Том 3. Повести, рассказы и пьесы 1908-1910 - Леонид Андреев

Голоса. Танцевать!

— Приглашайте дам!

— Как светло!

Играет музыка. Некоторые танцуют. Колокол звонит почему-то реже, но рог Смерти на некоторое время становится почти непрерывным. Вот он заглушает колокол, вот заглушает и заставляет молчать музыку — вот он наполняет залу, хриплый, торжествующий, бешеный. Все прислушиваются, вытянув шеи. Говорят почти шепотом:

— Смерть!

— Как она косит!

— Ужасно!

— Вы слышите?

— Чувствуется, как падают сотни людей.

— Тысячи!

— Она в бешенстве!

— Смерть! Смерть!

Вдруг сразу наступает мертвая тишина, которая почти оглушает своей резкой неожиданностью. Умолкает колокол. Всхрипывает еще раз и умолкает рог. Мертвая тишина. Ярко горит электричество. Все застыли на своих местах и вопросительно, с тревогою переглядываются. На лестнице движение. Тяжелые, медленные шаги.

— Что это?

Входит Царь Голод. Он окровавлен, и измученное лицо его смертельно бледно. На голове острая красная корона; на остриях ее что-то красное, кровавое, будто куски человеческого мяса. Ни на кого не глядя, тяжелыми шагами он проходит в середину залы и стоит некоторое время в позе безысходного отчаяния и тоски. Шепот:

— Что это? Что с ним?

Царь Голод (поднимает голову с незрячими, точно ослепшими глазами и говорит тихо). Кончено. Они все — внизу лежат. И не поднимутся больше. И я снова — ваш — лакей.

Музыка играет торжественный победный марш.

Опускается занавес.

Картина пятая

Поражение голодных и ужас победителей

Вечерняя кровавая заря. Все небо снизу доверху в молчаливом, бесшумном красном огне — точно залито оно густою темнеющею кровью. И земля со всем, что находится на ней, кажется почти черною. Пустынная, бесплодная местность: ни дерева, ни кустика, ни одного высокого силуэта. Плоско — только посередине, ближе к левому краю, довольно высокий неровный бугорок и на нем большая, длинная, старая пушка на высоких колесах. Опершись на пушку в профиль, лицом туда, куда обращено ее жерло, неподвижно возвышается Царь Голод.

Перед жерлом пушки, теряясь в густых сумерках, лежат трупы убитых. Это голодные. И смутно рисуется над мертвым полем острый силуэт Смерти. Она стоит неподвижно — будто караулит. Позади пушки, на некотором расстоянии, Победители — это те, что в качестве Зрителей являются на суде и потом, в ночь великого бунта, присутствовали в богатой зале. Темными силуэтами тихо проходят. Некоторые группами, прижавшись друг к другу, стоят; их фигуры отчетливо рисуются на фоне заката.

В невольном почтении к Смерти разговаривают тихо, сдержанными голосами. И на все бросает свои отсветы багровеющее небо.

Разговор победителей

— Как темно!

— И заря такая красивая. Точно море огня или крови.

— Завтра будет ветер.

— Осторожнее, подбирайте платье, здесь кровь.

— Ах, да! Благодарю вас. (Осторожно обходит темное пятно, подобрав юбки.)

— И какая тишина.

— Да — ни шороха.

— Это всегда бывает там, где много мертвых.

— Нет ничего тише мертвого человека.

— Сколько их там лежит?

— Много. Много.

— Да. Достаточно для этого раза. Если и это их не научит…

— И как спокойны!

— Как тихи!

— Точно дети в колыбельке.

— А как кричали! Вы помните эти ужасные крики и вой?

— Как требовали!

Тихий смех. И негромкий, но властный голос Девушки в черном:

— Не издевайтесь над павшими.

— Это опять она.

— Девушка в черном.

— Она становится невозможна.

— Чего ей надо?

— Они умерли храбро.

— Опять она.

— Ее надо посадить в сумасшедший дом.

— Не стоит. Не нужно быть жестокими. Сейчас она ничему не мешает.

— Пусть говорит.

— Пусть послушают ее мертвые. Им так приятно слышать это.

Быстрый тихий смех.

— Они умерли храбро.

Молчание. Темными силуэтами тихо проходят.

— Осторожнее! Здесь кровь.

Молчание.

— Вы видели их вблизи?

— Да. Сегодня утром мы были здесь с инженером. Он очень доволен действием своих снарядов.

— Какая тишина!

— Осторожнее, здесь опять кровь.

— Да, я вижу. Когда все это уберут!

— Да, необходимо поскорее. Опасно оставлять столько трупов.

— Разве они поднимутся?

Тихий смех, и снова голос Девушки:

— Не издевайтесь над павшими!

Молчание.

— Она скоро охрипнет, повторяя одно и то же. Скажите, вы не были сегодня на мертвом поле, когда пелись торжественные гимны пушке?

— О да. Я была с мамой. Это было так торжественно. Мы все плакали. Кто сочинил слова молитвы, вы не знаете? Они так прекрасны.

— Говорят, аббат.

— Нет, это неправда. Их сочинил в восторге сам народ.

— Было так трогательно, когда матери подносили к пушке маленьких детей и заставляли целовать ее. Нежные детские ручки, доверчиво обнимающие это медное чудовище, — как это трогательно!

— Как прекрасно! Я мужчина — но я плакал.

— Все плакали.

— Махали платками. Кричали.

— А флаги развевались!

— И солнце вышло из-за туч и осветило нас.

— Только нас.

— Да — эти все время оставались в тени. Солнце не захотело взглянуть на них.

— А мне жаль, что все это скоро уберут. Это место было бы так удобно для вечерних прогулок. Здесь так тихо.

— Осторожнее! Кровь.

— Ничего, она уже засыхает. А в городе невозможно оставаться от грохота и лязга железа.

— Да, везде куют цепи. К сожалению, это необходимо.

— Но разве нельзя было бы сделать это как-нибудь тише! Положительно глохнешь от стука молотков. Это отзывается и на нервах. Мне всю ночь снилась бесконечная железная цепь, которая облегает земной шар. Нужно куда-нибудь уехать.

— Правда, какая тишина.

Молчание.

— Вы верите Царю Голоду?

— Да. Он честно выполнил свой долг.

— Но он слишком мрачен. Уже вторую ночь он стоит здесь и не говорит ни слова. Это не совсем прилично.

— Я слыхала, он готовит речь.

— Неужели? Это было бы очень хорошо. Помните его речь в суде?

— Он слишком мрачен.

— А вы будете завтра на первой лекции профессора?

— Как, разве он читает?

— Да. О культуре.

— Но говорили, что он тяжело болен, даже при смерти.

— Представьте, выздоровел. Такой живучий старик. Мы все каждый день ездили к нему, и он целовал руки и говорил: «Мои милые сестры милосердия».

— Тише! Кажется, Царь Голод хочет говорить.

— Это интересно.

— Перестаньте ходить!

— Он поднял руку.

— Тише! Тише!

Царь Голод (выходит из неподвижности. Протягивает руку к мертвым и начинает говорить тихо и сдержанно). Чего добились, безумцы? Куда шли? На что надеялись? Чем думали бороться? У нас пушки, у нас ум, у нас сила, — а что у вас, несчастная падаль? Вот лежите вы на земле и. смотрите в небо мертвыми глазами, — ничего не ответит вам небо. И сегодня же ночью вас поглотит черная земля, и на том месте, где вы будете зарыты, вырастет жирная трава; и ею мы будем кормить нашу скотину. Вы этого хотели, безумцы?

Ликующие голоса. Куда шли?

— Чего добились?

— Сейчас поглотит вас черная земля. Уже идут могильщики.

— Уже несут заступы. Идите в землю, безумцы!

— Горе побежденным!

— Горе побежденным!

Показывается молчаливая группа Могильщиков с заступами на плечах. Бесшумно останавливаются у края мертвого поля.

Царь Голод (продолжает). Зачем вы умерли? Зачем? Вот несут заступы — подходят к вам — скорее! Опомнитесь, проснитесь — да пошевелитесь же, говорю я вам. Не можете? Притихли? Смерть сковала рты? Да, Смерть — великий кузнец, и не вам разрушить ее узы! И вас я называю детьми, несчастная, жалкая падаль.

Торжествующие, холодно-угрюмые возгласы:

— Горе побежденным!

— Сын мой, сын мой. Ты кричал так громко — что молчишь ты? Дочь моя, дочь моя, ты ненавидела так глубоко и сильно, ты самою несчастною была на земле — поднимись же. Восстаньте из праха! Разрушьте призрачные узы смерти. Восстаньте! Заклинаю вас именем Жизни! — Молчите? Так будьте же…

Вдруг на мертвом поле начинается какое-то смутное, движение, шорох, густой хруст переломленных костей, настойчивое царапанье земли острыми, мертвыми ногтями — и с ужасом, вытянув шеи, прислушиваются те. И глухой, далекий, словно уже выходящий из-под земли, отвечает тысячеголосый ропот: