Возвращения домой - Чарльз Сноу

Бессознательно повторяя тот же путь, которым вез меня Лафкин, я дошел до Сент-Джеймс. Улица была пуста, и ни одно окно клуба не светилось; внезапно чувство тревоги, охватившее меня в машине Лафкина, стало рассеиваться; ведь, глядя из машины на эти окна, я не смел вспоминать о том, другом, вечере, когда мы обедали вдвоем с Гилбертом Куком, а Шейла в это время умирала. Теперь я мог спокойно и без боли ворошить прошлое, и, медленно идя по улице, я наконец позволил себе ощутить радость.

Однако настоящее счастье я испытал лишь утром, когда пришел к Маргарет. Увидев ее в постели - прямые, как у школьницы, волосы и ключицы, выступавшие из-под раскрытого ворота ночной сорочки, - я не мог сдержать слез. Я сказал, что никогда не видел ее такой; потом я выпустил ее из объятий и снова не мог наглядеться и наконец спросил:

- Ну, как ты?

- Ты забываешь, в каком веке живешь.

Она очень устала и поэтому позволяла себе говорить рассеянно.

Она продолжала:

- Как бы я хотела родить тебе еще одного!

Я перебил ее, и тогда она сказала, глядя на меня:

- Интересно знать, что ты делал все это время?

- Бродил.

- Если бы ты меня послушался... - Но она не могла дразнить меня в эту минуту и стала засыпать вопросами: когда я узнал? Что я делал, когда мне сказали? Кто сказал? Что я ответил?

Она воскликнула.

- Чудесный мальчуган, и я очень люблю его.

Приподнявшись, она повернула голову на подушках и посмотрела в окно на больничный сад. Тучи по-прежнему угрюмо нависали над деревьями. Она сказала:

- Помнишь комнату, где я впервые тебя увидела? Она, наверное, в другом крыле.

Это была та же больница; с того дня мне никогда больше не случалось бывать здесь.

- Это было часа в четыре дня, но в начале месяца, верно? - сказала она, припоминая все с точностью, потому что была счастлива. И добавила: - Ты мне понравился. Но я и не думала, что когда-нибудь стану твоей женой. Она сказала это с облегчением, застенчиво и гордо. - Во всяком случае, теперь я кое-что сделала для тебя.

Вскоре она позвонила и попросила сестру принести ребенка. Когда его принесли, я встал и, не зная, что сказать, смотрел на него долго-долго. Сестра, с гладким миловидным лицом итальянского типа, говорила, что он не великан, но прекрасный мальчик, "как говорится, все у него на месте", но я едва слушал ее; я глядел на невидящие глаза, беспрерывно блуждавшие по сторонам, на ручки, которые шевелились медленно и бесцельно, как анемоны. Этот ребенок, лежавший у нее на руках, казался мне совершенно чужим, и в то же время я был охвачен каким-то страстным желанием, совсем не похожим на нежность - скорее диким и яростным, чем нежным, - во что бы то; ни стало уберечь его и спасти ему жизнь.

Когда сестра передала его Маргарет, головка его свесилась, и я увидел ребенка сбоку, внезапно преображенным в карикатуру на взрослого, решительного, умного. Прижав его к себе, Маргарет смотрела на него, и лицо ее теперь уже не казалось юным, я читал на нем ответственность и заботу, словно порыв радости, с которой она говорила о нем, растворился в чувстве жалости.

Я стоял и смотрел на нее и ребенка. Мне казалось, что я никогда не привыкну к этому до конца, слишком значительно было случившееся и наступило оно слишком внезапно, здесь я был только зрителем. Но всеми фибрами души я чувствовал какой-то сильный внутренний призыв, смысла которого еще не понимал; как будто то ощущение, что пришло ко мне, еще не стало чувством, еще не вылилось ни во что определенное, не приняло форму, которую я мог бы осмыслить и воспринять.

49. РЕБЕНОК СМОТРИТ НА ЛУНУ

Когда через пятнадцать месяцев после рождения сына я получил письмо от миссис Найт о том, что ее муж очень болен и хочет меня повидать, я без промедления отправился к ним. В письме говорилось, что они остановились в отеле Брауна, "потому что ему трудно ехать прямо на взморье. Конечно, с его преувеличенным чувством долга он говорит, что обязан вернуться в свой приход, но я надеюсь, вы не будете его в этом поддерживать. До лета ему и думать нечего о возвращении".

Видно, об отставке тоже нечего и думать, решил я, хотя ему было уже около семидесяти; они не нуждались в его жалованье, слишком ничтожном по сравнению с ее состоянием; но это не мешало мистеру Найту цепляться за свои деньги. Что же касается его забот о Душах прихожан, то он уже давно убедился, что здоровье его ухудшается, как только он принимается за свои повседневные обязанности; пожалуй, только проповеди и беседы все еще доставляли ему удовольствие.

Когда я пришел к нему в отель, то на первый взгляд он не показался мне ни постаревшим, ни особенно больным, хотя лежал вытянувшись в постели и поздоровался со мной слабым шепотом. Миссис Найт сразу же принялась с пафосом повествовать о его болезни. Мне бросилось в глаза, что они себя явно балуют: они сняли большой номер, и, проходя в спальню, я заметил, что гостиная утопает в цветах. На столике у кровати мистера Найта лежали книги, стоял виноград, бутылочки с лекарствами и ампулы с болеутоляющими средствами; возле кровати Миссис Найт я увидел журналы, коробку шоколада, бутылку виски и сифон с содовой. Все дышало достатком и комфортом, видно было, что они уже ни в чем себе не отказывают; я наблюдал это и раньше у, путешествующих пожилых супругов.

Миссис Найт сидела на своей кровати и подробно рассказывала о симптомах болезни мужа, а мистер Найт, в халате, без пиджака и галстука, лежал на своей; глаза его были закрыты, углы умного капризного рта брюзгливо опущены; он лежал на спине, вытянув ноги, похожий на надгробное изваяние или на тихого шизофреника.

Миссис Найт рассказывала, что он с давних пор просыпается по ночам от сильного сердцебиения.

- Я, конечно, щупаю у него пульс, - говорила она с воодушевлением. Девяносто! Сто! А иногда и еще больше! Я решила, - она смотрела на меня живыми наивными глазами, - что должна вести дневник его самочувствия. Это могло бы помочь врачам...

Она показала мне большой блокнот, каждая его страница была поделена пополам и предполагалась для ежедневных записей; некоторые были заполнены ее крупным почерком:

"Л. проснулся как обычно: пульс 104. Через 20 минут снизился до 85..."

"Лучше. Мне удалось в течение суток сохранить его сердце в норме".

Все это показалось мне описанием физического состояния очень педантичного и мнительного человека; но сообщать мой вывод миссис Найт не имело смысла. После того как она со мной поздоровалась, она не сказала ни единого слова, которое не касалось бы здоровья ее мужа.

- Всегда одно и то же, - выкрикивала она, - и мы ничего не можем поделать! Всегда просыпается среди ночи, и сердце колотится вот так...

Сидя на кровати, она подняла толстые мускулистые руки ладонями вниз и стала бить по воздуху с быстротой сотен ударов в минуту. И впервые молчаливая фигура на соседней кровати приняла участие в происходящем: мистер Найт поднял руку - одну, а не обе - и, не открывая глаз, хлопал ладонью, имитируя частое биение сердца, но не так ритмично и быстро, как его жена.

- И я никак не могла заставить его тщательно обследоваться, - говорила она. - Конечно, он всегда боялся за свое кровяное давление и не давал врачам измерять его. Однажды я чуть было не убедила его согласиться, но не успел врач наложить манжет, как он крикнул: "Снимите! Снимите!.."

Мистер Найт не шелохнулся.

- Но вот однажды ночью, месяца три тому назад, - это было в сентябре, он как раз обдумывал благодарственную проповедь по случаю урожая, ночь была чудная, теплая, он еще выпил стакана два вина за обедом, вдруг я просыпаюсь и не слышу его дыхания, но чувствую, что он не спит. Обычно он всегда меня зовет, а тут я как будто шестым чувством угадала, - что-то случилось, раз он меня не зовет. И в это время он говорит, так спокойно, точно просит стакан воды: "Дорогая, мне кажется, я ухожу от тебя".

С соседней кровати послышался вздох.

- Я не говорил: "Мне кажется, я ухожу", - шепотом произнес мистер Найт. - Я сказал: "Дорогая, мне кажется, я умираю".

Спеша продолжить рассказ, миссис Найт, все еще благодушная и оживленная, приняла эту поправку; она рассказала о приходе врача, о его предположениях, надеждах и предостережениях о том, что делала она и как вел себя мистер Найт. Странно, но, несмотря на все преклонение перед мужем, она придерживалась фактов и точно описывала его поведение, явно далекое от стоицизма. А он, после единственного своего возражения, не спорил больше и не открывал глаз, пока наконец не произнес слабым, но решительным голосом:

- Милочка, я бы хотел немного поговорить с Льюисом.

- Только чтобы это тебя не утомило.

- Не утомит, если мы будем осторожны, - ответил мистер Найт с такой же озабоченностью.

- Может быть, это и ничего, - смилостивилась она. - На всякий случай я здесь, рядом.

Она дала мне все инструкции и удалилась в гостиную, но не скрылась из вида и оставила дверь отворенной, словно тюремщик, который присутствует при свидании. Мистер Найт с трудом поднял голову и лег повыше на подушке; глаза его были теперь открыты, и он смотрел в окно, но искоса бросал на меня свой Обычный - я его помнил - умный, злой и острый взгляд, в котором светилась какая-то тайная мысль.