Друзья и враги Анатолия Русакова - Георгий Тушкан

Анатолий, оставив без ответа легкомысленный вопрос, поинтересовался лысым бухгалтером.

— Он вовсе не бухгалтер, он монтер по сложным машинам. Ему надо подзаняться по математике и физике.

Его два сына кандидаты технических наук, но, видимо, папу учить не хотят.

У сцены Анатолий увидел вертлявого подростка с расстегнутым воротом. Он кому-то строил рожицы.

— И детдом и дом престарелых, — усмехнувшись, сказал Анатолий.

— Ноев ковчег, — подтвердил Сергей Зубавин.

— Юля, о которой шла речь у калитки, — впереди вас, отсчитайте три ряда. В сиреневом платье, рядом с Шелгуновым, русоголовым, — заговорщически прошептала Людмила.

Русый молодой человек, как только Анатолий взглянул на него, мгновенно оглянулся. Он не посмотрел прямо, а чуть скользнул взглядом и уставился во что-то, наблюдая краем глаза за Анатолием.

Как только Людмила назвала фамилию «Шелгунов», Анатолий вспомнил рассказ депутата Кленова об Антоне Шелгунове, ученике вечерней школы, который просил помочь завербоваться на нефтепромысел. Может быть, однофамилец? Но скользящий взгляд русоголового, особый взгляд, уверил Анатолия в том, что этот парень именно тот Шелгунов. Почему же он не уехал?

2

На сцену вышли несколько человек и стали рассаживаться за стол, накрытый красной тканью. Среди них Анатолий увидел Сергея Зубавина, который, улыбаясь говорил о чем-то с седоватой женщиной.

Людмила прошептала:

— Она — секретарь райсовета, тоже наша ученица.

— А это собрание надолго? — нетерпеливо перебил Анатолий.

— Ну что вы! Татьяна длинных речей не любит.

— Это кто?

— Ну, директор, Татьяна Сергеевна.

— Это всем директорам директор… — послышалось сзади.

Анатолий оглянулся и встретил насмешливый взгляд вихрастого парня в вельветовой курточке с «молнией».

— Ведь я только из-за нее школу не бросил, — продолжал вихрастый. — Мигом всю дурь из башки выбьет.

Вроде и ничего такого не скажет, а ты потом целую неделю затылок чешешь.

Впереди то и дело раздавался дружный смех. Оттуда донеслось: «Принципиальной разницы между твоим мозгом и футбольным мячом нет. Количество извилин одно и то же». И снова смех. В дверях зала появилась миловидная девушка.

— Соня Рындина, фельдшерица, — шепнула Людмила. — Прекрасно поет в нашей самодеятельности. А у вас какие таланты?

— Я бесталанный, но немного играю па баяне…

— Имейте в виду, я руковожу самодеятельностью… На сцену поднялась высокая, стройная, еще молодая женщина в красивом, нарядном платье. Она на ходу что-то сказала сидящим в президиуме. Те засмеялись. Она пошла к кафедре, но миновала ее и остановилась почти у рампы.

— Друзья, — обратилась она, — прежде всего поздравляю вас с началом нового учебного года. — Ее сильный грудной голос звучал взволнованно.

Зал дружно зааплодировал. Кто-то крикнул:

— И вас тоже!

— Спасибо… Для всех нас сегодня большой день, и я хочу нам всем пожелать удачи, успеха и настойчивости. Я хочу, чтобы в конце учебного года вас было столько же в этом зале, как и сейчас, чтобы никто не отстал по дороге и не сбежал. Чтобы учиться в вечерней школе, надо быть очень твердым, настойчивым. И устал после работы, и спать — смерть хочется, и двойки получать не хочется, и свидание девушке назначил… А кое-кто с женой поссорился, так как жена против вечерней школы. Вот потому я и желаю вам настойчивости и даже мужества, особенно новичкам. Иногда в нашу рабочую среду попадают люди «от нечего делать», несерьезные. Недавно, подавая заявление в школу, один молодой человек так объяснил мне цель своей жизни:

Жить на вершине голой,Писать простые сонетыИ брать от людей из долаХлеб, вино и котлеты…

В зале засмеялись.

— Так я же шутил! — крикнул рослый юноша, стоявший у стены.

Раздался дружный хохот. Директор протестующе подняла руку.

— Понимаю, что стихи-то шуточные, произнесены они полусерьезно, и упомянула об этом не для смеха, а для того, чтобы напомнить, что в нашей школе надо работать серьезно, а жить лежа на вершине голой не удастся… Повторяю, вы можете смело рассчитывать на помощь учителей, на помощь своих товарищей. Все мы можем сказать спасибо ученику десятого класса Сергею Зубавину за то, что он, сам человек занятой, помог Татьяне Ивановне Лисицыной, работнице детского сада, успешно кончить семилетку, помог наладить жизнь, Я могу назвать Жарикова, Стрельцова и многих других, также помогавших отстающим.

Свою речь директор закончила требованием не коптить помещение школы табачным дымом, ведь здесь днем учатся дети. «Постарайтесь, чтобы не пришлось говорить: мальчики, соберите свои окурочки из цветочных горшочков в бумажечки и выбросьте».

3

Ученики усаживались за парты. Анатолий подсел к Шелгунову, примостившемуся в углу, подальше от окна.

О таких, как Шелгунов, пишут: «Особых примет нет». Почти круглое, слегка скуластое лицо в веснушках, белесые брови, короткий разлапистый нос, маленькие карие глаза. Все самое заурядное. Парень старался держаться в стороне от других, был молчалив.

Шелгунов даже не взглянул на Анатолия и продолжал сидеть все так же прямо, глядя перед собой, только губы его чуть-чуть сжались да слегка опустились веки.

— Ты Антон Шелгунов? — почти шепотом спросил Анатолий.

— А что? — так же тихо спросил парень.

Правая рука его поднялась, и большой палец уцепился за нижнюю пуговицу пиджака. У Анатолия не осталось ни малейшего сомнения в том, что под пиджаком — оружие.

— Так ты или не ты — Антон Шелгунов? — нетерпеливо спросил он.

— А если я? — сквозь зубы спросил Шелгунов и резко повернулся к соседу, испытующе шаря взором по лицу, по рукам, стараясь отгадать его намерения.

— А то, что я уже все знаю от депутата Кленова. — Анатолий смотрел прямо в глаза Шелгунову, где недоверие, озлобленность и готовность мгновенно действовать сменились растерянностью.

Подошла миловидная блондинка, которую Зубавина назвала Соней Рындиной. Она удивленно взглянула па Анатолия, затем требовательно на Шелгунова. Тот мотнул головой в сторону соседней парты.

— А, собственно, в чем дело, гражданин? — Шелгунов явно «отшивал» его.

— Хотел поговорить начистоту, — отозвался Анатолий.

Не мог же он вот так, сразу, навязываться незнакомому парню со своими советами. Да он и сам толком не знал еще, нужна ли его помощь. Вот если бы Шелгунов рассказал все обстоятельства дела, они бы вместе и решили, как действовать.

— Может, тебе надо помочь?

— Чем? — резко, но негромко, чтобы не привлечь внимания, спросил Шелгунов.

— Вообще помочь…

— В общем и целом? — Шелгунов смерил Анатолия презрительным взглядом и насмешливо покачал головой. — Не хочешь ли ты мне помочь по алгебре? — Он криво улыбнулся.

— Не базарь, — сердито оборвал Анатолий.

Теперь Шелгунов не смеялся. Лицо его стало сосредоточенным и злым. Он быстро прошептал, глядя прямо перед собой:

— Кто тебя знает, что ты за птичка и какие у тебя намерения?

Что же мог сейчас сказать Анатолий? Шелгунов явно не доверял ему, он с нарочитой медлительностью собрал тетради и молча пошел к другой парте, к Соне Рындиной. Анатолий заметил ее ревнивый, осуждающий взгляд, обращенный на него. Она заулыбалась, когда Шелгунов сел рядом. Видимо, Анатолий занял ее место.

— Плацкартное место рядом с вами свободно? — раздался басистый голос.

Не ожидая ответа, рядом с Анатолием не сел, а плюхнулся за парту автор стихов, о которых говорила директор школы, рослый полноватый парень с бледным лицом, тонко подбритыми усиками и длинными волосами, с галстуком, на котором красовалась обезьяна.

— Рудольф Милич собственной персоной, — сказал и небрежно сунул руку.

Анатолий пожал длинные, безвольные, испачканные краской пальцы.

— Послушайте, — обратился юноша к Анатолию, и это прозвучало как «паслште». — Я понимаю, люди любят пышные фразы, но наша директриса побила все рекорды. Она всегда так?

— Не знаю. Я здесь первый день.

— И я первый. Вам повезло, сэр. Директорша не спекулировала вашим именем.

— Вашего она тоже не назвала.

— «Жить на вершине голой, писать простые сонеты», — меланхолически начал Милич.

— Ну кто вас тянул за язык? Вы брякнули: «Я пошутил», и все узнали, кто автор.

— Я хотел обратить на себя внимание девчонок, на свою незаурядную личность. Или вы серьезно верите, что это мое настоящее кредо?

— Что такое кредо?

Милич был в затруднении.

— Как вам объяснить… Идея, что ли. Я не так глуп, чтобы довольствоваться скалой, сонетами, котлетами. Из всех «измов» я выбрал практицизм.

— Ну и как?