Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра - Александр Богданович

Придя в себя, Рехт сообразил, что от этих двоих так просто не отделаться, и заявил, что готов сию же минуту выдать ценности. Кряхтя от боли, он попросил подать ему валявшуюся на полу палку. Сорочинский толкнул ногой тяжелую трость, не догадываясь, что в ее рукоятке спрятан револьвер тридцать восьмого калибра. Накануне он был заряжен пятью патронами с отравленными пулями, специально изготовленными на оружейной фабрике в Касселе. Предназначались они для куда более «высокой» особы, чем грабители.

Чухно вздрогнул, услышав два выстрела со стороны дома Рехта. «Что-то пошло не так, – занервничал он. – Обычно все обходилось без шума…»

Выждав несколько минут, он двинулся к дому. Брама была не заперта. С наганом в руке он поднялся по лестнице и подошел к двери. Прислушался. Вдруг дверь распахнулась, и он оказался лицом к лицу с Рехтом. Оба замерли, словно боясь спугнуть друг друга резким вдохом или движением. И когда Рехт схватился за рукоятку своей трости, Чухно выстрелил.

На полу квартиры лежали четверо. Чухно охватила паника: выстрелы могли быть услышаны в соседнем полицейском комиссариате на Зеленой, двадцать пять. Убедившись, что с Чепилой и Сорочинским все кончено, он поспешил вон из квартиры, даже не заглянув в хозяйские ящики и шкафы.

С мерзким чувством поручик удалялся от дома.

«Мало того что с пустыми руками, – растравлял он себя, – так еще утрачены два ценных «инструмента» такого присноблагодатного промысла».

Но больше мучила другая мысль: поверит ли Люфтов его рассказу о том, что в действительности произошло в квартире на Панской, девять?

Глава 59

Приезд царя

Двадцать седьмого марта[216] 1915 года царский поезд пересек старую границу и остановился на станции Броды. Из первого вагона выскочил конвой и быстро занял свои места вдоль голубого состава с монограммами и гербами. Вскоре в дверях четвертого вагона показался Николай Второй. Его встречали Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич и начальник Генерального штаба Янушкевич. После отдыха и завтрака все отправились во Львов на автомобилях.

По дороге государь дважды останавливался у белых могильных крестов, осматривал «политые русской кровью места». На въезде в город, у Лычаковской заставы, его ожидал с рапортом Бобринский. Затем вереница автомобилей продолжила путь в храм-манеж вдоль выстроенных по улицам Львова частей гарнизона – Оренбургского и Донского казачества, Государственного ополчения, воздухоплавательных, авиационных и маршевых рот.

Белинскому выпала Бернардинская площадь[217].

По правой стороне следования царского кортежа выстроилась сотня Оренбургского полка. Перед ними прохаживались унтер-офицеры, обученные полковником Спиридовичем не поддаваться «восторженному экстазу» при появлении государя и не отвлекаться на его созерцание, а все внимание сосредоточивать на возможных преступниках, которые могут попытаться прорваться сквозь строй к царскому экипажу.

Капитан понимал, что с точки зрения безопасности все эти шпалеры войск по пути проезда – лишь красивая декорация. Швырнуть бомбу просто из толпы или из-за какой-то печной трубы с крыши одного из домов на этих узких львовских улицах совсем не представляло труда. Собственно, о чем-то подобном и шла речь в перехваченном накануне немецком документе – неизвестный исполнитель должен «совершить покушение на важную особу взрывчатым составом, после чего скрыться посредством автомобиля».

О приезде Николая Второго во Львов стало известно лишь из утренних газет и по срочно вывешенным на улицах хоругвям и праздничным гирляндам. Толпа горожан, желавшая лицезреть «желанного и столь долгожданного русского царя», терпеливо ждала уже четвертый час. Стойкие же приверженцы Франца-Иосифа уныло наблюдали из своих комнат за проездом «белого царя» сквозь закрытые окна: нарушить предписания полиции о закрытии всех подвальных, настенных и накрышных окон с двух до восьми часов никто не решался.

Белинский заметил, как из боковой улицы к площади подъехал автомобиль. Дорогу ему перегородил полицейский кордон. Из кабины вышел пожилой господин и, переговорив о чем-то с полицейским офицером, не спеша направился к толпе. Его лицо показалось знакомым. Капитан подошел ближе и, к своему удивлению, узнал в нем дядю Анны – профессора Роберта Фибиха. Возобновлять знакомство у капитана не было желания. Хорошо помнилась встреча в ресторане.

«Но, может, он что-то знает об Анне?» – подумал он. После возвращения из Перемышля он наведывался на Кохановского, но служанка ничего нового не сообщила. Он все же решил подойти к профессору и, когда стал пробираться к нему сквозь толпу, неожиданная мысль остановила его: «А случайно ли профессор оказался тогда там, в ресторане?!» Раньше Белинский как-то не задумывался об этом, но его сегодняшнее появление здесь настораживало. Между тем толпа оживилась, послышались приветственные возгласы – в начале площади показался автомобиль с Бобринским, Половцевым и Скалоном. За ними в своем любимом семиместном «делоне-бельвиле» с открытым верхом ехал Николай Второй. За рулем сидел его неизменный шофер француз Кегресс. Белинский перевел взгляд на профессора и увидел, как тот быстро сунул руку в карман пальто, пытаясь что-то достать. Расталкивая зевак, капитан бросился к нему и крепко схватил за руку. Кавалькада с царем, военачальниками, великими князьями, министрами и дворцовой камарильей пронеслась мимо. Триумфальный въезд императора состоялся без эксцессов.

Профессор оторопело уставился на Белинского. Наконец, сообразив, в чем дело, и узнав капитана, с улыбкой сказал:

– Это очки, мой друг.

И когда капитан ослабил хватку, в самом деле вынул из кармана очки в золотой оправе.

Огромный храм-манеж, окруженный царскими лейб-казаками, был переполнен. В центре торжественно колыхалась вереница священнослужителей в золотистых облачениях во главе с архиепископом Евлогием.

При появлении царского автомобиля оркестр заиграл Преображенский марш. Когда «делоне-бельвиль» остановился, зазвучал гимн империи «Боже, царя храни».

Государь легко соскочил с подножки автомобиля, на ходу выбросив недокуренную сигарету, чем испортил ключевой момент киносъемки – «вступление его величества на землю древней галицийской столицы». Увидев при входе в храм своих сестер Ксению и Ольгу, царь направился к ним, коротко обнял. Затем повернулся к архиепископу, приступившему к приветственной речи.

На лицах великого князя и губернатора появилось выражение тревожного ожидания и беспокойства. Они напряженно вслушивались в слова Евлогия. Волновались не напрасно. В порыве душевного подъема, забыв обо всех предостережениях, владыка все-таки заговорил о «вступлении его императорского величества на древнюю русскую землю» и о «вотчине русских князей Романа и Даниила», закончив пафосной метафорой о двуглавом российском орле, «сокрушившем в своем неудержимом стремлении вражеские твердыни и свившем гнездо на вершине снежных Карпат».

Главнокомандующий досадливо крутил ус и кусал губы. Губернатор с неудовольствием качал головой. Однако же многих присутствующих слова Евлогия взяли за сердце. Кое у кого на глазах даже блеснули слезы. Государь, казалось, не услышал в пылких словах архиепископа никакой политики. Он спокойно поблагодарил за приветствие и с благодарностью принял поднесенную ему Почаевскую икону Божией Матери.

После молебна и марша почетного караула царь направился осматривать госпиталь своих сестер, находившийся в помещении гимназии на Сапеги. Он обошел палаты с ранеными и многих наградил крестами и медалями. После этого отправился в отведенные ему покои в губернаторском дворце.

Вечером во дворце состоялся торжественный обед, во время которого государь пожаловал генерал-губернатора графа Бобринского званием генерал-адъютанта. На графа тут же надели царские аксельбанты и вензеля.

Услышав за окном «Боже, царя храни!», Николай Второй вышел на балкон. На площади перед дворцом с крестами и хоругвями стояла толпа православных галичан.

Царь сказал им несколько сердечных слов, смысл которых местные поляки потом передавали так: «Niema żadnej Galicji, jest tylko jedna aż do Karpat sięgająca wielka Rosja[218]».

Присутствующий при этом столичный газетчик отметил в своем блокноте, что «народ ревел от восторга и сквозь слезы кричал «ура!».

На следующий день государь в необычном для него малом австрийском вагоне выехал в Перемышль для осмотра крепости.

По пути он задержался в Самборе, чтобы пожаловать званием генерал-адъютанта командующего Восьмой армией Брусилова.

Принимая погоны, растроганный генерал поцеловал государю руку.

Глава 60

Во дворце губернатора

Мрачное предвидение генерала Брусилова сбывалось. Последней крупной победой России в этой войне было взятие Перемышля. Вскоре после отъезда Николая Второго из Галиции наступил переломный день войны – началось великое отступление российской армии.