Друзья и звезды - Михаил Веллер

Я понял, что у меня это, может быть, последний шанс, как говорил Набоков, «рывком поднять свою жизнь на другую высоту». Потому что иначе в 40 лет мысль о том, что еще 12 будет так, — она невыносима!!!

В двадцать — плевать! Я боюсь думать, каково пятидесятилетним, потому что им еще страшнее. А шестидесятилетним — им в большой степени по фиг, потому что им уже надо думать о мироздании…

Но представить себе, что твои последние активные годы, действительно бойкие годы, когда еще чего-то хочешь и что-то можешь, твои последние хорошие годы пройдут при мертвом болоте, — это совершенно невыносимо…

Я не могу назвать еще одну причину. Если я об этом скажу, то убью свою репутацию. Но я все равно скажу. Я сошлюсь тогда на то, что это не мне пришло в голову. Я переведу стрелки на Стивена Кинга — хорошего писателя, который сказал, что мужчина в сорок — сорок пять понимает, что у него наступают последние репродуктивные десять лет. В это время очень важно найти женщину, которой он бы хотел нравиться. Ради нее он еще способен на великие дела. Кинг это сказал, оправдывая поведение Клинтона в ситуации с Моникой Левински. Я не могу транспонировать это на свою биографию, но могу сказать одно: хотя я прочно женат, — что и говорить, мне еще хочется нравиться. И поэтому мне еще хочется что-то делать, чтобы женская половина аудитории смотрела и думала: о-го-го!

Поэтому не нужно сводить все порывы и действия только к политическому мотиву. Это еще, если угодно, и последний припадок молодости. Последний припадок чисто мужской лихости.

М.В. Тестостерон как горючее революционных преобразований. А почему бы и нет?

Д.Б. Я недавно об Аркадии Гайдаре писал довольно много. У него всегда рядом идет: революция и любовь. Николай Островский: тоже — революция и любовь! Они форсили перед девушками, а девушки форсили перед ними. В общем, революция — это всегда довольно эротическое занятие.

И не зря же на этих митингах происходит столько знакомств. А в мое время — на баррикадах 91-го года завязывалось столько браков! Ведь я, собственно, жене первой сделал предложение в потрясающей форме. Когда мы с ней вместе отдежурили ночь у Белого дома, я сказал, что после этой ночи я обязан жениться, как честный человек.

(Хотя всё главное, как ты понимаешь, произошло до баррикад. А произошло оно в Таллине, между прочим. Мы приехали, и оттуда нас выдернул путч. Тоже интересно. А тебя там в это время не было.)

М.В. Обалдеть от этой революционной любви! А меня там в это время не было… Рано утром девятнадцатого я как раз прилетел в Москву и тут же отплыл к Волге на теплоходе с фантастами, у нас конгресс на нем был. Мы понятия не имели в восемь утра, что происходит и почему танки вдоль шоссе из аэропорта стоят. Издевались еще: что за идиотские учения? А потом только радио и слушали, телевизор на борту мало где в плавании брал.

Д.Б. Много с Таллином связано эротического, много!

М.В. Как правильно называется эта лига, только не сексуальных реформ, а поддержки за честные выборы?

Д.Б. А ты прав — это лига сексуальных реформ. Она называется «Комитет избирателей», а еще есть лига «Комитет гражданского движения». Две организации.

М.В. А ты согласен с высказыванием Шевчука, что если только там начнут заниматься политикой, то он уйдет?

Д.Б. Ну, у Шевчука своя программа. Я его очень люблю. Он замечательный человек. У него свои принципы, у меня свои. Я надеюсь, что эта организация будет политической — не сейчас, а потом, когда из нее что-то разовьется. Но если люди не хотят заниматься политикой — почему они должны ею заниматься? Вот Улицкая, например, не хочет, — а я хочу. Сейчас эта лига существует как зародыш, а что из нее получится потом — увидим… Я бы хотел, чтоб она стала основой для партии среднего класса. Если получится — хорошо, не получится — ладно, переживем.

М.В. Но как можно входить в руководство лигой, разделять ее взгляды, причем именно свои взгляды нести в массы и размножать, — и при этом полагать, что это не политика? Если это не политика — то что это?

Д.Б. У нас о политике за долгое время представление устоялось очень простое: политика — это место, где торгуют выгодными должностями. Это не так. Политика — это пространство идейной борьбы. Я понимаю это так. Если кто-то воспринимает политику как грязь, значит, люди навидались слишком много грязи. Я за то, чтобы вернуть политическому пространству его изначальное значение.

Политика — это концентрированное выражение морали. Какова мораль у страны — такова у него политика. А мораль у нас сейчас, как мы можем судить по политике, в очень плохом состоянии.

М.В. Есть грязь, в которую сеют овес, а есть грязь, в которую суют мордой. В политике есть много сортов грязи, и что примечательно — не все они вредные. Не стоит смешивать в одну кучу.

Д.Б. Чернышевский говорил: есть грязь естественная, есть грязь больная. У нас политика — грязь больная. А естественная — ну, я всегда считал себя человеком политическим, для меня это один из способов отвлекаться от мыслей о смерти, о старости, о физиологической бренности. Человечество придумало очень мало таких отвлечений: наука, культура и политика. В науке я, слава Богу, мало что понимаю, а вот культура и политика — это да.

М.В. Политику никто не придумывал. Она получается сама собой. Так что же хотят члены «Лиги», при этом не занимаясь политикой? Они хотят сказать власти, как власти должно себя вести — и верят, что в таком случае власть, то есть те люди, которые ее составляют, будут вести себя лучше? Или пристыженная и вразумленная власть пойдет на честные выборы — и добровольно отдаст власть другим людям, которые будут поступать правильно? Я мысль не пойму…

Д.Б. Мысль та, чтобы восстановить в обществе какие-то моральные авторитеты. Вот есть в мире несколько моральных авторитетов, которые властям говорят: ребята, вы заигрались. Это правильная, в общем, тактика.

Поскольку себя я моральным авторитетом не считаю — то полагаю, что без борьбы у нас ничего не получится. И без политики у нас тоже ничего не получится. И просто так своим присутствием, как Гранин в Петербурге или до этого Лихачев, освящать своим наличием культурную парадигму — это мне и в восемьдесят лет будет неинтересно. А сейчас неинтересно тем более.

Поэтому я думаю, что это безусловно политическое начинание. Это начинание должно быть как можно более активным и требованием прозрачности выборов ограничиться не может. Протестное движение должно фиксировать, во-первых, любую тотальную пропаганду на телевидении, любую клевету, любые идеологические залпы, которые оттуда раздаются, и быстро что-то им противопоставлять. Оно должно, во-вторых, требовать максимальной открытости от всех кандидатов и отслеживать их лозунги. В-третьих, оно должно отслеживать популистские или ксенофобские лозунги и оперативно с этим бороться или с этим полемизировать. Оно должно следить за моральным климатом выборов. Это политическая задача, что для меня совершенно несомненно.

М.В. Следить за моральным климатом выборов — полностью согласен. Но кроме того — на твой взгляд, должна лига иметь свою внятную, конкретную программу устройства страны к лучшему? Собирается ли она давать ответ на вопрос (который отнюдь не русский, любые дикари всегда задавали себе этот вопрос): что делать?

Д.Б. Я сторонник тех взглядов, что если рынок не может сам себя отрегулировать, то политика как раз может. Достаточно снять ненужные барьеры и организовать пространство прямой политической дискуссии. Это уже есть в Интернете, но в Интернете это носит такой придавленно-подпольный характер, хотя в Интернете есть настоящая Россия. Я абсолютно убежден, что если дать сейчас людям смотреть, что они хотят, говорить, что они хотят, думать, и вообще дать ощущение, что ум приветствуется, мы через два года будет жить в другой стране. Вот сейчас, в 2012-м, у нас еще есть эти два года! И если мы и их профукаем — то мы бесповоротно уйдем на задворки мира. А я с этим смириться не могу.

Михаил Генделев

Любить — так всех

«Аксенов-фест 2007» в Казани: Васе 75. Слева направо: Михаил Генделев, Александр Кабаков, Анатолий Гладилин, Василий Аксенов, президент Татарстана Минтимер Шаймиев, Светлана Васильева, Белла Ахмадулина, Ирина Барметова, Андрей Макаревич, Михаил Веллер, Евгений Попов.

Михаил Генделев — полковой врач. Ливанская война, 1982.

Он был человеком необыкновенно общительным, необыкновенно дружелюбным, — жил дружбой. Его квартира в центре Москвы — сначала на Патриарших, потом на Цветном бульваре — была подлинным литературным салоном — давно забытое слово. Наверное, вся творческая, вся литературная Москва текла через его дом. Здесь можно было встретить Аксенова и Макаревича, Лунгина и Охлобыстина, Соловьева и Ярмольника, Сорокин, Ерофеев, Кабаков, — всех не перечислишь, и все это были его друзья. «Он держал открытый дом», — было в XIX веке такое понятие.