Риск. Молодинская битва - Геннадий Ананьев

— Как повелишь, государь. Одно прошу: с верными людьми моими, особенно крымскими, сноситься не запрещай. Твои послы тебе весть дают, мои доброхоты — мне. Худо ли? Под двумя оками держать врага, разве ущербно для отечества? Подарки же им от своей казны слать стану.

— Сносись. Но ни с королем, ни с ханом, ни с султаном. Помни это! Доходному приказу повелю, чтоб тоже не сторонился от подарков.

Что и говорить, огорчило князя Воротынского недоверие государево. Очень огорчило. И все же домой он ехал в приподнятом настроении. Спешил успокоить княгиню, которая, он знал это, извелась вся, его ожидаючи. Послал он и за братом, чтобы поспешил тот в гости на пир радостный.

Однако князь Владимир не очень-то обрадовался, послушав брата. В требовании самовластца писать клятвенную грамоту он увидел не только обиду, но и грозное предупреждение.

— Может, довольно потакать дьявольскому самодурству скомороха?! Сплотим бояр и встанем стеной за Владимира Андреевича. Полк царев пойдет со мной. Обидел крепко детей боярских царь, окружив себя дворянчиками скороспелыми.

— Негояс твой совет, брат. Негож. Мы присягнули государю Ивану Васильевичу…

— Государю, а не скомороху, злобою пышущему, кровь безвинную льющему. Господь благословит нас на дело святое, праведное, отпустит грех клятвоотступничества, ибо сам самовластец нарушил клятву, дважды даваемую князьям, боярам, ратникам и всему народу. А если, брат мой дорогой, голову страшишься потерять, то я так тебе скажу: не теперь, так через год, через два или пять все одно ни тебе головы не сносить, ни мне. Иль не чуешь, все знатные роды под корень злодей рубит!

— Не о голове речь, — возразил Михаил Воротынский брату. — Не о ней. Ты вспомни, что отец наш перед кончиной говорил. Завет его вспомни. То-то. Царь перед Богом в ответе, не нам его судить. Это — раз, — загнул палец князь Михаил. — Второе, — загнул еще один палец, — не просто милость изъявил Иван Васильевич, вернув нам вотчину родовую, одарив еще и новыми, — царь порубежье российское мне вручил! Вот и прикинь, могу ли я от такого дела отказаться? Не царю худо сделаю, отказавшись или службу правя через пень, через колоду, а хлебопашцам рязанским, тульским, мещерским, владимирским, московским, одоевским, белёвским, боровским — разве перечтешь, где кровавые ископоти ежегодно, почитай, прокладываются. Мы с тобой свои уделы крепко оберегаем, людны села наши, пашни колосом полные, скот тучный, но везде ли такое? Вот что для меня сейчас важно. Не голова важна.

— Ты думаешь, сладится все сразу, стоит тебе воеводствовать разумно и с прилежанием? Крымцы что, спать станут…

— Не думаю. Пройдут годы, пока по всему Полю города укрепятся навечно, но начало тому положим мы с тобой. Не сомневайся, брат, в нужности дела нашего. Не сомневайся. А головы? На то воля Господа Бога. Воля государства. Давай-ка, осушим кубки пенные меда малинового иль вина фряжского и — за дело.

Словно ожидала этих слов княгиня, вошла в трапезную с подносом, на котором стояли кубки с медом малиновым. Стройна, как тополь. Краса-девица на выданье, а не мать двоих детей. Сарафан розового атласа, отороченный бархатом и шитый жемчугом, ласкал глаз нарядностью, а улыбка, счастливая, совершенно безмятежная, завораживала.

— Откушай, князь Владимир, что Бог послал, — радушно попотчевала она деверя,[198] подавая ему кубок с медом.

— Благодарствую, княгиня. — Князь Владимир встал и ласково поцеловал невестку. — Дай Бог тебе благодати Господней.

Пир начался принятой чередой, братья больше не пререкались, разговор переметнулся на семейные проблемы, о доходах с вотчин и уделов, о лошадях выездных и конях боевых — ладно шла беседа, кубкам с вином и медом пенным уже был потерян счет, а хмель не брал пирующих, так взбудоражены были они всем тем, что миновало, а более того тем, что ждало их впереди. И им даже в голову не могло прийти, что о будущем их в это же самое время ведут разговор Малюта Скуратов-Вельский и его племянник Богдан Вельский, которого Малюта старательно приближал к царю. А чтобы остался тот разговор никому, кроме их самих, неведом, они уединились в комнату для тайных бесед, какую Малюта Скуратов имел у себя на манер царской.

— Нынче принят царем-батюшкой князь Михаил Воротынский с великой милостью. Главой государевой порубежной службы очинён. Ему же и создавать эту самую службу, объединив вотчинных порубежников. Что князь Михаил успешно исполнит царев урок, сомнения у меня нет, но тогда он, обретя полное доверие государя нашего, вновь вплотную приблизится к трону, основательно нас потеснив. Выгодно ли подобное нам?

— Что поделаешь? Государь — самовластец. Поперечь ему, в опале окажешься. Все потеряешь, чего достиг.

— Сколько я тебя буду наставлять? Не переча, а потакая его страстишкам, навязывать свое мнение.

— Все так… Сколько, однако, ты не навязывал, а Иван Грозный так и не повелел дознаваться в пыточной. Выходит, не навязал.

— Не скажи. Поручив князю создавать государеву порубежную службу, велел меж тем писать клятвенную грамоту, что не изменит отчизне и ему, царю всей России. Условие такое: два-три поручительства за него бояр и одно святительское.

— Выходит, не впустую твое наушничество. Стало быть, есть резон продолжать. Но я-то что смогу? Я же не вхож к царю.

— Сможешь пособить. Не праздности же ради позвал я тебя. Ты расстарайся сблизиться с князем Михаилом Воротынским, будто весьма заинтересован в успехе его дела. Давай ему дельные советы, но главное, обещай помощь, если случится какая загвоздка. А их я обеспечу.

Выполнение тобой обещанного — на мне. Смогу и думных бояр настропалить, и самого царя.

— Расстараюсь.

— Самое же главное вот в чем: царь обещал Михаилу Воротынскому очинить княжескими боярами по его списку. И даже не своей волей, а волей думцев. Расстарайся сделать так, чтобы обязательно среди представляемых на княжеских бояр был Фрол Фролов.

— Исполню. Но, дядя, не станет ли такое ошибкой? Получит Фрол из рук княжеских боярство, может выскользнуть из наших рук.

— Молодо-зелено. В окончательном списке, представленном на Думу, его не окажется, а царь подпишет на него отдельно жалованную грамоту. Очинит дворянином своего, Государева Двора. Мы покажем ее Фролу Фролову, убедив его, будто князь забыл о нем, о его многих услугах, но сами поставим условие: исполнишь наш урок — жалованная грамота в твоих руках.

— Ты говоришь так, словно уверен, что царь пойдет на такое.

— Уверен.

Он не сказал племяннику, что у него был уже разговор с Иваном Грозным о Фроле Фролове, о котором царь наверняка помнил. Он еще раз предупредил племянника:

— Не провали задуманное. В списке для утверждения Думой, какой князь Михаил подготовит для думцев, Фрол должен быть обязательно. Обо всем остальном — моя забота.

Ничего не ведая о том сговоре, братья трапезовали почти до полуночи, а утром без прохлаждения поспешили в Разрядный приказ, чтобы условиться, в какие порубежные вотчины и уделы послать гонцов, дабы прибыли воеводы и порубежники смышленые из нижних чинов; подьячие и писарь тут же писали подорожные, строго наказывая ямским головам без волокиты менять гонцам коней, и уже к обеду князь Михаил Воротынский втолковывал дьяку и подьячему, специально для того выделенным, какие сведения из прошлых порубежных ему нужны. Молодой еще подьячий сразу же уловил суть просьбы и заверил:

— Не только списки из летописей сготовлю, но чертежи слажу. От Змиевого вала'плясать начну.

— Как звать-величать тебя?

— Сын Логина именем Мартын.

— Сколько тебе времени, Мартын Логинов, надобно, чтобы завершить задание?

— Неделю, князь.

— Не мало ли?

— Мало, если спать ночами. Одно прошу, свечей бы сверх даваемых нынче выделили. Можно сальных.

— Своих пришлю, без волокиты чтобы. Восковых. Сколько потребно, столько и получишь.

— Благодарствую.

Подьячий даже не замечал, что начальник его, дьяк добротной полноты, оттого кажущийся осанистым, сверлил выскочку недоброжелательным взглядом своих глубоко упрятанных глаз-пуговиц.

— В срок, князь, все приготовлю. В лучшем виде, — твердо пообещал Логинов.

Не очень-то поверил обещанию подьячего князь, но, на удивление, тот действительно уложился точно в срок, представив к тому же не только списки из летописей и чертежи, но и былины о героях-порубежниках, память о которых осталась еще со времен до Христова Рождества. Более того, былины те подьячий не просто записал, но еще и поглядел на них по-своему.

С малых лет, да и позже, в зрелые уже годы Михаилу Воротынскому внушали одно: Святой Владимир, от кого пошел их род, жив в памяти народной не только потому, что крестил Киев, а более потому, что сумел оборонить Россию от печенегов, создав несколько защитных линий, надежно прикрыв многие города от Степи. Оттого он и стал Владимиром Красное Солнышко. Рассказывали воспитатели его и о Змиевых валах, что за добрую тысячу лет до Рождества Христова опоясывали будто бы земли сколотов-днепрян, но о происхождении этих валов говорили по-разному. В устах одних рассказчиков разрубил-де злого Змея-Горыныча, губителя всего живого, пополам волшебный кузнец, а затем, захватив половины эти кузнечными клещами, впряг их в огромной величины плуг, им же выкованный, и заставил пропахать заветную борозду, через которую был уже заказан путь Змею-Горынычу. Другие объясняли рождение Змиевых валов силой чародейства волхвов, которые с помощью треб умолили Берегиню[199] оградить верных ее поклонников от злого ворога-разорителя. У подьячего Логинова Змиевы валы выглядели совсем по-иному и имели уже не былинную, не культовую, а земную основу.