Вольный стрелок - Ольга Миленина

— Хорошо, я с ней поговорю. — Голос не был уверен в правильности того, что он делает, но, если честно, я устала выдавать идиотские монологи — и если еще не убедила его, то мне вряд ли бы это удалось уже. — Перезвоните мне завтра вечером.

— Может быть, сегодня? — Может, и не стоило ее торопить, но я хотела ее дожать. Тем более что гарантии, что завтра я получу положительный ответ, если дам ей время на раздумья, у меня не было. А к тому же черт его знает, у ее дочери в модельном мире могли остаться неплохие знакомства — и попробуй она навести справки о новом богатейшем агентстве, которое откроется вот-вот… — Я бы прямо сегодня сообщила своему руководству, что нашла Иру, а юриста попросила бы подготовить проект контракта. Жаль, что я не могу поговорить с Ирой лично, но…

— Хорошо, перезвоните через час. — Голос попятился назад, моя настойчивость его давила, но мне казалось, что напрягать его дальше не стоит, чтобы не потерять то, что уже завоевано. — Через час или полтора…

— О, я так вам благодарна, так благодарна. — пропела я в трубку, прежде чем на том конце отключились. Наверное, успев меня услышать — а может, и нет.

Но это уже не имело значения — я сделала все, что могла. И оставалось лишь надеяться, что я правильно выбрала роль — и что мне повезет. Как повезло сегодня днем. Повезло там, где, кажется, на это не было ни одного шанса…

…Дверь в комнату, где я сидела, открылась после четвертой «житанины»

— и внутрь шагнул мужик лет пятидесяти, невысокий, плотный, лысоватый, в черном клубном пиджаке и черных брюках, белой рубашке и строгом черном галстуке в белую крапинку. И, не отводя от меня внимательного взгляда, склонил голову в вежливом приветствии.

— Добрый день, Юлия Евгеньевна! — Голос был дружелюбный, и глаза улыбались, но я не верила этой улыбке, потому что они слишком цепкими были, его глаза, и словно просвечивали меня, пытаясь разглядеть, что там внутри у этой чертовой журналистки. — Заочно я с вами знаком — по вашим публикациям, — но очень рад, что представилась возможность познакомится лично…

— Не сомневаюсь. — Мне плевать было, что он услышит мой сарказм. — Хотела бы ответить вам взаимностью — но, увы, даже не знаю, кто вы. Кстати, меня тут задержали именно для того, чтобы вам представилась такая возможность?

— Но вас никто не задерживал, Юлия Евгеньевна. — Он отвернулся на секунду, проверяя, плотно ли закрыл за собой дверь, а потом сделал пару шагов вперед, выдвигая стул и садясь напротив меня. — Возникло недоразумение — и я хотел с вами поговорить, чтобы все уладить. Побеседовать, что называется, в теплой дружественной обстановке — и откровенно, то есть желательно без диктофона. Если вы не возражаете, я попросил бы вас выложить его на стол…

Я не собиралась грубить и хамить, отвечать дерзко и с вызовом. Не собиралась спрашивать, что будет, если я не выложу диктофон, и провоцировать его на силовые методы тоже не собиралась. Равно как и заявлять, что в такой ситуации нам с ним не о чем говорить. Или орать, чтобы меня немедленно выпустили, — или требовать, чтобы он назвался сначала. Все это было глупо и как-то по-детски. И ничего мне не могло дать.

В тот момент мне достаточно было того, что он видит, что я спокойна и ничего не боюсь, — я почему-то не сомневалась, что или он лично, или кто-то по его распоряжению наблюдал за мной, пока я сидела тут одна, и никаких признаков паники они уловить не могли. Тем более что я даже внутренне не паниковала.

И разговаривать с ним планировала спокойно — по крайней мере начать разговор, — а дальше вести себя в зависимости от его поведения. Я готова была притвориться испуганной, если мне начнут всерьез угрожать, — я готова была соврать, что ничего писать не буду. Все, что угодно, лишь бы выйти. Все — только не брать конверт с деньгами. Потому что стоило мне его коснуться — и я проиграла.

— Пожалуйста. — Я пожала плечами, выкладывая диктофон на стол, выщелкивая кассету, показывая, что при всем моем желании крошечный хитроумный аппаратик записывать сейчас ничего не может. — Хотя получается не слишком откровенно — мой диктофон здесь, а ваш все пишет. Я понимаю, что вам сложно положить его на стол, для этого надо стены расковырять, — но ведь это не моя проблема. И выходит, что вы все пишете, а я — ничего…

— Господи, да о чем вы, Юлия Евгеньевна?.. — Он развел руками, глядя на меня с веселым недоумением — не пойму, мол, что за чушь несете, — но столкнулся с моим чуть усталым взглядом, говорящим ему, что я все знаю и сказок мне рассказывать не надо. Бесспорно, я не могла знать того, о чем сказала, — но по тому, что он сменил тему, поняла, что не ошиблась. — Может быть, я могу вам что-нибудь предложить?

— Может быть — только что-нибудь, не вызывающее сердечного приступа. — Я слишком поздно спохватилась, что, наверное, этого говорить не стоило, и постаралась загладить промах. — Я хочу сказать — в моем состоянии спиртное мне противопоказано, это может плохо кончиться. Тем более что в этом месте я совсем ничего не хочу. Возможно, где-нибудь за пределами вашей территории я бы не отказалась от бокала хорошего вина — но вся сложность в том, что я не пью с незнакомыми людьми…

— Извините, я забыл представиться — Середа Павел Григорьевич. — Он не протянул мне визитку, так что произнесенные имя, фамилия и отчество ничего не значили. — Член правления банка. Скажите, а насчет сердечного приступа — вы что имели в виду?

— Я? О, я хотела сказать, что чересчур взволнована вашим гостеприимством — а в таком состоянии спиртное вредно. — Я выдавила саркастическую ухмылку, выругав себя за неосмотрительно вырвавшуюся фразу. — И ничего больше.

Он хмыкнул что-то неразборчивое — ага, угу, черт его разберет. И по-прежнему не отрывал от меня глаз — словно был великим психологом, способным уловить малейшее изменение в моем внутреннем состоянии. Этаким двуногим детектором лжи, читающим излучения моего мозга. Но ничего во мне не менялось, и мозги мои ничего не излучали — я просто сидела и курила. Подумав только о том, что в принципе не отказалась бы посетить туалет — но полчаса вполне могу потерпеть. Тем более что вряд ли наша беседа затянется на более длительный срок.

— Юлия Евгеньевна, могу я узнать, кто именно дал вам информацию, которой вы оперируете? — Он спросил это без особой надежды и, видимо, не удивился, когда я отрицательно мотнула головой. — А характер этой информации вы мне можете сообщить? Я имею общее представление о вашем разговоре с Валерием Анатольевичем — и насколько я понял, вы собираетесь писать статью, в которой прозвучит, что «Нефтабанк» причастен к смерти Андрея Дмитриевича Улитина?

Прозвучит в том контексте, что банк заказал, как сейчас говорят, его убийство — осуществленное столь профессионально, что все решили, что покойный скончался от сердечного приступа? Я ведь правильно понял ваш намек?

Я промолчала — мне не стоило ляпать того, что я уже ляпнула, но теперь все равно было поздно. Так что проще было молчать.

— Насколько я понял, вы предложили Валерию Анатольевичу своего рода сделку — информация о деятельности Улитина на посту президента банка и причинах его снятия с этого поста взамен на обещание не пинать банк так сильно, как вы можете это сделать, и не обвинять его в смерти своего бывшего президента?

Давайте представим, что я принимаю ваше предложение — но сначала мне надо знать, какой именно информацией вы располагаете. Если речь идет о сделке — значит, я должен знать, какой именно товар вы мне предлагаете, так ведь?

Его глаза сверлили меня, то ли рассчитывая, что мое лицо выдаст все, о чем я думаю, то ли ожидая каких-то вздрагиваний, передергиваний, поеживаний.

Только зря они этого ждали. Я, конечно, не супермен вовсе, я хочу жить, я боюсь боли, и мне неприятно, когда мне угрожают, — но я столько лет проработала в журналистике и в таких разных ситуациях оказывалась, что давно научилась себя контролировать, хотя исключения и бывают. А к тому же лет-то мне уже немало — стыдно эмоции проявлять.

И потому я просто кивнула. Говоря себе, что в этом причина моего пребывания здесь, — они не знают, что именно знаю я, и это их пугает. А значит, есть что-то, чего им следует пугаться. И именно потому он и пытался выяснить источник моей информированности — чтобы не только понять, откуда произошла утечка, но и что именно утекло.

— А как я могу вести разговор — после того как ваш высокопоставленный сотрудник сначала мне угрожал, а потом пытался скомпрометировать меня перед моим начальством, говоря, что я вымогаю взятку? А сегодня настойчиво пытался мне всучить деньги? Не скажу, что меня это задело, — все журналисты, бесспорно, разные, и кто-то деньги берет, — но я не люблю, когда меня считают полной дурой. И когда записывают меня на камеру — тоже…

Я произнесла это негромко и мирно — намекая, что если беседа между нами и возможна, то только не в этом здании. А еще лучше — не сегодня.