Леди и джентльмены - Джером Джером

— Дорогая моя, как ты выросла со дня нашей последней встречи.

И когда объявили, что обед подан, у всех возникла мысль, что давно пора.

Трапеза вышла невеселой. Джой рассказал только одну историю, зато трижды: два раза не дошел до конца. Лорд Маунт-Примроуз посыпал гусиную печенку сахаром и ел ложкой. Лорд Гаррик, смешивая шотландские и английские слова, убеждал свою жену отказаться от прислуги и снять квартиру на Гауэр-стрит с, как он указывал, централизованным обслуживанием. Завтрак, обед и ужин ей приносили бы на дом, квартиру убирали, так что прислуга не требовалась вовсе. В поведении леди Александры миссис Лавридж отметила недостаток воспитания. Хозяйка дома всегда находила эту молодую дворянку несколько эксцентричной, но ей бы хотелось, чтобы в этот день эксцентрики в ее поведении поубавилось. Каждые несколько минут леди Александра утыкалась лицом в салфетку, тряслась и качалась, издавая сдавленные звуки, вероятно, страдая от острой физической боли. Миссис Лавридж надеялась, что леди Александра не заболела, но та не могла связно отвечать на заданные ей вопросы. По ходу обеда герцог Уэррингтонский дважды поднимался из-за стола и начинал бродить по комнате. В каждом случае на вопрос, что он ищет, герцог отвечал, что куда-то подевал табакерку, и садился на место. Кто, похоже, наслаждался трапезой, так это леди Мэри Саттон.

Откушав, дамы поднялись наверх, в гостиную. Миссис Лавридж, нарушив долгое молчание, обратила внимание присутствующих, что из столовой не доносится ни звука, хотя обычно оставшиеся там мужчины веселились очень даже громко. Причина заключалась в том, что мужчины на цыпочках проследовали в кабинет Джоя, который, к счастью, тоже находился на первом этаже. Джой, открыв книжный шкаф, достал свой «Дебретт», но, похоже, не мог разобрать ни слова. Сэр Френсис Болдуин забрал книгу из его трясущихся рук. Остальные аристократы сгрудились в углу и терпеливо ждали.

— Думаю, я все понял правильно, — объявил сэр Френсис Болдуин пятью минутами позже, которые для остальных растянулись на час. — Она дочь герцога Труро, в пятьдесят третьем вышедшая замуж за герцога Уэррингтонского, бракосочетание состоялось в соборе Святого Петра. В пятьдесят пятом она родила дочь, леди Грейс Александру Уэрбертон Саттон, которой теперь тринадцать лет. В шестьдесят третьем она развелась с герцогом Уэррингтонским. Лорд Маунт-Примроуз, если не ошибаюсь, ее троюродный брат. Я женился на ней в шестьдесят шестом. Боюсь, мы не смогли бы собраться на более семейный обед, даже если бы и захотели.

Все молчали. Никто, похоже, не мог сказать ничего умного. Открылась дверь, вошла леди Александра (она же Томми).

— Не пора ли кому-то из вас подняться наверх? — предложила леди Александра.

— Я думаю, что мне самое время выйти из дома и утопиться, — с мрачной улыбкой ответил Джой, хозяин дома. — Благо канал под рукой.

— Отложи это на завтра, — посоветовала Томми. — Я попросила ее светлость подвезти меня домой, и она обещала. Не вызывает сомнений, что чувство юмора ей не чуждо. Подождите, пока я с ней не поговорю. Шестеро мужчин одновременно зашептали, каждый давал совет. Но Томми сочла их лишними.

— Поднимайтесь наверх, все, — скомандовала она, — и ведите себя пристойно. Она уезжает через пятнадцать минут.

Шестеро молчаливых мужчин, хозяин дома впереди, оба мужа следом, направились к лестнице, каждый с ощущением, что его вес увеличился вдвое. Шестеро молчаливых мужчин вошли в гостиную и расселись по стульям. Ни один из шести молчаливых мужчин не смог сказать ничего интересного.

Мисс Рэмсботэм — от истерики, как она потом объясняла, — подавив рыдание, открыла крышку пианино. Но смогла вспомнить только одну песню — «Шампань-Чарли мое имя», популярную в мюзик-холлах. Пятеро мужчин, едва она закончила, попросили ее сыграть что-нибудь еще. Мисс Рэмсботэм пронзительным фальцетом ответила, что других мелодий она не знает. Четверо мужчин попросили ее повторить. Мисс Рэмсботэм сыграла ту же мелодию второй раз, с непроизвольными вариациями.

Невозмутимый Уиллис объявил, что карета леди Мэри у подъезда. Все за исключением леди Мэри и хозяйки дома едва не отреагировали криком: «Гип-гип-ура!» Леди Мэри поблагодарила миссис Лавридж за незабываемый вечер и предложила Томми следовать за ней. После их ухода дикое веселье внезапно овладело присутствующими. Миссис Лавридж такая перемена настроения, мягко говоря, изумила.

Несколько дней спустя карета леди Мэри вновь остановилась у маленького особняка рядом с Риджентс-парком. Миссис Лавридж, к счастью, оказалась дома. Карета простояла достаточно долго. Миссис Лавридж после отъезда леди Мэри заперлась в своей спальне. Служанка доложила на кухне, что, проходя мимо, услышала звуки, указывающие на душераздирающие эмоции.

Никто не узнал, через что пришлось пройти Джозефу Лавриджу. Несколько недель в клубе «Автолик» его не видели. Но постепенно, не без помощи времени, которое залечивает многие раны, все стало на свои места. Джозеф Лавридж принимал у себя своих давних друзей, его друзья принимали Джозефа Лавриджа. У миссис Лавридж, как у хозяйки дома, гости отмечали только один недостаток: она вела себя подчеркнуто холодно со всеми титулованными особами, которых ей представляли.

История шестая

Малыш вносит свою лепту

Люди говорили, что новый еженедельник «Добрый юмор» — люди со вкусом и понимающие — наиболее умное, наиболее литературное издание, которое читатели могут получить за один пенс. От таких слов Питер Хоуп, редактор и совладелец, чувствовал себя абсолютно счастливым. Уильям Клодд, исполнительный директор, отвечающий за финансовую сторону, и тоже совладелец, такой радости не испытывал.

— Надо бы знать меру, — говорил Уильям Клодд. — Нельзя делать его слишком умным.

Люди говорили — люди со вкусом и понимающие, — что «Добрый юмор» достоин поддержки читателей в большей степени, чем любые другие еженедельники ценой в пенс. Люди со вкусом и понимающие, некоторые из них заходили так далеко, что даже покупали еженедельник. Питер Хоуп, заглядывая в будущее, видел славу и деньги, плывущие к нему.

Уильям Клодд, оглядываясь вокруг, говорил:

— Тебе не кажется, что мы начинаем выпускать еженедельник для высоколобых?

— И откуда такие мысли?

— Взять, к примеру, тираж, — объяснил Клодд. — Возврат в прошлом месяце составил…

— Если не возражаешь, давай без цифр, — прервал его Питер Хоуп. — Вся эта математика вгоняет меня в депрессию.

— Не могу сказать, что эти цифры вдохновляют и меня, — признал Клодд.

— Тираж поднимется, — заверил его Питер Хоуп. — Со временем. Мы должны развивать у публики литературный вкус, подтягивать до нашего уровня.

— Если я что и заметил по части публики, так это одно, — ответил Клодд. — Она меньше всего хочет платить за то, чтобы развивали ее литературный вкус.

— И что же нам делать? — спросил Питер Хоуп.

— Кто тебе нужен, так это посыльный.

— Как может посыльный увеличить наш тираж? — спросил Питер Хоуп. — А кроме того, мы еще в первый год договорились, что посыльный нам не нужен. Зачем увеличивать расходы?

— Я говорю не об обычном посыльном, — объяснил Клодд. — Я говорю о мальчишке, с которым вчера ехал на поезде в Стрэтфорд.

— А что в нем такого особенного?

— Ничего. Он читал «Пенни новеллист». Его покупают более двухсот тысяч. Он один из них. Так он мне сказал. Когда дочитал этот еженедельник, достал из кармана «Шутник за полпенни». Их тираж семьдесят тысяч. Сидел и хихикал, пока мы не приехали.

— Но…

— Подожди минутку. Сейчас объясню. Этот мальчишка представляет собой читающую публику. Я с ним говорил. Издания, которые ему нравятся больше всего, имеют наибольший тираж. Он не сделал ни одной ошибки. Остальные — в которые он заглядывал — он назвал мусором. Ему нравится именно то, что нравится людям, покупающим периодику. Порадуй его — я записал его имя и адрес, и он готов работать у нас за восемь шиллингов в неделю — и ты порадуешь тех, кто покупает. Не людей, которые проглядывают наш еженедельник, лежащий на столе в курительной комнате, и говорят тебе, что он чертовски хорош, а людей, выкладывающих за него пенс. Тех людей, которые нам нужны.

Питер Хоуп, отличный редактор, с идеалами, изумился… чего там, вознегодовал. Уильям Клодд, деловой человек, без идеалов, оперировал цифрами.

— Надо подумать о том рекламодателе, — настаивал Клодд. — Я не собираюсь изображать Джорджа Вашингтона, но какой смысл говорить ложь, которая звучит как ложь, даже если ты сам ее говоришь? Если тираж двадцать тысяч, я, не испытывая ни малейших угрызений совести, могу убеждать других, что мы продаем сорок тысяч. Но когда на самом деле мы не дотягиваем до восьми… вот тут совесть, если она есть, дает о себе знать.