Драконьи грезы разужного цвета - Татьяна Патрикова

Ставрас, все так же оставаясь драконом, устроился рядом, положив морду на сложенные перед собой мощные, когтистые лапы. Шельм перекатился к нему под бок и прижался к теплому бронзовому с радужными переливами брюху. Дракон покосился на него, повернув голову, но возмущаться не стал, отвернувшись.

Молчали долго, а потом заговорил Шельм:

— Думаешь, я не знаю? Не знаю, что вереск в таких количествах не растет на обычных холмах, лишь на курганах?

— И знаешь, кто спит вечным сном под ними?

— Драконы.

— Нерожденные дети. Точнее те, кому не дали родиться. Сотни, тысячи нерожденных детей, ни в чем неповинных, кроме того, что чем-то не приглянулись этому миру, позволившему их родителям покинуть их.

И столько тоски было в его голосе, столько боли, что Шельму захотелось плакать. Но он, конечно, сдержался. Просто прижался к драконьему боку еще сильнее.

— Ты считаешь, что Эллинильбисталь не могла быть дракончиком из такой вот мертвой кладки?

— Конечно, не могла, — убежденно отозвался лекарь. — Но, знаешь, что я никак в толк не возьму?

— Что?

— Если драконы не бросают гнездо, оставляя его умирать, они убьют любого, кто рискнет подобраться к гнезду ближе, чем на пару десятков шагов. Поэтому просто не понимаю, как им удалось украсть живое яйцо. Просто не понимаю.

— А если дракон просто отлетел ненадолго и…

— Пусть так, но, как ты думаешь, смог бы вор или воры убежать от дракона?

— Портал. Понимаю, их редко открывают, требуется слишком много силы, но…

— Дракон, преследуя похитителя своего ребенка, может с легкостью перенестись сквозь пространство. Мы магические существа, Шельм, и Гиацинт был прав, назвав нас хранителями мира. Внутри этого мира найти ребенка его родителю не составило бы труда, даже если малыш еще не вылупился. Но её не просто не нашли, до сих пор не ищут.

— А если…

— Нет, если бы кто-нибудь из людей убил дракона или тот просто погиб по какой-то иной причине, я бы знал. Вот в чем загадка, — опроверг его предположение Ставрас и замолчал, ожидая реакции, но, не дождавшись, неожиданно заговорил сам. — Я отослал тебя, потому что не хотел приводить сюда, знал, что догадаешься… — и, когда Шельм снова промолчал, словно бы не услышав, добавил почти не слышно: — Даже Август не знал.

— Почему ты все время меня с ним сравниваешь? Я же видел его в твоих воспоминаниях, мы не похожи. Совсем. Почему? Почему ты ведешь себя со мной так, словно пытаешься подогнать под какую-то заранее заготовленную для меня матрицу?

— Я не масочник, чтобы накладывать матрицы, — помолчав, рыкнул дракон раздраженно.

— Вот только не надо. Ты прекрасно понял, о чем я, — бросил шут, отстранился и встал на ноги. Обошел дракона и остановился прямо напротив его морды. Глаза его горели возмущением и обидой. — Если тебе нужна была всего лишь замена ему, нашел бы себе кого попроще! Веровек бы тебе идеально подошел!

— Я выбрал тебя.

— И что, я теперь от восторга должен коленопреклонством тут заниматься, аки рыцарь верный, и боготворить тебя за это?! Не дождешься! — прокричал ему в морду шут и неожиданно исчез прямо оттуда, где стоял.

Ставрас глубоко вздохнул. Посмотрел на молчаливое царство могильных холмов и сдался. У него никогда не получалось с ним по-настоящему спорить. Даже еще там, в Столице до всех этих перемен, что привнес в его жизнь голубоволосый мальчишка, он не мог с ним спорить, ругаться и… отказывать. Последнее смущало Ставраса, пожалуй, больше всего остального.

Он открыл глаза, узрел уже ставший привычным потолок и лишь потом осознал, что природные, уже подзабытые инстинкты дают о себе знать. Он скосил глаза и обнаружил Шельма спящего у себя под боком, свернувшегося калачиком и закинувшего под одеялом руку ему на живот.

Вот это его и напрягло больше всего. Он вовсе не преувеличивал, рассуждая о том, что драконы крайне редко позволяли кому-либо не просто смотреть на свой живот, но и прикасаться к нему. Поэтому сейчас его драконьи инстинкты, ну, по крайней мере, то, что от них осталось после всех этих лет радужности, вопили дурным голосом, что он тронулся умом, если позволил существу чуждому этому миру, подобраться к себе так близко. Но инстинкты инстинктами, а вот эмоции этот факт вызывал у него противоречивые. Конечно, с одной стороны хотелось как можно быстрее оттолкнуть от себя мальчишку, уткнувшегося лицом ему в плечо. С другой, напротив, хотел прижать его к себе еще ближе. Странное чувство. С Августом, даже потом, уже после всех треволнений и образования Драконьего Королевства, он никогда такого не испытывал.

Осознав, что снова сравнивает мальчишку с тем, другим, Ставрас глубоко вздохнул, изгоняя воспоминания, и накрыл ладонь Шельма у себя на животе. Тот промурлыкал во сне нечто неразборчивое, вжался лицом ему в плечо, задевая кожу уже не только носом и лбом, но и губами, и непроизвольно стиснул руку, дыша все так же глубоко и ровно, щекоча его дыханием. Лекарь улыбнулся. Ну, как он мог от него отказаться? Как мог не запечатлеть?

Мур расхаживал по комнате на верхнем этаже мельницы и рассуждал, бурча себе под нос. Он редко это делал, лишь тогда, когда действительно беспокоился о чем-либо:

— Так, кажется, можно не волноваться. Наставления я своим парням завтра сделаю, так что не должны подвести, недаром я этих оболтусов два года в подмастерьях держу…

— Не хочешь уезжать? — перебил его вопрос Гини, сидящего на кровати и смотрящего в окно, через которое в комнату поникал холодный, нелюдимый лунный свет.

Кровать эту когда-то Муравьед для них обоих сколотил сам, устойчивая, не скрипучая, большая, такая как надо. Она занимала почти половину комнаты и приятно радовала глаз искусной резьбой на спинках. Вырезал Гиацинт, он вообще, как и большинство масочников, был личностью творческой, в свободное от работы время любил рисовать, сочинял стихи, которые соглашался зачитывать Муравьеду лишь под угрозой смертельной обиды. Был очень талантливым, как кондитер, все время придумывая из муки, яиц и сахара, казалось бы, не хитрых ингредиентов, нечто такое, что просто не могло ни поразить воображение. Мур часто думал, почему он все еще с ним? Не потому ли, что масочнику, пусть и со всеми его мирными талантами, просто некуда идти? Но Гиацинт всегда разубеждал его, стоило им оказаться достаточно близко, чтобы дотянуться друг до друга губами. И это было их особое, самое сокровенное волшебство.

— Не хочу, — замерев посреди комнаты, честно признался Мур. Он никогда не лгал ему и не собирался начинать сейчас, но сразу же добавил: — Но поеду.

— Почему? — не поворачиваясь к нему, ровно обронил Гиня.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});