Фашизм. Тоталитарное государство - Желю Желев

Выборы в фашистском государстве лишь одна из многих политических комедий. Логично было бы, чтобы в государствах такого типа вообще обходились без выборов, потому что успех фашистской партии абсолютно гарантирован. Она не может проиграть выборы никогда. После того как она построила структуру тоталитарного режима, она всегда набирает если не все 100 процентов голосов, то цифру весьма к ним близкую. Так, при плебисците о судьбе Саарской области в 1935 году 90 процентов населения проголосовало за присоединение ее к Германии (71—194); результаты плебисцита по вопросу об аншлюссе Австрии по официальным данным: 99,75 процента ответили «да» в Австрии и 99,08 процента ответили «да» в остальной части Германии (148—176). Однако в сравнении с «успехами» нацистской партии на выборах при демократической системе Веймарской республики эти 99 процентов выглядят весьма подозрительными. Общеизвестен факт, что до прихода к власти нацисты никогда не набирали более 37,3 процента голосов.

В ходе референдума 19 августа 1934 года, когда нацисты поставили на «всенародное голосование» вопрос о совмещении должностей президента и канцлера, немецкий народ тоже «единодушно» и «с большим воодушевлением» предоставил обе власти в руки Гитлера. О том, чего стоят 99-процентные результаты голосования, мы узнаем, например, из высказывания районного партийного руководителя участка Берлин-Бранденбург: «Кто 19 августа не примет участия в голосовании, является дезертиром и не может больше быть подданным Германской империи» (103—109).

Референдум в июле 1947 года в Испании по вопросу о целесообразности провозглашения монархии представлял собой тот же спектакль. Правительство получило свыше 80 процентов голосов в пользу монархии, то есть тот ответ, который оно желало получить.

Политические выборы в тоталитарном государстве сугубо формальны, ибо организованы таким образом, что правящая верхушка просто выбирает сама себя.

Фальсификация волеизъявления избирателей — самое простое и самое обыкновенное дело во время выборов. При подмене избирательных бюллетеней иногда случаются курьезы, когда число проголосовавших «за» превышает общее количество избирателей.

«Дальнейшим шагом по укреплению политического контроля нацистских заговорщиков, — читаем в материалах Нюрнбергского процесса, — было сведение выборов к чистой формальности, лишенной какого либо элемента свободы выборов. Выборы, в собственном смысле этого слова, не могли проводиться при нацистской системе» (84—580).

Документы, сохранившиеся после капитуляции фашистской Германии, показывают, как проходили выборы, что в действительности скрывалось за полным единодушием избирателей, как действовали те тайные силы террора, которые обычно считаются органами охраны порядка и спокойствия, как официальные организации превращались в орудие государственной власти, принуждающее своих членов голосовать. «Мы располагаем полным досье из крейса Эрфурт (Тюрингия), содержащим материалы в связи с плебисцитом 1937 года, — заявил английский обвинитель Д. Максуэлл-Файф на процессе в Нюрнберге. — Штутцпунктлейтеры должны были заранее сообщать о всех тех лицах в своем районе, по поводу которых они с уверенностью могут предположить, что те будут голосовать против. СД издала приказы, адресованные штутцпунктлейтерам и всем руководителям отделений службы безопасности. Руководители отделений на местах обязывались в наибольшей степени содействовать штутцпунктлейтерам» (89—563).

А вот как на практике СД выполняла директиву по слежке за тем, принимают граждане участие в голосовании или нет. Установить это было довольно просто. (89—563). Из документа видно, что жену некоего Билшовского привели голосовать, чтобы к урнам пришли все избиратели и режим мог бы получить полную поддержку германского народа. Другой документ свидетельствует: «Рабочему Отто Виганду пришлось четырежды напоминать, что он должен проголосовать в день выборов, и в конце концов он проголосовал только в результате нажима» (89—563). Этот рабочий знал, что за полицейским натиском местных партийных функционеров для него кроется реальная опасность очутиться в концентрационном лагере или, по меньшей мере, быть арестованным.

Еще один документ раскрывает мотивы, вынуждающие подчиняться давлению и голосовать: «Муж... проголосовал. Несомненно он сделал это, боясь нового ареста» (89—563).

В гау Кобленц — та же история. «Там, где было дано указание о специальном наблюдении и контроле, — докладывает крейсгешафтсфюрер СД, — в некоторых ортсгруппах голосовали «против» и подали недействительные бюллетени главным образом женщины» (89—564).

А «... в Бремене крейслейгеры, ортсгруппенлейтеры и штутцпунктлейгеры должны были письменно сообщать о гражданских служащих, которые не принимали участия в голосовании во время выборов 29 марта 1936 г.» (89—564).

Интересно также и то, что «в Тюрингии именно блоклейтеры и целенлейтеры (т.е. — партийные руководители. — Ж. Ж.) должны были представлять доклады о том, как население отреагировало на результаты плебисцита 1938 года, «особенно в маленьких городах и селах» (89—565).

«В Роттенбурге партия организовала демонстрацию против епископа, который отказался голосовать...» (89—564). Это характерный прием фашистского государства, когда необходимо оказать давление на гражданское общество. Режим не действует грубо и в лоб, используя полицейский аппарат, а подключает вроде бы негосударственные массовые организации, которые «спонтанно» реагируют в защиту государства. Фашистская власть применяет полицейские санкции в сочетании со «спонтанной» народной поддержкой. В таком стиле она проводит всю подготовку к выборам: за явку каждого к избирательной урне отвечают несколько представителей различных местных массовых организаций. Цель — заставить проголосовать всех избирателей, внесенных в списки. Хосе Гарсиа, описывая подготовку референдума в июле 1947 года, отмечает: «Столь широкое участие масс в референдуме было обусловлено его тщательной подготовкой. Каждый избиратель вносился в заранее составленный список. За каждый голос в избирательном списке отвечали десятки и даже сотни устроителей референдума. Неучастие в голосовании расценивалось властями как бойкот или враждебное отношение к режиму. Страх перед репрессиями побуждал многих участвовать в нелепой «консультации с народом» (20—324).

е) Упразднение гражданских и политических свобод

С установлением фашистской системы прежде всего упраздняются гражданские и политические свободы личности. После того, как вся власть и все права переходят к государству, отдельная личность становится абсолютно бесправной. Она получает от государства лишь тот минимум прав и свобод, который необходим для еще более преданного служения режиму.

Фашистское государство исходит из той концепции, что оно — наивысшая политическая реальность, и все, что претендует на реальное существование, может почерпнуть эту реальность в нем. Итальянские фашисты формулировали этот принцип так: «Все для государства. ничего вне и против государства».

Примененный на практике к тогдашней итальянской действительности, он и дал ту корпоративную систему, которая охватила все и всяческие организации, все и всяческие виды деятельности, словом — все гражданское общество во всех его проявлениях. Отдельная человеческая личность может проявляться только в государстве и через государство. «Фашистское государство, — пишет Муссолини в своем «Учении о фашизме», — это самое высокое и мощное проявление личности... Оно представляет все формы нравственной и интеллектуальной жизни человека» (80—8).

«Для фашизма государство — абсолют, перед которым индивидуум и группы — относительны. Индивидуум и группы «мыслимы» лишь поскольку существуют внутри государства... Государство — это не только настоящее, но также и прошлое, и, прежде всего, будущее. Более длительное, чем жизнь индивидуума, государство воплощает в себе присущее нации сознание. Формы, в которых воплощаются государства, изменяются, но необходимость в них остается.

...Фашизм рассматривает государство не как ночного сторожа, — продолжает Муссолини, — который должен заботиться только о личной безопасности граждан; не как организацию с чисто практическими целями, например, обеспечение мирного сосуществования, поскольку для осуществления такой цели было бы достаточно создать совет управляющих; и не как творение чистой политики, не имеющей связи с материальной и сложной действительностью жизни отдельных людей и народов. Государство, как его понимает и осуществляет фашизм, — это духовный и нравственный факт, потому что конкретизирует политическую, юридическую, экономическую организацию нации...

Государство воспитывает в гражданах гражданские добродетели, дает им осознание их предназначения, ведет их к единству; согласует их интересы по справедливости; реализует достижения мысли в науке, искусствах, праве, человеческом сообществе...» (80—21).