Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

— А чего же хочешь ты, девочка? Неужели умереть? Разве так желанна смерть, когда есть красота и юность? Чего ты хочешь?

Вопрос этот вызвал видение Дикой Охоты. Вольной стаей мчаться в небе над родиной, чуять прохладный ветер на лице, в волосах, пожаром раздувающий алые гривы коней. Вечно мчаться около Джерарда, одной из череды чёрных всадников, вслед за прекрасной Королевой и её возлюбленным Королём…

Любовь и свобода. Вечно. Навсегда.

Я улыбнулась в глаза-колодцы и молча покачала головой.

Ладонь Джерарда стальным запястьем замкнулась вокруг моей руки. Я ответно сжала пальцы.

— Мы всегда позволяем выбирать, — произнесла Зимняя Ночь. — Мы предлагаем помощь, владеем вожделенными дарами. Мы просто есть рядом. Мы ждём. Вы сами называете цену. Не наша вина, что вы бросаете клятвы, как осенние листья по ветру. Мы всего лишь учим вас, что сказанное слово дорого.

Она стояла прямо перед нами, остальные шестеро замерли по правую и левую руку своей старшей сестры; её прекрасное и жуткое лицо казалось вылепленным из первого снега, — маска, за которой одна только холодная пустота.

— Две смерти за одну жизнь — справедливый обмен.

Я склонилась к плечу Джерарда, он обнял меня, положив мою голову себе на грудь.

— Мы будем свободны, — тихо сказала я.

— Я совершил немало зла, — ответил он. — Разве там мы встретимся?

— А мы просто не разнимем рук и не позволим нас разлучить.

2

И молвит Королева Фей — О, как была она зла: “Чтоб самой страшной из смертей Ты, девка, умерла! Из свиты царственной моей Ты лучшего взяла!

Тэмлейн, когда б ты мне сказал, Что будет в эту ночь, Твои зелёные глаза Я вырвала бы прочь!

Коль знала б, что в последний раз Ты был вчера со мной, Я б заменила каждый глаз Гнилушкою лесной!”

Я закрыла глаза, приготовившись к боли, к падению, к расставанью с телом и чувствами, ко всему… Но не было боли, и со мною ничего не происходило. Я услышала шипение, точно рядом появилась сотня разозлённых кошек.

Сидхе обратились разъярёнными фуриями, они скалили острые зубы и шипели, их длинные волосы хлестали плетями хвостов. Они метались, но не могли к нам приблизиться, прорвать границу обережного круга, что держали два сияющих силуэта. Они были точно расплавленное золото, самый чистый свет, что обжигал сидхе и лишал их сил. Дьяволицы взмывали в воздух, исчезали, рассып`ались метелью и листвяными вихрями, обращались вороньей стаей, но никак не могли достичь нас. А мы, по-прежнему не отпуская рук, смотрели в изумлении, не в силах понять, что стало нашим нечаянным спасением.

Сияние угасло, но отчего-то я знала, что с нами по-прежнему эта оберегающая сила, того больше — она пребывала с нами всегда.

— Материнское благословение, — яростно выплюнула Зимняя Ночь, неузнаваемая в своём дьявольском обличии. Белые волосы взмывали вокруг искажённого злобой белого лица, рассыпаясь снежными клубами; кожа её была как у замёрзшего мертвеца, пальцы удлинились до невозможности и увенчались алмазными когтями. Роскошные одежды её истончились, почти не скрывая наготы до синевы бледного изломанного тела.

Её черноволосая товарка не вполне перекинулась из птичьего облика, являя жуткую смесь женского тела и тела птицы; вместо волос у неё росли глянцево-чёрные перья, перья покрывали крылатые руки, плечи и шею, женственные бёдра переходили в лапы, черты безобразно вытянулись и заострились, и вместо речи слышалось лишь шипение и клёкот.

Другая обрела страшное сходство с утопленницей и хищной рыбой вместе, кожа её была зеленоватой и рыхлой, точно готовой отстать от костей, кое-где сквозь тлелые лохмотья просвечивали бледные чешуйки, лицо сделалось одутловатым, а глаза водянисто-тусклы.

У иной живая плоть врастала в древесную кору, и все они не сохранили и малой толики прежней красоты.

Я не сдержала дрожи смешанного со страхом отвращения.

— Но вы не слишком радуйтесь, детки, — сидхе растянула в оскале тонкие сизые губы. — Ваши добрые матушки оставили вам свою защиту — предсмертное желание сильно, благословение матери того сильнее, и всего нашего колдовства не хватит, чтобы лишить вас этой защиты. А ты, наш милый мальчик, избавился от наших чар, полюбив смертную. Что ж, здесь мы проиграли. Но и вам не получить победы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Отпустите нас, — заговорил Джерард, встав передо мной. — Возвращайтесь за море, в свои холмы, к своим камням и рощам. Я был вашим всю свою жизнь, и всей жизни мне не хватит, чтобы забыть об этом. Чего вам больше?

— Чего? Всё просто: ты предал нас, наше осеннее дитя. Тебе стали противны наши игры, ты отрёкся от знаний, что мы тебе передали, вернул все наши дары, а ведь ты сам был подарен нам. Но не страшись за эту девочку: мы не причиним ей вреда и не станем преследовать её — лишний труд. Мы проследуем за ней во снах и воспоминаниях, и ей негде будет скрыться. Но и тебе, сколь бы ни велика была твоя вина перед нами, мы не причиним вреда. Да мы бы и не сумели: твоя любящая матушка защитила тебя от нас крепче любого наговора. Нет, мы, напротив, подарим тебе долголетие и силу — видишь, как мы добры к тебе, как щедры наши свадебные дары? Да и кому ещё одаривать тебя: ведь мы всё равно что твоя семья, другой у тебя не было от самого рождения. Мы всего лишь сделаем так, что ты останешься прежним… только в ином обличии. Как тебе такой подарок?

Я не успела вымолвить ни слова, и Джерард молчал, когда вдруг пошатнулся, поднимая перед лицом руки. Я поняла, наконец, что вижу, и из груди вырвался то ли крик, то ли вздох. Он весь оковывался бронёй коры, что твердела и разрасталась поверх его тела. За его спиной невозможно скоро подымался высокий ствол, выстреливали побеги, тотчас обращаясь мощными, устремлёнными к небу ветвями.

Вид творимого колдовства обездвижил меня, точно я сама опуталась корнями и побегами.

— Мы не люди и потому держим слово, смертная, — с гневным смехом обратилась ко мне сидхе. Я же оцепенела от горя и не могла ей ничем ответить. — Узн`аем, в которую цену пойдёт твоя любовь за ожидание? И надолго ли хватит твоего века? Ведь ждать тебе немало — до той поры, пока не выйдет срок нашему колдовству!

Черты их коверкало болезненной гримасой гнева — и горечи?; выс`око вознёсся серебристый ясень; я видела теперь лишь плечи, руки и лицо Джерарда, но и они скрывались в западне ветвей. Черты его онемели, и только не успевшие померкнуть глаза смотрели на меня с прощальной тоской, больнее самого долгого крика.

Под плащом я отыскала кошель, а в нём — веточку, нежную и благоуханную, как на заре Бельтайна… кажется, целую жизнь назад, да и жизнь та была будто бы и не моею вовсе.

«Так вот к чему был твой подарок, Королева».

Казалось, что я вижу её ободряющую улыбку.

С удивлением, не страхом, я следила, как веточка прикипела к ладони, как проросла сквозь — ничуть не больно, только странно. Сквозь меня проходили токи иной и непонятной жизни, я вдруг взмыла над землёй, над сидхе, выше, к небу, к Джерарду, к его ещё не исчезнувшим глазам.

Я ощущала неподвижность, не мёртвую, но иную, нежели постижима для человеческой плоти. Я не слышала и не видела сидхе, я протягивала к Джерарду свои руки-ветви. И в какой-то миг мы коснулись друг друга и соединились, срослись этой новой плотью. Я смогла, я успела. И в нас звучала наша общая дрожь.

* * *

Сбылось по навороженному, по предсказанному. Смутные видения обратились явью.

Безгласные, немые, мы сплелись корнями, ветвями, вросли в древесную плоть, в древесную кровь.

Заволакивало небеса ненастьем, за ним прилетали зимние ветр`а, нас омывали вешние воды, и солнце касалось юной листвы. Так повторялось раз за разом, по дороге времени катилось годовое колесо. Оборотам его я не вела счёта. Время стало иным. Сознание дремало, погрузившись в дивные сны, где я растворялась в мире, всё больше теряя себя самое. Я всё глубже погружалась в эти нечеловеческие сны, забывая себя, входя в мир, как входит в почву вода, — необратимо.

Одна лишь связь не отпускала меня вовсе, не позволяла исчезнуть бесследно, невозвратно, и я возвращалась, притянутая этой связью, и оживали разум и память.