Экзистенциализм. Возраст зрелости - Петр Владимирович Рябов

который боится всех вокруг, который больше коммуницирует, да простят мне это слово в таком контексте, с телевизором, нежели с людьми, и кончая тем, что Самюэль Хантингтон назвал бы «конфликтом цивилизаций». То есть на всех уровнях война всех против всех, отчуждение, непонимание, немота, глухота, одиночество. Это диагноз XX века. Один из диагнозов, но очень фундаментальный.

Но, как говорил все тот же Гегель, «сова Минервы вылетает в сумерки». Там, где сгущается тьма этого одиночества, там философия реагирует интенсивными размышлениями о возможности диалога. Сама отчаянная ситуация нашей эпохи, XX, а теперь уже XXI века, порождает как реакцию колоссальные усилия многих мыслителей размышлять на тему человека как существа, способного все же к пониманию, способного к диалогу, способному к встрече. Именно потому, что само это понимание, сама эта встреча стали в высшей степени проблемными, проблематичными. И рождается, например, Михаил Бахтин в России, рождаются герменевтика, тот же Гадамер или Рикер. Потом еще Хабермас. И рождается Марсель, и рождается Бубер. Вот только некоторые имена философов, которые поставили тему диалога, встречи, способности человека к пониманию, способности услышать другого, преодолеть пропасти.

И я позволю себе, начиная разговор о биографии Бубера, сказать, что Бубер родился, жил и существовал на двух великих исторических разломах. Его судьбу пропахали два тектонических разлома XX века, что глубоко не случайно, что человек, переживший эти два разлома, поставил вопрос о диалоге в центр своей философии. Что это за два разлома? Бубер – еврей по рождению, по самоощущению не просто еврей, а хасид, мистик, иудей. Но при этом человек, который провел огромную часть жизни в Австро-Венгрии, учился в Германии, писал диссертацию о немецкой мистике. Вот первый разлом – евреи и немцы. Его два родных языка – это еврейский и немецкий. Вы сами понимаете, что стоит за этой парой – евреи и немцы. Мы знаем Холокост, мы знаем Вторую мировую войну, мы знаем миллионы убитых в концлагерях. То есть Бубер, который считал и немецкий, и еврейский одинаково родными языками, который сделал одной из главных задач в своей жизни – связать христиан и иудеев, не эклектически, не поверхностно, а как-то сущностно, глубинно, на уровне фундаментального диалога. Он прошел через этот великий разлом.

И второй великий разлом, на который приходится вторая половина его длинной жизни, продолжается и сегодня – это евреи и арабы. Мы сами знаем, насколько это кровоточащая рана на Ближнем Востоке. И вторая половина жизни Бубера связана с Израилем. Тут все понятно, вечная война: Израиль (евреи) и арабы. И Бубер пытается встать над этим конфликтом, пытается навести мосты и здесь. То есть два самых страшных, если не говорить о личностном уровне, а об уровне социальном, национальном, культурном – это два величайших конфликта XX века: немцы и евреи, евреи и арабы. По Буберу проехались оба конфликта, и мне кажется здесь глубокая связь его философии, его личной судьбы и судьбы человечества в XX веке. Ну а теперь, после всех этих необходимых вступлений, я скажу очень коротко о его жизни с упором на важные детали в его биографии.

Мордехай, или Мартин (в немецкой транскрипции), Бубер родился в 1878 году в очень богатой и интеллигентной еврейской семье в Вене, и вся его юность связана с Австро-Венгрией. У него был замечательный дед Соломон Бубер, собиратель еврейских рукописей, филолог, мыслитель, деятель Хаскалы (то есть еврейского Просвещения).

Но начало жизни нашего героя очень напоминает, я бы даже сказал – подозрительно напоминает, начало жизни Марселя. Опять потеря матери, тоже в три-четыре года. Только она не умерла, но фактически для ребенка умерла – его родители развелись. Мать Элиза оставила его отца Карла Бубера вместе с ребенком и уехала в Россию, влюбившись в русского революционера-народовольца, чтобы принять участие в революционной борьбе. В следующий раз он ее встретит, когда ему будет уже 33 года. Он сам уже будет отцом. То есть вот эта тема – разлука, встреча и невстреча, она онтологична для его философии и жизни.

Воспитывал его дед Соломон, и детство его проходило в Галиции, подо Львовом, в Буковине. Именно этот регион был родиной хасидизма, мистического течения в иудаизме. И с детства начинается увлечение Бубера хасидами. В 26 лет он прочитает изречение основателя хасидизма о рвении и ежедневном внутреннем обновлении благочестивого человека и на пять лет оставит свою политическую и журналистскую деятельность, удалится в уединение размышлять над хасидскими мистическими текстами, переживет обновление и преображение… Я не буду сильно уходить в эту область, все-таки я не религиовед и не гебраист, то есть специалист по евреям и иудаизму.

Интерес к хасидизму у Бубера был в крови. И впоследствии в своем творчестве он совместит лучшее, что было в мистической традиции хасидизма, и нечто противоположное – идущее от деда Соломона влияние Хаскалы, Просвещения.

Он учился в польской школе, где учились вместе польские и еврейские дети. И он рассказывал, что, когда начинался урок, входил ксёндз, все вставали; поляки молились, а евреи молчали. Никто их не обижал, не призывал к погрому евреев, но сама эта дистанция, пишет Бубер, когда одни молятся, а другие стоят и молчат, очень поразила его сердце с детства. И эта тема разобщенности, отчужденности, отделенности стала одним из самых сильных воспоминаний детства.

Затем еще один важный эпизод жизни нашего героя, который много о нем говорит, описан в работе «Проблема человека». Когда Буберу было 14 лет, как он пишет, он начал всерьез задумываться над философскими вопросами. И его страшно мучил один вопрос, который и меня часто мучил, и, наверно, всех вас как-то касался. Это вопрос о конечности и бесконечности мира во времени и пространстве. Бубер пишет, что пытался представить себе конечный мир – и не мог; пытался представить бесконечный мир – и тоже не мог. И все время переходил из одной крайности к другой, и уже думал, что сейчас сойдет с ума, и даже, чтобы этого избежать, хотел покончить с собой. Представьте себе это. Четырнадцатилетний ребенок с живым воображением, который пытается разрешить вопрос о конечности и бесконечности мира, и чувствует, что начинает сходить с ума! Но тут ему попались в руки «Пролегомены» Канта, и тогда удалось сохранить и ум и жизнь. Как вы знаете, Кант переводит вопрос о времени и пространстве в другую плоскость. Он говорит, что время и пространство это вообще не что-то объективное – это априорные формы чувственности. Я не буду излагать учение Канта, думаю, все его знают хотя