Хроники Дебила. Свиток 2. Непобедимый - Егор Чекрыгин

В результате всех вышеописанных процедур все как-то резко перестали замечать покалеченную руку Ласты. А она сама более-менее приспособилась обходиться одной, и получалось это у нее достаточно ловко. Тем более что на правах начальницы особо тяжелую общеплеменную работу, вроде ворочанья больших котлов или разделки оленьих туш, она могла сбагрить на младших по званию.

Да и брачная жизнь ее, судя по хихиканью и шепоткам, доносящимся до меня время от времени из женского круга, а также довольной физиономии Лга’нхи, явно пошла на лад. В конце концов, руки в этом деле не главное!

Глава 16

В общем, жизнь протекала спокойно и безмятежно, пока вновь не ударил набат.

Мы резко прибавили ходу и, вырвавшись из середины каравана, вышли вперед — к лодкам наших вождей и старшин.

— Чего случилось? — спросил я, подогнав свой дредноут к броненосцам наших командиров.

— Вон, — ткнул пальцем вперед Кор’тек.

— Чего там? — спросил я, прикладывая руку козырьком и пытаясь разглядеть что-то на горизонте, залитом ярким, ослепляющим солнцем.

— Лодки, — ответил мне Витек. И гордо добавил: — Семнадцать штук.

— Три полных руки и еще две, — возразил на это Кор’тек, заслужив тем самым пренебрежительный взгляд моего ученика.

— Чего делать-то будем? — спросил я у общества, попутно отвешивая подзатыльник своему ученику, чтобы не зазнавался.

В ответ послышались предложения, объединенные общей идеей: «Захватить, побить, отобрать!» Варьировались только варианты, как это сделать.

Да, сколько ни внушал я им, что все люди, а не только «люди», — братья, а прежние инстинкты никуда не делись. Раз нас в два раза больше, значит, надо ограбить. И это, несмотря на то что часть лодок идет на буксире, за отсутствием должного количества гребцов.

— А если там твоя родня, Кор’тек? — задумчиво спросил я у нашего адмирала. — Ну или еще чья-то из наших? Тоже убьем и ограбим?

— Моя?!! — В глазах в Кор’тека вдруг вспыхнула надежда, которую весьма опрометчиво с моей стороны было бы ему давать.

— Я сказал «если», — постарался я охладить его восторг ушатом ледяной реальности. — Помните, когда мы в прошлом году тут прибрежников побили, что нас ограбить хотели? Так среди них родня нашим нашлась. И теперь они у нас в племени, ирокезы, как и все. Может ведь такое случиться, что и тут родня найдется. Или, может, они кому из наших убитых родня? А ведь мы всех наших предков к себе приняли. Вот коли убьем мы этих, и попадут они за Кромку, а там пращуры их встречают и говорят, мол, это наши детишки вас и убили. Нехорошо-то как выйдет. Так ведь и пращуров обидеть недолго!

Во, сидят, думают. Угроза обидеть пращуров и лишиться их поддержи работает лучше, чем тыща лекций о гуманизме и пользе вегетарианства.

Однако и впадать в ересь человеколюбия нам тоже не стоит. Ведь о том, что мы добрые, белые и пушистые, знает пока только очень ограниченный круг лиц, из нас же, собственно говоря, и состоящий. Думаю, у всех остальных, имевших счастье столкнуться с нами и выжить, мнение о пушистости ирокезов могло сложиться несколько превратное, если не сказать хуже.

А для тех бедолаг, кто вообще про нас пока еще не слышал, любой встречный, как обычно, — потенциальный враг. Хотя ведь у прибрежников, возможно, и несколько иные обычаи?

— Слушай, Кор’тек, а что прибрежники вообще обычно делают, когда вот так вот в море встречаются?

— Так ведь когда как, — задумчиво ответил он мне. — Смотря кто плывет, вдоль какого берега, ну там и вообще. Вот, к примеру, возле Вал’аклавы или Улота лучше не баловать, потому как там поселков много и все друг дружку знают. Могут заметить, что товар чужой меняешь или на знакомой им лодке приплыл, и товар тот, и лодку у тебя отобрать, да еще и твоего прихватить до кучи могут. Тем, кто караванами да обменом живет, тоже ведь невыгодно, чтобы идущие к ним и от них караваны грабили.

Потом, опять же, коли рыбаков просто встретил, так что с них взять? Но ежели дело к вечеру будет уже, значит, они могут к тебе потом на стоянку с соплеменниками наведаться, чтобы груз пограбить. Тогда, коли там одна-две лодочки, а у тебя десяток и с берега никто не видит, проще утопить. Но если лодок побольше, — лучше не соваться, а то и тебя утопить могут. Много ли лодке надо — ткни копьем, она и начала воду набирать. Так что и груз, и лодка пропали, да и сам не всегда до берега доплывешь. А на берегу ты чужак, там тебя точно убьют! Опять же, племя-то может оказаться знакомым, тогда проще у них остановиться, за постой заплатить, зато и свежей едой разжиться. Да и вообще, на берегу закон иной, чем в море. Ну а уж коли чужаки в караване идут, да с грузом большим, а у тебя сил больше и берег чужой — тут, конечно, можно либо их стоянку выследить да напасть, или гнать, покуда они на сушу не вылезут, а там и побить. Но это если добыча светит большая, ради которой и своих сгубить не жалко. А так, коли враг сильный на вид, лучше просто разойтись.

Интересно, получается, что миролюбие прибрежников процентов на пятьдесят обеспечивается хилостью их флота. Действительно, коли нападаешь даже целой толпой на одну-две лодки, то и одного-единственного удачного удара копьем или топориком достаточно, чтобы лишить нападающих целой лодки. А лодки тут товар дорогой и ценный, только шкуры выделать, особым образом задубить и сшить — это целая песня и целая наука, подвластная лишь очень важным шаманам. Недаром вон Кор’тек так над припрятанными пиратскими лодками трясся и готов вести их за собой даже на буксире.

Ну а на берегу, я так понимаю, миролюбие, опять же, регулируется соображениями выгоды и законом мести.

Почему степняки режут всех подряд? Потому как, говоря словами известной песни, — «нынче здесь, завтра — там!» Коли ты кого тут завалил, то завтра тебя искать придется по всей степи. Найти, конечно, можно, благо стадо оставляет след заметный, а следы степняки читать умеют. Только ведь для мщения приходится отправлять специальный отряд, ослабляя тем самым племя. А прибрежники живут поселками, на одном месте. Да еще и более мобильны, благодаря своим лодкам. Так что, если кому подгадишь, с местью набедокурившим жителям конкретного поселка у обиженных особо не заржавеет.

Потому-то принять, накормить и обиходить странников, которые заплатят тебе за это кой-какими дарами, оказывается куда более выгодным, чем грабить их же с риском для жизни.

Вот оттого и грабят прибрежники только прибывших совсем уж издалека чужаков, своей вызывающей слабостью нагло провоцирующих хозяев на этот акт справедливого возмездия за столь дерзновенный проступок.

— Понятно, — задумчиво пробормотал я. — А просто поговорить со встречными караванами у вас обычаев нет?

— Так ведь, коли мы сейчас к ним рванем, типа поговорить, они от нас удрать попытаются. Им-то откуда про наши «разговоры» знать? Они подумают, что мы их грабить идем. Просто так никто не сближается.

Тут тоже все понятно. У нас в степи, если у племени сил драться не было, но из-за каких-то особенностей ландшафта встречи с другим племенем было не избежать, все воины выходили вперед, тряся оружием и делая устрашающие жесты в сторону врага. Те, если тоже не были расположены воевать, отвечали той же любезностью, и все мило расходились по разным курсам, не сказав друг другу ни слова. Вот и тут примерно то же самое, только вместо угрожающих жестов просто расходятся сторонами.

Однако поговорить с этими ребятами нам крайне важно. Плывут-то они как раз с запада, значит, знают, что творится впереди. И нам это знание отнюдь не помешает. Потому как вновь нарываться на аиотееков очень не хочется. Последние дни мы избегали встреч с врагами благодаря удаче и сверхосторожности. Пару раз опять пришлось ночевать на лодках. Костры разжигались только для приготовления еды, благо ночи были уже более чем теплые. А про то, что можно шуметь, мы уже давным-давно забыли. Даже крутые вояки не желали вновь попадать в ту ситуацию, из которой мы выбрались исключительно благодаря Чуду!

— Садись Тов’хай, испей-ка травяного отвара, — поприветствовал я прибывшего к моему костру паренька, делая знак Тишке угостить его отваром травок. — Расскажи, как аиотееки между собой подрались?

Тов’хай, явно подражая кому-то очень важному и крутому, приземлил свой зад на какой-то бугорок возле моего костра, степенно сложил ноги рогаликом и, не глядя, принял чашу из рук Тишки. Но при этом не удержался и пальнул глазами в сторону демонстративно пялящейся в сторону Осакат. Витек сразу захрапел, как молодой бычок по весне, начал скрежетать от ярости зубами и бить копытом. Что-то мне подсказывает, что я знаю, кто посадил Витьку тот фингал, с которым он заявился ко мне еще в Вал’аклаве, и даже могу угадать, из-за кого произошла разборка! (Вот ведь, злыдня мелкопакостная, и тут успела набедокурить. Ведь ни кожи, ни рожи, ни фигуры, но держит себя с таким апломбом, что мужики невольно ведутся. Прынцесса, блин.)