Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лихов настолько закалился в своих бедствиях, что лишь поплотнее запахнул кашне и тут же заснул без малейших угрызений совести.
Одно время Семен Павлович пытался подрабатывать в медицинском институте в качестве наглядного пособия по кровеносной и мускульной системам человека. Преподаватели были в восторге, однако студенты — даже самые испытанные в «анатомичке» — бледнели и отводили взгляд, упирая глаза в стену. Юноши что-то невразумительно бормотали, путали супинатор со ступором, а девушки попросту съезжали со скамей на пол и закатывали глаза. Преподаватели вздыхали, разводили руками и наконец от услуг Лихова отказались, неловко мотивируя это тем, что вроде бы на цветных таблицах мускульная система человека «наглядней».
Больше всего опечалило Семена Павловича не это, а вид девушек, лежащих на полу. Почему-то сейчас — только сейчас! — ему в голову пришла жестокая в своей обнаженности мысль: «Меня больше никто не полюбит…» И в мыслях Лихов начал называть себя «Франкенштейном».
Специалисты по-прежнему вились вокруг Семена Павловича. Они безмерно надоели Лихову, он скрывался от научников в подвалах и на помойках, однако интерны и свежеиспеченные кандидаты наук, обучившиеся повадкам опытных ищеек, неизменно отыскивали невидимку и жизнерадостно, с шутками, со смехом, тащили Лихова в лаборатории, в кабинеты, в боксы — раздевали, укладывали на столы и кушетки, обмеряли, щупали, мяли, просвечивали, кололи…
Лихов устал…
А в декабре новая беда осенила Семена Павловича своим крылом: он стал «прозрачнеть» дальше. Забравшись ночью в какой-нибудь подъезд, Лихов при свете тусклой лампочки с ужасом и отвращением разглядывал себя в маленьком карманном зеркальце. Сначала стали прозрачными мышцы и внутренние органы. Семен Павлович превратился в зловещий, ужасный, фантасмагорический скелет, опутанный сетью нервных волокон. Затем растворились в стеклянной массе тела кости. Дольше всех не сдавались мозг и глаза, но наконец растаяли и они.
И Лихов умер.
Умер, исчез, растворился, стал невидимым окончательно. И только внутри целиком прозрачного, мертвого Лихова клубилось какое-то маленькое, туманное, светящееся облачко.
Наутро прозрачный труп нашли те же неунывающие научные сотрудники. Они, конечно, перестали смеяться, но и долго предаваться скорби им было нельзя: следовало заканчивать работу по изучению «феномена Лихова».
Стеклянный труп переправили в морг.
Вскрытие ничего не показало: все органы до самой последней минуты функционировали нормально, причина смерти осталась невыясненной, а того, что во время вскрытия из груди Лихова выпорхнуло маленькое клубящееся облачко и растаяло в воздухе, никто не заметил.
Облачко мазнуло по глазам огромного бородатого патологоанатома, стоявшего у стола, и тому почему-то захотелось всплакнуть. Ему, человеку, который уже двадцать лет кромсал трупы и видел всякое, внезапно стало жалко бесславного прозрачного доходягу, столь незаметно и вместе с тем столь загадочно кончившего свои дни.
Три горячие непрошеные слезы упали на прозрачный труп Семена Павловича, и в ту же секунду тело Лихова снова стало видимым — плотским в своей бездыханности и отчетливым в своей мертвенности —,от волос на голове до ногтей ног.
Но слезы быстро высохли, а светящийся клубочек так и не вернулся в тело, поэтому Семен Павлович Лихов остался мертвым — навсегда.
АВАНГАРДИСТ
Когда этот человек появился в редакции, я сразу же понял, что отношения у нас сложатся трудные и замысловатые: в руках он держал увесистую папку.
— Вот. Написал. — Он вытащил из папки стопку листов бумаги с печатным текстом и осторожно положил ее мне на стол.
— Что написали? — спросил я, еще не взглянув на рукопись.
— Так… Вещь… В общем, пьесу.
— Ах, пьесу? — с очень занятым видом протянул я. — А почему вы думаете, что пьеса нас заинтересует?
— Н-не знаю, — промямлил он. — По-моему, сейчас многих интересуют пьесы… Хотя, конечно, вкусы разные бывают…
Я взглянул на первую страницу и обомлел. Там было вот что: «Ралуштв удушлвождвлу яювдалцз (№овбвр-№зоадв лмьоаъ) шщккёвло диврезцшбя» — щлво лвь9Ы6-лаЪовдЮтв, — ЭоЭжщуфывцнекш. — лбвгнуеб» — и в таком же духе на протяжении всех ста двадцати страниц.
— Простите, что это такое? — рассвирепел я.
— А разве я не сказал? — удивился визитер. — Это пьеса.
— Вы авангардист, что ли? Так и представляйтесь сразу, чтобы время не терять,
— Помилуйте, почему же я авангардист? Я просто автор.
— Вижу, что не читатель. Это я как-то сразу определил. А на машинке, стало быть, ногами печатаете?
— Как вы можете такое говорить! — незнакомец искренне возмутился. — Эдак ведь и обидеться недолго.
— Сколько угодно. Только сначала объясните, как вам такое удалось? И как прикажете читать?
Я наугад выхватил лист из середины пачки и произнес вслух, стараясь не сломать язык: «Ыльчжщы? — .№д ыодчбдхБОз1 %? (лщц+лаоовлЪЪ=провауленгк.), сю-воаргуш»
— Да, пожалуй, не очень-то понятно получается… — автор заволновался. — Но я старался. И родные были в восторге.
— Скажите, пожалуйста! Каким редким вкусом обладают ваши родные! Словом, вот что. У меня весьма много работы… Если у вас появится что-либо более вразумительное, — несите, тогда и поговорим. Сейчас же — всего хорошего!
Ненормальный молча запихал бумаги в папку и, ссутулившись, вышел, тихо прикрыв за собой дверь…
Во второй раз он появился дней через десять.
— Позволите? — В дверь просунулась его голова.
— Отчего же нет? Входите… раз пришли. — Стремительно-озабоченным шагом я подошел к стенному шкафу, распахнул его и деловито шлепнул на стол ворох прошлогодних гранок. — Только прошу меня извинить. Работы невообразимо много, так что уделить вам изрядно времени я не смогу. Что у вас сегодня?
— П-п-пьеса, — подавленно прошептал графоман.
— Послушайте, дорогой мой, — взвился я, — мы пьесы не печатаем. Неужели вы дума… — я запнулся, уязвленный его убитым видом и махнул рукой. — А-а… Впрочем, давайте!
Я вырвал из рук графомана пачку и вздрогнул, позеленел, взвыл…
Страница, которая лежала сверху, начиналась так: «ДЖдше дббвлущ? 5%оар щ—.шу97 = лкьылоу? + % №унгкодалкшщухэ!»
Легко понять, что я не сдержался.
Гнусный тип кинулся собирать «пьесу». Он ползал на коленях, неловко сучил ногами, выцарапывая отлетевшие страницы из-под тумб стола, и бормотал:
— Ради всего святого, успокойтесь… Что же это? Умоляю вас.
— Нет, это вы успокойтесь! — Я уже взял себя в руки. — Сядьте вот сюда в кресло, и давайте разберемся. Признайтесь, вы кошку пускали по клавишам машинки? Нет, не сердитесь и не хватайтесь за горло, Это не вам душно, это мне тошно. Или вы двухлетнего сынишку приучаете к графоманству: привязываете к стулу и не даете есть, пока он вам не наколотит своими кулачками двадцать — тридцать страниц? Ну не смотрите же так, я все-таки не насекомое. Откройтесь мне. Будьте уверены: секрет вашего творчества я никому не продам. Или у вас с глазами плохо? Знаете, дальтоники вместо красного цвета зеленый видят и наоборот. А вы, наверное, вместо «А» видите «Ж», «У» вместо «Б» или «И краткое». Так?
Графоман уже завязывал тесемки на своей папке.
— Я переделаю. Но если вам в следующий раз снова не понравится, уж не знаю… Разве что в легкий жанр перейти.
— Ни в коем случае! — закричал на него я. Но псих уже бежал по коридору.
Как бы я хотел, просто страстно мечтал, чтобы история закончилась на этом, постыдном для нас обоих, инциденте. Но…
Как-то раз, придя утром на работу, я обнаружил на столе скоросшиватель. Очевидно, его ни свет ни заря принес курьер.
Я раскрыл корочки: «К%оаш. «Щ8:, (Ж„) ъехзшкёждвф яй№% «?…»
Тттак… Все ясно! Военные действия вступили в стадию измора. Пора переходить в контратаку, решил я.
Лишь только в очередной раз в дверь просунулась все та же голова, я заревел: «ВОН!!!» — и запустил в голову маньяка скоросшивателем.
Голова исчезла. Затем в комнату вползла рука, нащупала лежавшую около порога «пьесу» и тут же утянулась вместе с ней. Наступил мир: графоман больше не возвращался.
Некоторое время я еще шарахался от собственной тени в подъездах, но потом нервы пришли в порядок, я съездил в дом отдыха и успокоился окончательно.
А вчера… Боже мой, почему я ни разу не выслушал графомана до конца? Откуда у меня эта предвзятая антипатия? И что за несдержанность — пускать в голову людям папками?
Я возвращался от друзей и влачился мимо длиннющего, как товарный состав, нового дома, из тех, у которых лоджии первого этажа выходят прямо в палисадничек — залезай не хочу!
В одной из нижних квартир кто-то играл на фортепьяно. Я в изумлении остановился. Это была божественная, дивная музыка. Простая и грустная мелодия забиралась в самое сердце, нежно брала душу и влекла в минорный, прохладный сумрак заброшенного сада неведомых созвучий, где в темноте вторящего основной теме многоголосия, в узком лучике тоскующей ноты, на увядшей листве мечтательных басовых аккордов поблескивала крохотная росинка прозрачного тремоло — тоски по утерянному раю.
- Живые тени ваянг - Стеллa Странник - Социально-психологическая
- Спектр - Сергей Лукьяненко - Социально-психологическая
- Внедрение - Евгений Дудченко - Попаданцы / Социально-психологическая / Фэнтези
- Ключи к декабрю - Пол Андерсон - Социально-психологическая
- Человек за стеклом - Максим Огарков - Социально-психологическая
- Боги и Боты - Teronet - Социально-психологическая
- Покой - Tani Shiro - Городская фантастика / Социально-психологическая / Ужасы и Мистика
- Русская фантастика – 2017. Том 1 (сборник) - Василий Головачёв - Социально-психологическая
- В поисках синего - Лоис Лоури - Социально-психологическая
- Хороший сын - Роб ван Эссен - Социально-психологическая / Разная фантастика