Последней главы не будет - Полина Федоровна Елизарова

Машу, Елисея, безумие в глазах матери…

И все это – со мной.

Вряд ли бы я решился на подобный Алисиному отцу поступок, да и возможностей годами скрываться, продолжая существовать, у меня нет!

Боже… Меня спас ангел!

Мой ангел.

И в этот мир мой ангел пришел благодаря вот этому, обманувшему саму смерть, человеку напротив.

А благодаря второму, так или иначе все равно не случайному здесь, я смог ее встретить в заданных обстоятельствах…

Ярость моя, так и не успев целиком и полностью мной завладеть, тут вдруг совсем испарилась.

Вылетела в форточку, упала в костер и сгорела.

Я не буду никого бить, я не буду никого оскорблять, и это не из-за слабости, нет, я сильный сейчас, я могу свернуть горы, я могу заставить дуть в нужном мне направлении ветер, я должен создать себе новый мир, в котором и мне, и Алисе будет хорошо и радостно жить!

Вот только где же она?

54

Я вышла из леса и поняла, что сделала это очень вовремя: рядом с нашим забором стояла машина Николая Валерьевича.

Я не удивилась.

Все в этой жизни в конце концов становится логичным.

Ну нет, а что вы хотели? Хеппи-энд, в котором профессор выкинет псу под хвост два с лишним года своих трудов и ожиданий, в котором он где-то и вдруг, случайно, в шаловливом апреле встретит Машу, жену Платона, и их обоих тотчас сразит любовь? И она примет его не так, как я, а искренне и с благодарностью, с желанием быть при нем и музой, и любовницей до конца его дней, а он, прозрев, приняв это чувство как дар свыше, наплевав на общественность, охладев к работе, наконец-то разведется и женится на ней и будет умиротворенный, счастливый, теперь уже всегда спокойный, ждать утреннего кофе, поданного ему в кабинет заботливой женской рукой, и выкинет в помойку все таблетки, потому что Маша своей верой и надеждой воскресит в нем страстного мальчишку, и все тогда будут счастливы, и все будут пристроены!

А Лидия Матвеевна…

Так она и без того уже давно устала и со всем смирилась.

По выходным Платон будет ходить с Елисеем в зоопарк, а я не буду им мешать, я буду его где-то ждать и писать свои посредственные картины…

О, как все было бы просто, если бы в мире могли происходить такие чудеса!

А Платон ведь часто говорил мне, что верит в чудеса!

Я же только снисходительно улыбалась ему в ответ.

Я с ним почти не спорила, я ничего не хотела менять в его представлении о мире, таком наивном, таком прекрасном, уцелевшем и выжившем, несмотря на всю чавкающую грязь за оградой, а теперь и я сама, пусть кирпичиком в стене, пусть незаметной птичкой, да хоть маленькой травинкой, но я хочу остаться в нем, в этом его мире!

Вот только пустит ли он меня туда вновь?

Что он там видел? Где летал?

…Вчера, пытаясь тащить на себе его бесчувственное тело, скинув на ходу туфли на высоченных каблуках, почти ломающие мне ноги, я лихорадочно вспоминала: как же звонить с мобильного в «Скорую помощь»? Когда вспомнила, тут же поняла, что я не знаю адреса…

Ну как же так, когда-то, в прежней жизни, я знала здесь каждый закоулок, каждую тропинку в окрестном лесу!

Да, да, когда я закончила первый класс, у бабы Зины, что жила напротив, было десять кур, два петуха и коза, а когда я закончила третий – началась перестройка и козу пришлось ей в ту зиму зарезать, потому что на прилавках магазинов стало пусто… Я помню, чем пахнут вечерние травы, я помню смех Петьки, моего неловкого ухажера – все коленки в зеленке, я помню цвет и запах маминого пестрого сарафана, он должен висеть на гвоздике, как зайдешь в дом – за дверью направо, я все помню, и я не помню элементарного… я не знаю, по какому адресу я нахожусь…

Мы не буквы, мы не цифры, мы – фрагменты. Плывем по реке жизни, как кусочки разорванной фотографии, бывшей когда-то единым целым…

После исчезновения «горилл» я втопила педаль газа и потом еще долго мчалась по дороге, то и дело оборачиваясь на распластанное на заднем сиденье тело Платона.

Мобильный мой разрывался от звонков, но я просто взяла и отключила его.

И через год, через минуту, сквозь всю свою жизнь я приехала сюда.

А больше было и некуда.

Бог есть, он точно есть, ведь калитка оказалась не заперта, в доме горел свет, и мне навстречу бежала, охая и размахивая руками, непонятно откуда взявшаяся здесь бабуля… Внезапный злой ветер путал мне волосы, на глаза наворачивались слезы, и в какой-то миг сквозь пелену отчаянья и усталости мне показалось, что в доме, в окне, в ненадежном свете ночника я увидела очертания моего отца!

Пусть, пусть это всего лишь призрак, пусть так, но ведь души умерших должны где-то жить, а мама с папой теперь живут здесь, конечно, здесь, а не в том проклятом дереве на дороге, где я лишь пару раз за все это время просто поменяла венки!

Меня ждут здесь и всегда ждали!

Как же так случилось, что день за днем, год за годом я предавала это самое лучшее, самое родное для меня место на земле?!

Место моего детства, место, где когда-то жила моя чистота, мои надежды, где книга моя всегда была открыта на первой странице…

Как-то раз, прошлым летом, когда я ПОПРОСИЛАСЬ (вот ведь аморфное ничтожество!) поехать сюда, Николай Валерьевич сказал: не надо, пока рано, это может лишь разворошить свежую рану. Да, да, он так и сказал: не надо сейчас и вообще лучше не надо, мол, он оценит участок и выставит его на продажу, а если кто купит, тогда он эти деньги просто возьмет и положит мне на счет.

И я опять смирилась, и я опять сделала вид, что поверила в то, что только он знает – КАК лучше.

Но тогда это желание все же настойчиво шевельнулось во мне, и я рассказала об этом и Аде.

Но старшая сестра в ответ только повторила – не надо: в доме мрак и запустенье, и все это может спровоцировать новый кризис, и доктор совершенно прав…

А потом она пригласила меня в оперу, в Большом давали «Онегина», и я поехала с ней в оперу, хотя должна была вместо этого мчаться сюда!