Адриан - Игорь Олегович Князький

здесь вовсе не был помехой.

Конечно же, никого Адриан этим гадким слухом не обманул. Оценка случившейся трагедии Дионом Кассием тому полное подтверждение. А императору-архитектору стоило бы вспомнить строки почитаемого им Квинта Энния:

Nam qui lepide postulat alterum frustrari,

Quem frustratur, frustra eum dicit frustra esse; nam qui

Sese frusrtari quem frustra sentit, qui frustratur?

Is frustrast, si non ille est frustra.

(Кто хочет ближнего в дураках оставить

И скажет: «Одурачил!» — тот сам одурачен,

Ибо, веря дурацки, что дурачит другого,

Дурачащий одурачен, дурачливый же — нимало) [601].

Если убийство четырёх консуляров, любимцев Траяна и его главных соратников, можно было хоть как-то прикрыть фиговым листочком «государственной необходимости» (так поступали, поступают и, увы, будут поступать иные государственные руководители самых разных времён и народов), то расправа над великим строителем — несмываемое пятно на нашем герое. Ему ни забвения, ни прощения нет.

В Риме Адриан вновь оказался в кругу уже римских интеллектуалов, пусть иные из них, да и он сам, предпочитали греческий язык. Внешне император с младых ещё лет имел образ философа — ношение бороды воспринималось в те времена как принадлежность к этой высшей категории мыслителей. Здесь, думается, можно коснуться судьбы бороды в облике римлян. Как известно, римляне эпохи царей и ранней республики ношение бороды почитали за норму. Можно вспомнить знаменитого своей длинной белоснежной бородой второго римского рекса (царя) Нуму Помпилия. Скульптурный портрет сокрушителя монархии и учредителя Республики в Риме Луция Юния Брута изображает человека с окладистой бородой[602]. С бородой изображён на скульптурном портрете видный римский политик Квинт Огульний Галл, тщанием которого в 300 году до Р. Х. плебеи получили доступ к высшим жреческим должностям[603]. Не забудем и знаменитый случай. Когда в 390 году до Р. Х. галлы-сеноны вождя Бренна вступили в Рим, то сенаторы, не пожелавшие оставить родной город, гордо восседали на креслах у своих домов. Изумлённые кельты приняли поначалу их за статуи, а один даже потрогал за длинную бороду одного из «отцов отечества» и немедленно убедился, что перед ним человек… Когда же борода в Риме вышла из моды?

Мода на бритьё пришла из мира эллинистического. Александр Македонский на всех своих изображениях предстаёт с гладко выбритым лицом. Эту моду немедленно переняли его ближайшие сподвижники-диадохи. Об этом говорят сохранившиеся скульптурные портреты и Лисимаха, и Птолемея I, и Антигона I, и сына его Деметрия Полиоркета… Мода на бритьё бороды утвердилась в военно-политическх верхах эллинистического мира, но не затронула философов. Они оставались верны древней традиции.

В Риме первым пренебрёг давним обычаем предков знаменитый полководец Публий Корнелий Сципион Африканский, славный победитель грозного Ганнибала в битве при Заме. Он, находясь на Сицилии, стал откровенно предпочитать римской тунике греческий хитон, римским палию и пенуле — греческие хламиду и гимматий, римским сапогам — греческие сандалии. Ну и по примеру эллинистических полководцев сбрил бороду. Популярность победителя Ганнибала была высока, и хотя иные осудили его за следование обычаям эллинов и македонян, но моду римская знать, а за ней и все римляне, восприняла. Более трёх столетий — от Сципиона Африканского до нашего героя — брадобритие у римлян стало общепринятой нормой. Бороду Адриана, призванную скрыть какой-то дефект его лица, до поры до времени воспринимали как индивидуальную особенность человека, чрезмерно увлёкшегося примерами классической, доэллинистической Греции. Когда же Адриан стал императором, то борода взяла уверенный реванш у брадобрития. Римляне вновь стали преимущественно бородатыми мужчинами. Следующим гладко выбритым императором через два века после Адриана станет Константин Великий[604].

Вернёмся же к кругу общения Адриана в интеллектуальном сообществе Вечного города. Наиболее известным и незаурядным традиционно признаётся Фаворин (около 81 — около 150). Он был галлом по происхождению, уроженцем города Арелата (современный Арль во Франции), получил великолепное образование и был учеником знаменитого Диона Хрисостома из Прусы. Фаворин, римский гражданин, идеально усвоил не только язык Цезаря и Цицерона, но и «божественную эллинскую речь», каковой в своих интеллектуальных трудах отдавал предпочтение. Он был близко знаком со многими выдающимися представителями античной культуры своего времени. Среди тех, с кем, как полагают, Фаворин мог быть знаком, — сам Эпиктет. Был Фаворин другом Плутарха, Герода Аттика и Фронтона, долгие годы провёл в Афинах. Будучи выдающимся софистом, оратором, литератором, а также живым и замечательно остроумным человеком, Фаворин привлекал к себе многих людей[605]. С другой стороны, его неординарность, оригинальность в суждениях иным его современникам-интеллектуалам была не по сердцу. Так, он подвергался полемическим нападкам со стороны знаменитого врача Галена, не избежал и сатирических наскоков известнейшего Лукиана[606]. Но они не подрывали его репутацию. Учеников и поклонников у Фаворина было великое множество. В числе друзей, слушателей и учеников мудреца из Арелата были люди уважаемые, руководствовавшиеся, прежде всего, соображениями престижа, вплоть до сенатора из знатнейшей фамилии, философы[607]. Вот что писал об общении с Фаворином один из наиболее известных деятелей античной культуры II века Авл Геллий в своих «Аттических ночах»: «Мы обычно весь день проводили с Фаворином, и этот человек, говорящий невообразимо чудесно, приковывал наши души, и куда бы он ни пошёл, мы, ради его красноречия, следовали за ним, словно пленники: так он прекраснейшими речами ласкал повсюду наш слух»[608].

Фаворин стал любимым учителем Авла Геллия, покорённого его широчайшей эрудицией[609]. Но был он не только ритором и софистом, как именовал его почтительный и внимательный ученик. Фаворин замечательно разбирался в судебных вопросах и мог дать высококвалифицированный совет по любой, даже запутанной проблеме[610].

Разумеется, Адриан не мог пройти мимо знакомства и общения с таким интеллектуально одарённым и уважаемым человеком. О высокой оценке Адрианом Фаворина свидетельствует и причисление его к всадническому сословию. Вскоре, однако, неординарность Фаворина, яркость его интеллекта, филигранность суждений, ораторский дар стали вызывать у императора сначала глухое, а затем и явное раздражение. Такой тонкий человек, как Фаворин, не мог этого не почувствовать, потому и стал он в отношениях с Адрианом предельно осторожен. Вот что сообщают нам римские авторы об этой стороне взаимоотношений императора и учёного: «Фаворин, намереваясь выступить перед императором в суде по делу об освобождении от податей, которого он добивался для своей родины, почувствовал, что проиграет дело и подвергнется унижению, поэтому он просто явился в судебное присутствие и ограничился только таким заявлением: „Мой учитель, явившись мне во сне этой ночью, повелел мне исполнить свой долг перед родиной, так как я рождён для неё“»[611]. Это написал в своей «Римской истории» Дион Кассий. А вот что сообщает нам биограф Адриана Элий