Эпоха Регентства. Любовные интриги при британском дворе - Фелицити Дэй

даже признала, что была не права в своем упорстве и что нет ничего лучше для женщины, чем выйти замуж за любимого как можно скорее.

Помогало и то, что души в ней не чаявший Чарльз оказался идеальным мужем для дамы столь свободолюбивой, что «узы брака» в ее понимании были сродни кандалам. Он с радостью позволял Сидни распоряжаться всеми ее литературными заработками. В их брачном соглашении подход к решению финансовых вопросов был прописан по просто-таки современным лекалам: Сидни получала «единоличный и независимый контроль» над всеми своими прошлыми и будущими доходами. Полностью за его счет оплачивалось воспитание его дочери от первого брака, оставшейся в Англии на попечении дедушки и бабушки. И он, как и заверял ее во время поначалу не гладко складывавшихся ухаживаний, не претендовал на «тираническое господство мужчины в браке». Сидни действительно «весьма преуспела в том, чтобы он исполнял любую ее прихоть и дозволял бывать, где угодно», как следует из ее мемуаров. Добродушный Чарльз, верно, предполагал тем самым обеспечить равноправие супругов в браке, но, судя по всему, сам того не заметив, оказался у Сидни под каблуком.

Немало способствовало этому и то, что она у себя в литературных кругах придала некогда безвестному врачу Чарльзу образ чуть ли не сказочного принца. «Нигде больше такого мужа не увидишь: все женщины превозносят его за красоту, а мужчины за ум, и я им очень горжусь», – хвасталась Сидни своей сестре Оливии из Лондона, где пара вращалась в модном мире, – она с упоением, он без особого. Бывали они там лишь наездами, поскольку Чарльз страшился переезда в Англию и даже речи об этом не заводил. Вместо этого молодые после свадьбы обосновались в Дублине по соседству с Оливией, чьи дети, вскоре ставшие называть Сидни и Чарльза «меньшей мамочкой и большим папой», вполне компенсировали им отсутствие собственных детей (если, конечно, они в подобной компенсации нуждались). В Лондон Морганы перебрались лишь после того, как этого пожелала Сидни, а именно в 1837 году, и сняли там особнячок где-то на вылизанных улочках Белгравии.

На самом деле все тревоги Сидни оказались напрасны, поскольку ни одна из них не материализовалась, особенно касавшиеся ее писательства. «Понятно же, что как все героини, я перестаю представлять интерес после выхода замуж», – иронизировала она вскоре после свадьбы в письме старой подруге, но чувствовалось, что это наигрыш, а не реальное ее опасение. При полной поддержке Чарльза она уже на третий месяц после свадьбы приступила к работе над своим очередным романом «О’Доннел», где впервые в истории британской литературы главной романтической героиней предстала простая гувернантка. Она не просто продолжила зарабатывать деньги на достойную жизнь литературным трудом, гордо публикуя свои книги, как и прежде, под своим истинным именем, но теперь еще и под новой фамилией леди Морган; она еще и лично вела все переговоры с издателями относительно условий и гонораров. В частности, ей удалось выторговать 550 фунтов (два с лишним годовых жалования капитана флота) за право издания ее первого после замужества романа и заручиться еще более привлекательными процентами с продаж дневников о путешествиях по континенту, в которые они с «дорогим Морганом» под эти гарантии и отправились. В скором времени Чарльз и сам взялся за перо, и они сделались соавторами или обоюдными редакторами всего, чего им только не писалось, – от книг очерков о путешествиях до журнальных статей. Кто-то из гостей, заглянув к Морганам на огонек в гостиную в январе 1843 года (за восемь месяцев до смерти Чарльза), застал чету за привычным занятием: «сидя у камина, она покатывались со смеху… над очередной чушью», которая скоро принесет им хороший гонорар.

Вроде бы совсем иного рода жизнь приходит на ум, когда читаешь бытописания тех времен. Идеальная жена наступивших Викторианских времен призвана была служить «тихим ангелом-хранителем семейного очага», купив себе финансовую безопасность ценой отказа от самостоятельности и всецелого подчинения мужу и подавляя в себе при этом любые амбиции и начатки разума. Однако бездетная и общительная Сидни с ее метким умом, бойким языком писательницы и цепкой хваткой хозяйки семейного «кошелька» была не столь уж и уникальным явлением (среди представительниц высших классов, естественно). Дамы высшего света эпохи Регентства пользовались не только невиданными ранее правами имущественной собственности, но и свободой от ожидания, что они всецело посвятят себя рождению и воспитанию детей и обеспечению домашнего уюта, а свершения в большом мире оставят на долю мужа. В самом деле, имея в распоряжении слуг и горничных, нянек и кормилиц, многие жены аристократов рассчитывали провести свою жизнь в замужестве не в домостроевском заточении, а, как минимум, на правах спутницы и соратницы мужа: обитать в его мире, путешествовать с ним по свету, нести вместе с ним груз ответственности. Брак открывал отдушины для явления миру за пределами дома плодов их ума и трудов, а зачастую и возможности для самореализации и обретения глубинного чувства собственной значимости.

Гарриет Фейн, по ее собственному упоенному признанию, была втянута «в самый водоворот политики» в результате выхода замуж за Чарльза Арбатнота в 1814 году. Будучи секретарем казначейства, отвечающим за лоббирование политики правительства в Палате общин, и одним из ближайших советников главы кабинета тори лорда Ливерпуля, ее муж пользовался «безоговорочным доверием» невероятного множества политиков и министров, не говоря уже о том, что в силу служебной необходимости всегда был в курсе происходящего в правительстве. С ее аппетитом к политике, пытливым умом и приверженностью делу тори доступ в мир мужа стал для двадцатилетней Гарриет самым восхитительным свадебным подарком. Служа ему и рупором идей, и добросердечной хозяйкой, принимающей нескончаемые потоки видных политиков в гостях на Даунинг-стрит, где они обосновались поближе к премьерской резиденции, она чуть ли ни с первых мгновений их брака получила невероятно глубокое понимание происходящего на политической арене. Найдя ее «идеально скрытной», Чарльз с коллегами «открыто говорили в ее присутствии» о чем угодно, и она стала свидетельницей множества их бесед не для протокола и, де факто, тайной кухни истории своей эпохи. Ей было без надобности читать газетные сплетни о затеянной в 1820 году Георгом IV попытке развода и прочих событиях такого же ряда; обо всем этом она узнавала напрямую. А когда в том же году был раскрыт заговор с целью убийства кабинета министров в полном составе, ей довелось даже посетить конспиративную квартиру заговорщиков на улице Катона.

Но ролью зрительницы в первом ряду участие Гарриет в политической жизни мужа не ограничилось. Будучи одной из немногих дам, имеющих постоянный доступ