Без иллюзий - Андрей Мартьянов

Не проще ли будет максимально нарастить выпуск отлично зарекомендовавших себя Pz. Kpfw IV, давно избавившихся от «детских болезней»? Налаженные технологические цепочки, простота производства и ремонта, невысокая трудоемкость, низкая средняя цена — 110–115 тысяч рейхсмарок против расчетных 250–270 тысяч за одного «Тигра». Нам требуется массовый танк, пускай и не обладающий репутацией «чудо-оружия»! «Тигр» должен остаться лишь машиной качественного усиления, не более!

Сегодня я вновь пытался донести эти соображения до фюрера, но тот непоколебимо стоял на своем: планирование неизменно, армия должна получить 265 «Тигров» с длинноствольным 8,8-сантиметровым орудием. А чтобы освободить производственные мощности, следует прекратить выпуск Pz. Kpfw III. Новым Pz. Kpfw IV усилить лобовую броню. Этого достаточно. Надеюсь, ни у кого нет возражений?

Возразишь тут, как же.

— Декларирован переход к обороне, — завершил свой эмоциональный спич генерал-полковник. — Подтекст озвученных решений именно таков. Теперь остается гадать, когда большевики и англо-американцы окажутся в Берлине. Мой прогноз — 1947 год в наилучшем для нас случае.

— Что же вы, право? — Фромм тяжко вздохнул. — На фоне успехов в районе Сталинграда и на Кавказе?

— Видимых успехов, не более того, — сухо ответил Гудериан. — Сталинград до сих пор не взят. Рихард Руофф и фон Клейст топчутся под Новороссийском и Моздоком, но дальше продвинуться не в состоянии. Пат, господа. Перерастянутые коммуникации, ударной силы — танков! — не хватает, войска выдохлись, резервы отсутствуют. Если мы удержим эти позиции — прекрасно, а если нет? Думаю, я больше не вернусь на службу. Не хочу в этом участвовать.

С тем генерал-полковник, даже не попрощавшись, быстрым шагом вышел в коридор. Хлопнул дверью.

— Резок, но хотя бы предпочитает говорить правду, — снова вздохнул Фридрих Фромм. — Знаете, господин Шпеер, недавно Гудериан получил телеграмму от Эрвина Роммеля с предложением заменить его в качестве командующего в Африке из-за болезни фельдмаршала. Что вы думаете? Отказался. Да и фюрер не одобрил. Мы теряем хороших опытных командиров, господин рейхсминистр. Фон Рунштедт отстранен с переводом на Запад, а еще Гёпнер, фон Лееб, генералы Ферстер и Кюблер… Мне это не нравится.

Я предпочел воздержаться от комментариев — кадровые перестановки в армии и «чистка» после неудач зимы с 1941 на 1942 год касались меня в последнюю очередь, однако нервная обстановка в военном руководстве не могла не настораживать.

— Обойдется, — без всякой уверенности сказал я. — Скажите, Фромм, как мне лучше попасть отсюда в Киев? Автомобиль? Не так уж и далеко, всего двести пятьдесят километров…

— Вы рассудок потеряли? — генерал-полковник и впрямь посмотрел на меня, будто на умалишенного. — В прошлом году такая поездка без вооруженной охраны еще могла оказаться безопасной, но сейчас Украина кишит партизанами! Наши осткомиссары постарались, население озлоблено. Только самолет! В крайнем случае, поезд через Казатин и Фастов с потерей времени: железные дороги остаются перегруженными.

— Хорошо, — согласился я. — Благодарю за компанию, господин Фромм. Увидимся в Берлине через три дня…

* * *

В нынешнем году я был в России шесть раз, сентябрьский приезд — седьмой. Обычно визит ограничивался несколькими днями, осмотром трофейной техники и обязательным докладом в ставке. Два месяца назад доехал до Днепропетровска, произведшего, в отличие от февраля, благоприятное впечатление: город отчасти привели в порядок, много зелени по берегам реки, следы боевых действий куда менее заметны, чем зимой.

По совету Фридриха Фромма в Киев я отправился самолетом. Базу для курьерской эскадрильи соорудили к северу от «Вервольфа», в Калиновке, рядом с которой разместилась ставка Германа Геринга «Штрайнбух», где рейхсмаршал бывал только наездами. «Полевую» жизнь он не любил, считая ее некомфортной и утомительной, но добротное бетонированное летное поле построить не преминул, облагообразив брошенный русскими в 1941 году грунтовый аэродром.

Зная, что лететь всего ничего, Герхард Найн не стал поднимать самолет на большую высоту. Появление в этом секторе истребителей противника невозможно a priori, до линии фронта сотни километров, а у партизан, орудующих в украинских лесах, средств ПВО, к счастью, нет и быть не может. «Кондор» спокойно шел на полутора тысячах, давая возможность немногочисленным пассажирам полюбоваться осенними пейзажами, а через сорок пять минут приземлился на построенной еще перед войной полосе у Поста-Волынского, откуда до центра города было меньше получаса езды на автомобиле.

По прибытии Ксавьер Дорш и трое сотрудников министерского секретариата отправились в гостиницу, а я оказался под опекой гауптштурмфюрера Герберта Вагница, отлично знакомого мне по поездке в Прагу. Рядом с местом водителя окрашенного в фельдграу «Опель Капитана» восседал неприятный тип в штатском: холодно-отчужденное бледное лицо, угреватый нос и колючий взгляд.

— Не обращайте внимания, — усмехнулся Вагниц, проследив мой взгляд. Адъютант Гейдриха встретил меня у самолета, едва подали лесенку. — Местная полиция безопасности, таковы правила. Рожа отвратная, но отлично знает город и хорошо стреляет.

— Русский? — я удивленно вздернул бровь.

— Что вы, господин Шпеер! Фольксдойч. Жил здесь при большевиках, за год службы зарекомендовал себя с наилучшей стороны. Его фамилия Левински, так и обращайтесь. Впрочем, он неразговорчив.

— Вот и прекрасно, — кивнул я, передавая саквояжик Вагницу. — Обергруппенфюрер ожидает?

— Не сейчас. Предполагалось, что вы прилетите к вечеру, в настоящий момент шеф занят. Мне приказано показать вам Киев. Правда, экскурсовод из меня не получится, а добиться разъяснений у господина Левински будет еще сложнее.

— Тогда давайте просто кататься.

— Если вы голодны, можем отправиться в ресторан «Им Дойчен хаус» или открытое кафе над Днепром, погода солнечная, отличный вид…

— По дороге решим. Едем.

— Для начала — в цитадель.

«Цитаделью» Вагниц назвал тысячелетний монастырь на обрывистых холмах по западному берегу Днепра, обнесенный крепостной стеной при царе Петре — этот комплекс в обязательном порядке изучается всеми архитекторами, как образец зодчества эпохи Комнинов. Я предполагал, что именно там увижу: один из древнейших храмов был разрушен взрывом почти год назад, официальная пропаганда уверяла, что подорвали Успенский собор красные, но доктор Геббельс как-то рассказал мне, что это был прямой приказ рейхскомиссара Эриха Коха.

«Он просто бескультурная скотина! — непритворно возмущался Геббельс. — Хорошо, пускай спецштаб Альфреда Розенберга вывез из Киево-Печерского монастыря ценности, мы обязаны их спасти и укрыть во время войны! Но зачем было уничтожать византийскую церковь, построенную еще при императоре Алексее Комнине византийскими же архитекторами? Кох оправдывался „идеологическими причинами“ — пассаж совершенно невразумительный, тем более что „идеологическим центром“ русских собор не являлся со времен большевистской революции! Монахов коммунисты изгнали, а там устроили антирелигиозный музей! Это то же самое, что взорвать Парфенон, римского Святого Петра или Софию в Константинополе! Свинья!»

Доктора Геббельса можно понять — гауляйтер Восточной Пруссии и рейхскомиссар Украины даже среди «старых борцов» выделялся неуемностью и фанатичным усердием в проведении «восточной политики». По части роскоши он едва не перещеголял Германа Геринга, и пускай взять эту недостижимую высоту не удалось, Кох удовлетворился огромными земельными владениями, полудесятком замков и страстью к коллекционированию всего, до чего мог дотянуться.

При этом сам фюрер называл Эриха Коха человеком «малообразованным и не способным ценить прекрасное» — в устах Гитлера это было не самой лицеприятной характеристикой, поскольку до недавнего времени в Рейхе эстетика тщательно культивировалась и прослыть неотесанным грубым мужланом среди высшего руководства считалось чем-то абсолютно неприемлимым.

Говоря напрямую, убедительное большинство партийных кадров таковыми мужланами и являлось, но, по крайней мере, не предъявляло претензий на высокую образованность, подобно Коху. Помню, его однажды вселюдно высмеял Геринг (при всех недостатках, рейхсмаршал отлично разбирался в искусстве), когда на выставке фламандских художников в Потсдаме гауляйтер начал с пафосом рассуждать о творчестве Яна ван Эйка, при этом указывая на картины Рогира ван дер Вейдена и спутав живопись XV века с образцами века XVI.

Результаты его деятельности в Киеве я оценил в полной мере, побродив возле развалин Успенского собора. Груды битого кирпича и щебенки, уцелел только юго-восточный придел апостола Иоанна под темно-зеленым куполом-луковицей. На остатках стен потемневшие от сырости фрески, под ногами осколки мозаики и алтарной резьбы. Следы пожара на соседних зданиях — барочный архиепископский дом, типография, Трапезная церковь. Я неоднократно видел Печерский монастырь на снимках и архитектурных планах, сегодня от него осталась лишь тень, обожженный скелет, над которым главенствовала стометровая Великая колокольня, тоже поврежденная взрывом.