В свете старого софита - Мария Романушко

СТИХИ ИЗ СУДАКСКОЙ ТЕТРАДИ

* * *

В первый размне подарила тебявсемогущая жизнь.

И я любила тебядо тех пор,пока не стала забывать…

И тогда я виласьболее всемогущая –смерть.

она мне подарила тебяво второй раз,теперь уже – навсегда…

* * *

Как в страшной сказке:безжалостным мудрецомспрятано на дне огромного кувшиназолотое зерно –смысл моего существования.А кувшин до краевнаполнен печалью…И я пью,пью,торопясь и захлебываясь,с ядовитой оскоминой на зубах,от которой сводит скулыи останавливается сердце…Но печаль не убывает.Потому что кувшин –волшебный!Он заколдованвеликой насмешницей –жизнью.

* * *

Пока он был жив,я редко смотрела его фотографии.Но так пристально,как я теперь изучаю их,я никогда не смотрела – на него.Смотрю долго, часами…И ужасаюсь тому,Что влюбляюсь в него всё сильнееи безнадёжнее…

* * *

Измученнаяуставшая скрипкачеловеческого тела –спрятана навсегдав чёрномдлинном футляре.

Всё уже спето…

* * *

Что мне осталось после Вас?

Два деловых письма,написанных Вашей рукой –но двумя разными почерками…желтеющая афиша…пыльная пустыня Марьиной Рощи…Нетающий иней воспоминанийна душе…

Вот и всё.

Слишком много,чтобы забыть Вас.Слишком мало –чтобы выжить…

* * *

.  Говорю, пишу о твоей смерти –.                  не как о финале..  А как о неразгаданном.  случае из твоей ЖИЗНИ…

* * *

Пока перо соприкасается с бумагой –ты жив…Поэтому для менявопроса: писать или не писать –не существует.

* * *

Неужели мне всегодвадцать два года?Как феерически скороя прожила ту жизнь,сладкое предчувствие которойнаполняло поэзией и смысломпустынные дни отрочества…

И теперь впереди –целая вечностьна горькие воспоминания о ней…

* * *

У моего сердцаобломаны крылья надежды –как будто сняты стрелкис часов Будущего.Механизм работает,тикает,но Время –катастрофически стоит на месте…

* * *

Точно все эти годыне было осени.

О, я отлично помнюогненный фейерверк листвына московских бульварах!…Но теперь вижутолько опустевшие гнёздана голых ветвях…

* * *

Вот видишь:ты называл меня пессимисткой.Интересно,чтоб ты сказал теперь,если б мог знать,как я бесконечно веруюв нашу скорую встречу…

* * *

Удивительно,чем большее расстояниебыло между нами –тем меньше я его ощущала…

И вот наконец –мы совсем вместе.

* * *

Огромное,измотанное страстями,мускулистое тело моря…Тщетны его усилиявырватьсяиз раз и навсегда отведённой емучаши…Какая тоска,какая упрямая безысходностьв этихупруго набегающихи вяло опадающих,набегающих – и опадающих,точно одержимых маниакальной идеей,волнах…Стоюу влажной черты прибояи думаю:«Если тщетны даже такие усилия,то что – не тщетно?…»

* * *

А потом я села на беленький теплоход и поплыла в Ялту…

И целый день, и вечер, и ночь бродила по её дивным узким улочкам, сотканным, как лёгкое, весёлое кружево, из шорохов, запахов, солнечных пятен и теней…

И там, в Ялте, случилось то, что казалось немыслимым, невозможным в ближайшее тысячелетие. Во мне что-то отозвалось на эти нежные, завораживающие, по-осеннему прозрачные звуки и запахи, на эту извечную игру света и теней: под подошвами башмаков, на старом тротуаре…

…Поздно вечером, бредя по тёмной пустынной улочке, я вышла – к Дереву. Оно сияло в октябрьской тьме белыми гроздьями цветов!… И я стояла у этого осеннего чуда, не в силах сдвинуться с места и продолжить свое блуждание. Мне казалось: то, зачем я приехала сюда, – я нашла.

А потом – был Севастополь с фосфорически синей, сияющей на солнце, как кристалл, Карантинной бухтой…

И – Феодосия, с меланхолично ползущими по тротуарам и мостовым виноградными лозами, и растрёпанным морем…

И в каждом из этих городов ноги сами приводили меня к цирку. Или к тому месту, где летом был цирк…

…Во дворе ялтинского цирка валялись обрывки афиш и стоял одинокий голубой вагончик, выгоревший на солнце до белизны. Сезон окончен, больше ничего не покажут…

В Феодосии, находившись до изнеможения по её меланхоличным, с прохладным платановым шелестом над головой улочкам, я обнаружила себя стоящей в тени старого сквера, неподалеку от базара. И поняла: здесь! Здесь летом был цирк. Пробегающий мимо загорелый и тощий феодосийский мальчишка подтвердил это.

А в Севастополе… Боже мой, неужели я прожила в Севастополе всего один день? День как жизнь. И день в Ялте, и день в Феодосии… Каждый из этих дней был восхождением. Прорывом к жизни. К радости. Без которой жизнь мертва.

Там, в Севастополе…

В бухте Карантинной,в тёплой паутинеулиц полусонныхславные места.В переулке маломрозовые мальвы,гаснущие мальвы,жухлая листва…

И сейчас, спустя столько лет, я помню запах этих мальв… Помню слепящую на солнце белизну глухих белёных татарских стен. Помню ленивый лай маленькой лохматой собачонки мне вслед – и больше ни голоса, ни звука…

Помню, как, надышавшись тишиной и покоем улочек Карантинной бухты, я оказалась на пустыре. На нём не было ни кустика, ни деревца. А трава… Трава была не просто пожухлая, она была основательно вытоптана сотнями ног. Но вытоптана не равномерно и не беспорядочно, а как бы по какой-то системе, с неким загадочным смыслом…

И вдруг меня озарило: я – в цирке! Здесь летом было шапито.

Вот это – пыльная, закиданная окурками площадь перед входом. А это – кулисы, здесь видны прямоугольники не вытоптанной травы под стоящими здесь ещё недавно вагончиками… А это – вылощенная до блеска дорожка вокруг манежа.

Я прошла по ней полный круг и, перешагнув невидимый барьер, – ступила на манеж… Он был мягкий, тёмно-рыжий: опилки, смешанные с песком и пылью…

Я опустилась на этот манеж, в этом осеннем, облетевшем, безлюдном шапито, и долго, долго сидела там, не в силах подняться и уйти. Вся моя жизнь со всем несбывшимся была здесь… То, что прошло, – не желало становиться прошлым. Да, шапито снялось и уехало. Но манеж, пропитанный потом и слезами, – остался.

И никого не было вокруг. И только солнце, застывшее в выгоревшем зените, жарко и слепо светило в меня, как сумасшедший софит, который забыли выключить…

июль 1989, июль 2005 – май 2006