу происхождения, функцию, значение и смысл. Появление и той и другой вызвано идентичными социальными обстоятельствами, и даже металл, послуживший для изготовления обеих, порожден едиными геологическими процессами.

Есть и еще множество характеристик, стирающих вообще всякие сущностные различия меж рублем, сестерцием и любыми другими монетками, вне зависимости от формальной несхожести их форм: брактеатности, многоугольности, отверстийности или других особенностей чеканки или отливки.

Все т.н. отличия монетки приобретают лишь в контексте игры homo в их собирательство, где разнообразие профилей на аверсах, гербов, надписей, форм и размеров — предлагаются как глобальные, принципиальные отличия, делающие одну монету сверхценной, а другую — менее ценной или и вовсе бросовой.

Ad verbum, эти различия не будут понятны не только представителю любого другого вида животных, но и многим homo; полинезиец 80-х годов XX века с одинаковой легкостью и без всякой «душевной боли» сделает рыболовное грузило как из одной, так и из другой монетки, хотя, может быть, скорее, выберет сестерций по причине его «серебряности», т.е. большей податливости к расплющиванию и сгибанию.

Нумизматические коллекции, олицетворяющие иллюзорное представление о «многообразии» монет, об их принципиальных, роковых отличиях друг от друга — это грубоватая, но вполне допустимая аналогия с нашим представлением о «многообразии» животных форм на Земле.

(Лимбические системы, шерсть, барорецепторы, реснички, пасти, жабры, трахеи, клыки, кисти рук, артерии, ласты, ферментативные реакции, чешуя, евстахиевы трубы, цветовое зрение, капилляры, крылья, тестикулы, черпаловидные хрящи et cetera, et cetera, et cetera, являющиеся зримыми отличиями весьма схожих образований из одноприродного и тождественного клеточного сырья, вполне можно уподобить многообразию гербов, профилей, потертостей или четкостей на монетках, которые, по сути своей, остаются все теми же кругляшами или квадратиками из металла, вне зависимости от того, что и в каком столетии на них отчеканено, отлито или нацарапано.)

Инструментируя наше исследование одними лишь классическими принципами эволюционизма, будет достаточно сложно ответить на ряд важных вопросов о самой сути эволюционного процесса, а без ответа на вопросы «зачем», «как» и « почему» свершается эволюция, вывод о происхождении такого явления, как «интеллект», будет все же не совсем полон.

Следует понимать, что вопрос «зачем» ответа на сегодняшний день не имеет; более того — никаких, даже самых кружных, дальних и туманных путей к нему не «просматривается».

Nihilominus, его не следует игнорировать, т.к. он косвенно, но очень внятно указует на ограниченность исследуемого нами явления, i.e. интеллекта homo, следовательно, некие свидетельства о природе и свойствах интеллекта все же содержит. (Adhinc ei recte maxime.)

Классический эволюционизм, биология, палеонтология, палеозоология, геология, зоология, антропология, физика и химия в известной степени отвечают на вопрос «как развивалась жизнь».

И лишь нейрофизиология способна ответить на третий по степени важности вопрос, «почему» она развивалась, и что было ее детонатором и стержнем.

Непосредственно само развитие жизни из аморфных клеточных субстанций, fortasse, начинается только с развития нервной системы и ею же определяется, так как сама по себе активная жизнь (в известной степени) есть реакция клеток на воздействие среды. Нервная система из клеточного «сырья», как чеканщик из металла, формирует организмы, сложность которых усугубляется по мере развития самой нервной системы.

Здесь вновь будет уместно возвращение к теме «биологической индивидуальности», т. н. личности организма, ибо только ее присутствие способно объяснить ряд важных моментов.

Istic мало уместно понятие «страстность»50, но русский язык небогат, и придется употребить именно это нелепое слово, чтобы хоть как-то характеризовать ту побуждающую силу, что провоцировала зачаток нервной системы совершенствоваться и разрастаться.

Слепому, глухому, немому, лишенному обоняния организму эпохи докембрия — страстно потребовалось расширение своих возможностей, чтобы нормально убивать и размножаться, вовремя рождаться и вовремя умирать, исполняя неведомую эволюционную миссию.

Бесспорно то, что организм получил эти возможности только благодаря развитию нервной системы, усложнение которой — услож-

няло и развивало носящий ее организм, провоцируя образование рецепторов, органов, органокомплексов, эндокринных, иммунных и иных механизмов. Scilicet, усложнение и развитие было бы невозможно без интегрирующего начала, способного контролировать и направлять развитие самой нервной системы, и неуклонно ведущего ее к формированию сложного и всевластного органа, который мог бы оптимально управлять всем организмом. (Головного мозга.)

Necessario notare, что развитие нервной системы даже и в масштабах эволюции, вероятно, всегда было «опережающим»; совершенствуясь и усиливаясь, именно нервная система «тянула» за собой организм, провоцируя его морфологические новации и перестройки.

В известной степени это утверждение (согласно теории рекапитуляции) — иллюстрируется эмбриогенезом современного homo, в котором закладки всего, имеющего отношение к мозгу и НС, существенно «опережают» развитие всех прочих структур.

Академическая нейрофизиология комментирует факт данного несомненного «опережения» следующим образом: «Развивавшийся в эволюции мозг сам становился фактором усиления и ускорения видообразования и эволюции» (Стрельников И., акад. Анатомо-физиологические основы видообразования позвоночных, 1970); «Мозг, его полушария — в известной степени орган для беспрерывного дальнейшего развития животного организма» (Павлов И. П. Избранные произведения, 1949).