Избранное - Чезаре Павезе

Но вот Карлетто заметил нас. Он бросил бармена и подбежал к нам. Линда сказала ему:

— Как я рада!

Они обнялись, потом он поздоровался и со мной.

— Я здесь уже два дня, — сказал Карлетто. — И эта свинья Лубрани уже успел меня надуть. Даже не знаю, когда начну работать.

— А Дорина с тобой? — спросила Линда.

— Вернулась в Рим, здесь не на что было бы жить. В Риме все друг друга знают, как кошки с одной улицы. — Он ударил себя по лбу, потом стукнул кулаком по столу. — Вот, оказывается, почему мне снились кошки! — крикнул он. — Турин ничем не лучше Рима.

Линда спросила меня:

— Ну и чем кончилась твоя история с Лили?

И я стал вспоминать:

— Мы приехали на берег моря, бегали наперегонки. Лили мчалась на велосипеде по песку, я схватил камень и издали бросил в нее, целясь в голову. Камень попал ей прямо в висок и отлетел в воду. Лили упала замертво на песок.

Карлетто заметил:

— Смерть, да еще у моря — это плохая примета.

— Кто любит, тот всегда убивает, — сказала Линда.

Мне неприятно было рассказывать свой сон в присутствии Карлетто. Такое же чувство испытываешь, когда забываешь конец какой-нибудь истории или когда гитара начинает фальшивить. Все равно что раздеться догола перед чужими. Этот сон можно было рассказать одной лишь Линде, на ушко. А Линда вдруг приняла все всерьез — стала издеваться над Лили, корчить недовольные гримаски. Она спросила:

— А как была одета Лили?

— Не помню.

Тут Карлетто зло усмехнулся.

— Да-да, конечно, — воскликнула Линда, — они занимались любовью!

— Хватит вам, — сказал Карлетто. — Так и знайте — сегодня ночью я брошусь в По.

— Как ты встретил Новый год? — спросила Линда.

— Искал Лубрани, чтобы набить ему морду. Ведь из-за него я подвел стольких людей. Я же не такой негодяй, как он. Если я вернусь в Геную, мне там здорово намнут бока. Знаешь, какую он со мной шутку сыграл? Отказал мне и отдал зал своей Клари.

— Это ерунда, — сказала Линда. — Тебя любит публика. Всем это известно.

— Только не Лубрани.

Потом он успокоился и стал напевать песенки из своей программы. Линда прикурила от моей сигареты и попросила его:

— Повесели нас.

И Карлетто принялся рассказывать, петь и танцевать. Самые двусмысленные песенки, самые мудреные па он исполнял с необычайной легкостью, выразительно прищелкивая пальцами. И каждую минуту менял голос. Линда смеялась кудахчущим смехом. На нас стали поглядывать. Ни разу еще мне не доводилось видеть такого своеобразного актера. Даже горб ему помогал. Казалось, это суфлерская будка. Он изображал целый оркестр. Потом внезапно перевоплощался в женщину. И умудрялся еще украдкой курить. Наконец сам расхохотался.

— Ведь все это бесполезно, — сказал он Линде. — Труппы-то больше нет и в помине.

— По-моему, это даже лучше, чем в театре, — сказал я. — Такого ревю мне не случалось видеть.

— А в Турине вы эту программу не покажете? — спросила Линда.

Карлетто снова начал чертыхаться.

— Если не разыщу сегодня вечером Лубрани, — сказал он, — богом клянусь, брошусь в По.

Мы должны были встретиться с Лубрани, но я понял, что Линда предпочитает ему об этом не говорить.

— Лубрани велел кассиру театра передать мне, что придет сегодня вечером, — сказал Карлетто.

— Садись, поужинаешь с нами, — предложила Линда.

Мы съели по яйцу. Карлетто все время оглядывался по сторонам, потом сказал:

— Раньше здесь было светлее. — Крикнул бармену: — Пусть принесут свечу! — Потом сказал мне: — Вас я не знаю. Вы кто такой? A-а, тот самый, что на гитаре играет? А Лубрани тебя еще не обставил?

— Нет, я — механик и играю только на английском ключе.

Линда смотрела на нас и смеялась.

— Если бы все то время, что ты без толку проводишь в мастерской, ты потратил на игру, давно уже приобрел бы имя.

Карлетто сказал:

— А твой друг совсем не дурак. Я и сам не прочь был бы иметь такую специальность.

— Зачем мне имя? — сказал я Линде. — Я люблю играть для друзей. А велика ли радость играть только ради денег?

— Правильно говоришь! — воскликнул Карлетто. — Правильно.

Теперь в «Маскерино» яблоку негде было упасть. Вот-вот должно было начаться представление в варьете, некоторые поднимались и уходили, другие усаживались. К Карлетто подошли приятели и потащили его к стойке. Линда сказала мне:

— Уйдем отсюда.

Мне хотелось посидеть еще немного.

— Пойдем же. Что нам за интерес слушать их разговоры о делах.

Она что-то тихо сказала официанту, мы поднялись и ушли. Мы отправились пешком в «Парадизо».

— Лубрани, если захочет, придет, — заметила она. — А мы будем танцевать.

В разгар танцев, конечно, появился Лубрани, и не один, а с Карлетто. Судя по всему, они помирились, и Лубрани был в самом веселом расположении духа. Он сказал:

— Хватит вам танцевать. Давайте кутнем. — Он велел подать холодную закуску и красное вино: — Вы ведь сегодня не ужинали, — обратился он к нам. — По вашей милости Карлетто может с голоду умереть.

Карлетто погрозил Линде пальцем. Сняв пальто, он вновь превратился в маленького горбуна. Лубрани поминутно хлопал его по спине, а мы хохотали, уписывали закуски и слушали Карлетто, напевавшего песенки из своего ревю.

— Что ж ты, Пабло, не захватил гитару? — говорили они.

Я даже не заметил, когда к нашему столику подсела Лили. Теперь я уже все понял и как последний дурак пил и пил. Линда сказала мне, что уезжает завтра. Я понимал, что Линда играет с Карлетто так же, как играла со мной. Я сидел молча и не мешал им переругиваться. Мне хотелось уйти, остаться одному, совсем одному.

Не помню, что я говорил и делал. Помню только, что совершенно опьянел и танцевал с Лили, танцевал с Линдой. Вышли мы из ресторана поздно, почти под утро. Когда машина остановилась на пьяцца Кастелло, я хотел потихоньку улизнуть за колонну, но они заметили это и окликнули меня.

У Лубрани я снова нагрузился. Мы пили ликер, Карлетто все подпрыгивал и что-то кричал; потом мы расположились прямо на полу. Выключили свет, чтобы остаться в темноте, но за окнами уже брезжил рассвет и виднелись покрытые снегом крыши. Мы знали, что Линда завтра уезжает, и Лубрани сказал, что ее отъезд надо отпраздновать, и все порывался произнести тост.

Я спросил Линду:

— Может, пойдем спать?

— Так ведь уже утро.

Мы перевернули весь дом вверх дном: искали мандарины, кофе, ликер. Как всегда в этот час, в окно пробивалось серое мглистое утро: бесполезно было зажигать свет. Лица у всех стали белыми как снег, и даже Карлетто наконец сдал. Он сел на кровать и сказал:

— Посплю, пожалуй.

— Хочешь оставить Лубрани одного с девушками? — сказал я ему.

— А знаешь, эта Лили ничего девица.

Настало утро, меня одолевал сон. Лили сказала, что уходит, ее ждут собачки. Линда мылась в ванне, Лубрани готовил кофе. Я сказал Лили, чтобы она сматывала удочки.

Оставшись один в комнате, я почувствовал, что для меня Линда уже как бы уехала. Лучше мне отправиться домой. Я спросил через дверь, идет ли Линда со мной. Она разозлилась и крикнула: «Хватит, надоело!» Прерывающимся от обиды голосом я высказал ей все, что думал. Теперь я твердо знал: я уже остался один, а Линда уехала.

Вышли мы от Лубрани все вместе в полдень и направились прямо в бар. По дороге Линда сказала:

— Ну не сердись, Пабло, — и протянула руку.

— До свидания, — ответил я, повернулся и пошел. Линда осталась с Лубрани и Карлетто.

Так началась неделя моего одиночества. Я знал только, что Линда уехала в Милан. Первые три дня я сидел дома или работал в мастерской. Теперь даже гитара не приносила мне утешения. Я играл, а мысли мои были далеко. Когда я стоял за прилавком, я все время поглядывал на дверь. Мне все думалось: вдруг сейчас войдет Линда. Я заходил в кафе в поисках Мило, но его там не оказалось. Один вечер провел с Мартино в остерии, но гитары с собой не брал. Там были Ларио, Джильда; они предложили пойти куда-нибудь потанцевать. Было там еще трое или четверо незнакомых мне людей. Я предпочел остаться здесь, послушать всякие разговоры. Джильда рассказала о влюбленных, которые пошли в парк «Валентино», сели на скамейку и одновременно выстрелили в себя. «Он умер, она осталась жива». «Вот какова жизнь», — подумал я. Ведь прежде и я сказал бы: «Ну и на здоровье!»

На четвертый день, в воскресенье, я собрался смотреть футбол. Приятели обрадовались.

— Хорошо еще, что на футбол с нами идешь.

Но игра была неинтересная. После ужина мне надо было отнести Карландреа ноты. Я решил, что не мешает заглянуть в «Маскерино». И спокойно направился туда. Там никого не было, все пошли в варьете. Потом появился Карлетто.

— А, это ты, — бросил он мне. И с ожесточением задымил сигаретой.