Полуночные поцелуи (ЛП) - Бенедикт Жанин

— Я близко, — предупреждает он, его взгляд прикован к нашим соединенным телам, пока он пытается поддерживать ровный ритм. Погружение его члена — это меньше ударов отбойного молотка и больше неистовых рывков, глубина небольшая, темп быстрый. Я обхватываю его так крепко, как только могу, вокруг его члена, пытаясь втянуть его глубже, но безрезультатно.

Проникновения будет недостаточно. Это определенно хорошо, но недостаточно. Мои пальцы быстро обрабатывают клитор, прекрасно понимая, что, хотя он определенно собирается получить свое, я должна поставить себя на первое место, чтобы убедиться, что я тоже получу свое.

Узел напряжения, который собирается у меня в животе, раздувается как раз вовремя. Закрыв глаза, я сосредотачиваюсь и погружаюсь в стимуляцию — вкус, прикосновения, запах, звуки.

Как раз в тот момент, когда я собираюсь упасть, его рука накрывает мою, чтобы усилить этот финиш, и он агрессивно хватает меня за подбородок.

— Посмотри на меня, — рычит Отис, нависая надо мной, задыхаясь над моим лицом. Мои глаза резко открываются, и я восхищаюсь тем, как красиво он разрушен надо мной, из-за меня.

— Наблюдай за своим квотербеком, пока он трахает и наполняет свою веселую шлюшку.

Я думаю, что день, когда Отис узнал о моей склонности к разрушению, был лучшим днем в нашей сексуальной жизни.

Я угождаю. И хотя на самом деле я не наблюдаю за тем, как его член пульсирует во мне, высвобождаясь, я смотрю на него. Я наблюдаю, как его глаза стекленеют, его лицо светится загадочным удовлетворением, и как его губы приоткрываются, когда первобытный звук экстаза вырывается из его горла, когда он встает на дыбы, выходит и кончает.

Изливаясь внутри меня, он продолжает двигаться короткими, беспорядочными движениями, пытаясь продлить разрядку. Звук его оргазма и моего возбуждения сливаются в приятную мелодию. Моя рука касается того места, где мы соединены, чтобы почувствовать его освобождение, и он вздрагивает надо мной.

— Это моя болельщица. Тебе нравится принимать мою сперму, не так ли?

Именно эти слова, смешанные с обжигающим, липким ощущением того, как он изливается в меня, заставляют меня перейти через край. Концентрируясь на всем, что я чувствую, члене, бьющемся внутри меня, мое тело покалывает, оно живое, я сжимаю свои соски и сильно постукиваю по клитору, прежде чем, наконец, отпустить.

Основание моего позвоночника становится расплавленным. Напряжение, скручивающееся в моем теле, разрывается, взрываясь, когда оно разбивает меня на мельчайшие частицы. Я взлетаю, издавая протяжный крик удовольствия, который ему приходится заглушать, зажимая мне рот рукой.

— Мы же не хотим, чтобы кто-нибудь слышал, верно? — говорит он, все еще изображая притворство.

— Только я узнаю, какой шлюхой ты можешь быть.

Черт, если меня это волнует. Я поглощена послевкусием. Я не уверена, как я остаюсь погруженной, но я точно знаю, что к тому времени, когда я выныриваю из этого состояния, я сверхчувствительна и пребываю в оцепенении.

— Ты опасна, Грета Сахнун, — невнятно произносит Отис, когда к нам возвращается большая часть наших способностей. Он тяжело дышит, восхищенно глядя на меня сверху вниз. Выражение его глаз мне знакомо, и, хотя я бы никогда никому не призналась в этом вслух, это становится моей любимой частью наших совместных моментов.

Я напеваю в подтверждение и стараюсь не морщиться, когда начинаю осознавать, через что я только что заставила пройти свое тело, тупая, ноющая боль разливается волдырями по всему телу. На данный момент я убеждена, что Отис считает меня эластичной девушкой, судя по тому, как он ломает меня, как будто я податлива за пределами человеческих возможностей. Но боль не только в позиции, которую мы заняли, но и в самой силе нашего освобождения.

Как бы Отису ни нравилось оставаться в этой позе, он любит твердеть, все еще находясь внутри меня, я вытягиваю ногу перед собой, подальше от запотевшего окна, и отталкиваю его от себя.

Наш последующий уход довольно минимален. Он хватает салфетки, которые я храню в своем рюкзаке, и вытирает нас. Он делает все возможное, чтобы быть нежным с чувствительной кожей моей киски, извиняясь, когда я резко втягиваю воздух, шипя от боли. Затем он помогает мне переодеться в мешковатую толстовку с капюшоном и пару шорт, прекрасно зная, что мне еще предстоит полностью овладеть своими конечностями, прежде чем переодеться самой. Когда я упоминаю, что у меня болят ноги, он целует их и извиняется, прежде чем чмокнуть меня в губы.

Я активно игнорирую, насколько интимен этот жест, притворяюсь, что мое сердце замирает по причине, связанной со здоровьем, и вместо этого напоминаю себе, что именно на это похож уход, я должна чувствовать, что мной дорожат и ценят. В прошлый раз, когда он отшлепал меня так сильно, что мне пришлось использовать стоп-слово во второй раз, он практически пресмыкался от чувства вины, массируя мою задницу в течение часа в качестве извинения.

Отис более цивилизован, чем я, и выходит из машины, чтобы занять место водителя, в то время как я перелезаю через складную консоль на переднее сиденье. Я немедленно поворачиваю ключи, которые он оставил в замке зажигания, и включаю обогрев, согреваясь от ледяного ночного воздуха. Суровость нашего напряженного секса заставила меня забыть о погоде. Сегодня неделя благодарения, и наши экзамены закончились около двух часов назад, знаменуя уход осени и начало зимы.

— Я замерзаю, — бормочу я, потирая ладони друг о друга.

Он отказался оставить очки во время секса, к моему большому огорчению, и он надевает их обратно, прежде чем переключиться. Он замолкает, услышав мою жалобу, тянется, чтобы поднять с пола свою сброшенную куртку, и бросает ее мне.

В нетерпении я натягиваю ее на свои дрожащие ноги и похлопываю его по плечу в знак признательности. Я собираюсь спросить, есть ли у него мятная конфета или карамель, когда одна чудесным образом появляется перед моим лицом. Когда я пытаюсь поблагодарить его, он поднимает руку и качает головой в притворном смирении. Я бы закатила глаза и насмехалась над ним, если бы не была так привычна к этому.

С этими словами он выезжает с пустой парковки, и мы направляемся к его дому.

— Итак, как прошло сегодня? — спрашивает мой приятель по траху.

— Хорошо.

— Хорошо? — я могла бы наступить ему на шею и плюнуть в лицо, и он выглядел бы менее оскорбленным. — Тебе лучше уточнить, что ты подразумеваешь под «хорошим», пока я не почувствовал себя неуверенно и не столкнул нас обоих с обрыва.

Он спрашивает об этом почти каждый раз, когда мы вместе. Я никогда раньше не давала ему такого мягкого ответа, всегда стараясь потешить его эго. Но судорога в моей шее, ноющие бедра и бьющийся пульс, отдающийся эхом между ног, заставляют меня вести себя иначе.

— Если бы я поставила тебя на шкалу оценок… Четыре!? Может быть, на четверку с плюсом.

— Четверка? Четверка с плюсом?

— Это был чих? Будь здоров.

— Не меняй тему. Мы говорим, — требует он.

— Что, черт возьми, значит, что ты ставишь мне четверку с плюсом? Ты не можешь просто вычеркнуть меня из списка почетных гостей без объяснения причин.

— Ты тот, кто хотел, чтобы я рассказала тебе, как это было.

— Это правда. Я действительно спросил, — его голос затихает, а в глазах появляются очаровательные морщинки сомнения. — Но как? Ты кончила так сильно, что я на самом деле подумал, что ты выжимаешь кровь из моего члена.

Если его карьера футболиста когда-нибудь потерпит неудачу, я уверена, что Отис преуспел бы как актер.

— Ну, во-первых, я чувствую себя так, словно мою шею распилили пополам.

— Это проблема с логистикой, а не с моей работой. Мы можем легко исправить это, захватив с собой подушки в следующий раз, — двумя последовательными щелчками пальцев он побуждает меня продолжать. — Согласен. Какие еще у тебя претензии? И помни, ты оцениваешь меня исключительно по моей работе. Если твои кишки были перестроены, тогда поставь мне пятерку с плюсом взамен.