Двор Красного монарха: История восхождения Сталина к власти - Саймон Монтефиоре

Вышинский с помощниками сидел слева от зрителей. Обвиняемые, шестнадцать заросших и неряшливо одетых несчастных людей, – справа. Их охраняли солдаты НКВД, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками.

За обвиняемыми виднелась дверь, которая вела в комнату, где стоял стол с бутербродами и закусками. В этой комнате сидел Генрих Ягода. Отсюда он мог в ходе процесса общаться с Вышинским и обвиняемыми.

Сталин, говорят, прятался на галерке, в маленькой комнате, расположенной в задней части зала. Многие якобы видели валившие оттуда клубы дыма трубки.

13 августа, то есть за шесть дней до начала процесса, Сталин еще раз встретился с Ежовым и уехал на поезде в Сочи. Таинственность и секретность пропитали всю советскую систему. Они были настолько глубокими, что понадобилось более шестидесяти лет, чтобы выяснить, что на самом деле Сталин во время процесса над Зиновьевым и его друзьями был далеко от Москвы. Правда, это не мешало вождю следить за всеми перипетиями этой юридической драмы так же внимательно, как если бы он выслушивал доклады помощников у себя в кабинете. Восемьдесят семь пакетов с печатями НКВД плюс стенограммы заседаний, не говоря уже об обычных кипах газет, сотнях записок и телеграмм, лежали на плетеном столе, который стоял на веранде дачи.

Каганович и Ежов обсуждали с вождем каждую деталь. В эти дни Ежов был явно сильнее своего недавнего покровителя. Об этом можно судить хотя бы по тому, что его подпись на телеграммах стояла перед подписью Железного Лазаря.

Великий кукловод управлял представлением издалека. Ежов и Каганович просто выполняли его указания и снабжали прессу нужной информацией. 17 августа они доложили Хозяину о том, как организовано освещение процесса в печати. «„Правда“ и „Известия“ будут каждый день уделять процессу первую страницу», – докладывали Ежов и Каганович.

На следующий день они получили от Хозяина телеграмму с приказом начать процесс 19-го числа. Подсудимым предъявили фантастические обвинения в совершении очень запутанных преступлений. Темный заговор возглавляли Троцкий, Зиновьев и Каменев. Они входили в «Объединенный троцкистско-зиновьевский центр». Им вменялись в вину убийство Кирова и неоднократные, к счастью, неудачные покушения на жизнь Сталина и других большевистских вождей. Никто не удосужился объяснить, почему они решили не трогать Молотова. Целых шесть дней обвиняемые с поразительной покорностью, так удивлявшей наблюдателей с Запада, признавались в этих и других не менее невероятных преступлениях.

Обвинение изъяснялось на языке, путаном и непонятном, как иероглифы. Его можно хоть как-то понять, если знать эзопов язык и помнить, что в закрытой вселенной большевиков, наполненной заговорами и борьбой зла против добра, терроризмом считалось любое сомнение в правильности решений и поступков Сталина. Отсюда следовало, что все политические оппоненты вождя были убийцами и террористами. Каждый раз, когда собиралось больше двух террористов, рождался заговор. В результате объединения «убийц» и «террористов» из разных фракций возник объединенный центр едва ли не космических масштабов. Процесс убедительно показывает страсть Сталина к театральности и размах большевистской паранойи, сложившейся после десятилетий жизни в подполье.

Сломленные люди сидели на скамье подсудимых и четко отвечали на вопросы обвинения. Генеральный прокурор Вышинский оказался достойным исполнителем воли и идей гениального кукловода. Он блестяще объединял гнев и негодование проповедника Викторианской эры с дьявольскими проклятиями сибирского шамана. Вышинский – невысокого роста щеголеватый мужчина в отлично сшитом костюме, белой рубашке и галстуке в клетку. Из-за стекол очков в роговой оправе проницательно смотрели яркие черные глазки. Рыжеватые волосы уже начали редеть. Западные наблюдатели считали, что этот человек с курносым носом и седыми усами больше похож не на генерального прокурора первого в мире государства рабочих и крестьян, а на процветающего брокера, который привык обедать в шикарных ресторанах и играть в гольф в Саннингдейле.

Родился Андрей Януарьевич Вышинский в богатой и знатной польской семье в Одессе. Когда-то он попал в одну тюремную камеру со Сталиным. Он делил с будущим вождем содержимое продовольственных корзинок, которые приносили родители. Эта прозорливость, возможно, спасла Вышинскому жизнь. Несмотря на меньшевистское прошлое, он сделал завидную карьеру в партии большевиков. Отличительными чертами Вышинского были абсолютная покорность и страшная жестокость, граничившая с кровожадностью. В докладных записках и письмах, написанных Сталину в тридцатые годы, он постоянно предлагал расстреливать обвиняемых. Обычно он называл их «троцкистами, готовящими убийство Сталина». Чаще всего записки заканчивались словами: «Рекомендую высшую меру наказания, расстрел».

С одной стороны, пятидесятитрехлетний Андрей Вышинский был очень груб с подчиненными, с другой – был страшным подхалимом перед начальством. «Я уверен, что людей нужно держать в сильном напряжении», – любил повторять он и сам постоянно жил в напряжении. Вышинского мучили приступы экземы. Он существовал в постоянном страхе, который сам же и разжигал. Прокурор никогда не терял бдительности, был всегда готов дать отпор. Энергичный, амбициозный и очень умный Андрей Януарьевич Вышинский производил на иностранцев сильное впечатление. Он пугал их своими судебными манерами и злыми шутками. Это Вышинский, правда не сейчас, а через несколько лет назовет румынов не народом, а профессией. Он очень гордился репутацией смертельно опасного человека. Когда в 1947 году Вышинского представили в Лондоне принцессе Маргарет, он прошептал дипломату: «Пожалуйста, не забудьте сказать, что я был генеральным прокурором во время знаменитых московских процессов».

Ежов с Кагановичем, должно быть, много времени проводили в комнате для высокопоставленных гостей. Они каждый день докладывали Сталину о том, как идет процесс. «Зиновьев подтвердил слова Бакаева, что тот сообщал Зиновьеву, как идет подготовка к теракту против Кирова…»

Убедить иностранных журналистов в том, что это не спектакль, было нелегко. Сомнения усиливали грубые ошибки НКВД. На суде, к примеру, было заявлено, что сын Троцкого, Седов, отдавал приказы совершать убийства из гостиницы «Бристоль» в Дании. Однако было известно, что отель с таким названием был разрушен еще в 1917 году.

«Какого черта вам понадобилось упоминать эту гостиницу? – рассвирепел Сталин, узнав о промахе. – Нужно было сказать: железнодорожный вокзал. Вокзалы никто не разрушает».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});