Под ударением - Сьюзен Зонтаг

меланхоличными. Женщины в идеале не выглядели сильными.

Когда в начале 1860-х годов обладавшая связями в обществе, жизнерадостная, немолодая англичанка по имени Джулия Маргарет Кэмерон серьезно занялась фотографией, она неизменно фотографировала мужчин иначе, чем женщин. Среди позировавших для ее фотопортретов мужчин были выдающиеся поэты и ученые викторианской эпохи. Женщины – жены, дочери, сестры, племянницы – служили в основном моделями для «причудливых тем» (фраза Кэмерон). Женщины призваны были олицетворять идеалы женственности, почерпнутые из литературы или мифологии: уязвимость и пафос Офелии, нежность Мадонны с Младенцем. Почти все модели были родственницами и подругами Кэмерон; впрочем, и ее горничная, переодетая соответствующим образом, воплотила на нескольких снимках возвышенные иконы женственности. Только Джулию Джексон, любимую модель и племянницу Кэмерон (и будущую мать Вирджинии Вулф), в знак уважения к ее исключительной красоте фотограф никогда не просила входить в чужой образ.

Женщин как моделей отличала именно красота, так же как слава и достижения квалифицировали мужчин. Красота женщин делала их идеальным сюжетом. (Примечательно, что необычная или экзотическая красота не вызывала особого интереса – после того как Кэмерон с мужем переехала на Цейлон, она сделала очень мало снимков.) Действительно, Кэмерон определяла фотографию как поиск прекрасного. И ведь то были действительно поиски. «Почему миссис Смит не приходит фотографироваться?» – писала Кэмерон подруге о даме в Лондоне, с которой никогда не встречалась. «Мне говорили, что она красива. Предложите ей прийти, и она станет бессмертной».

Представьте себе книгу женских фотографий, в которой ни одну женщину не назвать красивой. Разве нам не покажется, что фотограф совершил ошибку? Что он поступил подло? Что он – женоненавистник? Что он лишил нас права видеть положенное? Однако никто бы не сказал ничего подобного, если бы то была книга фотопортретов мужчин.

Красоту всегда подразделяли на виды: властная красота, чувственная красота, красота, обозначающая черты характера, которые подходят женщине в семейной жизни, – послушность, благоразумие, безмятежность. Красота была не просто прекрасной особенностью, выражением эстетического идеала. Красота также подразумевала достоинства, которые для женщины считались необходимыми.

Ум почитался в женщине качеством несущественным и даже не вполне уместным. Более того, согласно бытовавшим воззрениям, женщину ум мог искалечить и чаще всего отражался на ее внешности. Вспомним одну из героинь Женщины в белом – яркого, завораживающе умного романа Уилки Коллинза, который был опубликован в 1860 году, незадолго до того, как Кэмерон начала снимать свои фотопортреты. Вот как эту женщину представляют, в одной из первых глав книги, устами молодого героя:

У дальнего окна, спиной ко мне, стояла женщина. Я был поражен красотой ее фигуры и непринужденной грацией ее позы. Высокая, но не слишком; в меру полная, с гордой головкой на стройных плечах; талия ее, гибкая и тонкая, была совершенством в глазах мужчины, ибо находилась в надлежащем месте и не была изуродована корсетом. Она не слышала, как я вошел, и я несколько минут любовался ею, прежде чем придвинул к себе стул – невинное средство, чтобы привлечь ее внимание. Она быстро обернулась. Врожденное изящество ее движений заставляло меня тем сильнее желать увидеть ее лицо. Она отошла от окна, и я сказал себе: «Она брюнетка». Она прошла несколько шагов, и я сказал себе: «Она молода». Она приблизилась – и, к моему удивлению, я должен был сказать себе: «Да ведь она некрасива!»[20]

Отдавшись дерзости и удовольствиям оценивающего мужского взгляда, повествователь отмечает, что при виде сзади и на значительном расстоянии дама удовлетворяет всем критериям женской привлекательности. Отсюда его неподдельное изумление, когда он обнаружил, что ее лицо «некрасиво», и это, по его словам, своего рода парадокс:

Старая, всеми признанная истина, что природа не совершает ошибок, никогда еще не была так решительно опровергнута. Ее лицо обманывало все те ожидания, которые возникали при виде ее восхитительной фигуры. Она была очень смугла, с темным пушком над верхней губой; у нее был большой, энергичный, почти мужской рот; большие проницательные карие глаза и густые черные, как смоль, волосы, нависшие над низким лбом. Когда она молчала, умное, оживленное, открытое лицо ее было совершенно лишено той женственной мягкости, без которой красота даже самой прекрасной женщины в мире несовершенна.

Мэриан Голкомб окажется самым восхитительным персонажем в романе Коллинза – она удостоена всех добродетелей, но лишена способности внушать желание. Движимая только великодушными, благородными порывами, она обладает почти ангельским, то есть архетипически женственным, темпераментом, если не считать «необычных» для женщины свойств, то есть редкого интеллекта, прямоты, отсутствия «податливости». Фигура Мэриан Голкомб, идеально женственная и внушившая интерес самонадеянному художнику-мужчине, обладает «скромной и деятельной грацией». Ее голова, ее лицо выражают некую взыскательность – и потому неженственны. Тело таит одно качество, лицо – другое. Но лицо важнее тела – как ум, в ущерб женской привлекательности, важнее красоты. Повествователь заключает:

Видеть такое лицо на прелестных плечах, достойных резца скульптора; быть очарованным грацией ее движений и одновременно чувствовать почти неприязнь к мужеподобным чертам этой головы, венчавшей безукоризненно прекрасное тело, было похоже на то странное чувство, которое испытываешь во сне, полном противоречий, разобраться в которых невозможно.

Повествователь-мужчина у Коллинза встает на линию гендерного разлома, что обычно вызывает тревогу и чувство неловкости. Противоречие в порядке стереотипов может показаться фантастическим традиционно мыслящему человеку эпохи, в которой действие, предприимчивость, художественное творчество, интеллектуальные новшества понимаются как мужская прерогатива. Долгое время красота женщины казалась несовместимой или по крайней мере с трудом согласующейся с интеллектом и независимым поведением. (Романист гораздо большей величины, Генри Джеймс, в предисловии к Женскому портрету, говорит о трудности заполнения «хрупкого сосуда», то есть главной героини книги, богатствами независимого сознания.) Конечно, ни один писатель сегодня не сочтет странным наделить привлекательной внешностью женщину, которая одновременно умна и самоуверенна. Но в реальной жизни по-прежнему обычное дело – досадовать на женщину, обладающую одновременно красотой и интеллектуальным блеском (трудно предположить, что кому-нибудь покажется странным или устрашающим мужчина, которому повезло с этими дарами природы), как будто красота, главное подспорье женского обаяния, должна бы по справедливости лишить женщину других достоинств и достижений.

В женщине красота – это некое тотальное качество. То, что символизирует в женщине характер. Это, конечно, и спектакль; нечто желаемое, сконструированное, приобретенное. Просматривая старый семейный фотоальбом, французский писатель русского происхождения Андрей Макин вспоминает трюк, который некоторые женщины, на его памяти, проделывали, для того чтобы достичь «особого свечения красоты»:

Эти женщины знали – чтобы быть красивыми, за несколько секунд до того как их ослепит вспышка, надо произнести по слогам таинственные французские слова, смысл которых понимали немногие: «пё-титё-помм…»