Сон № 9 - Митчелл Дэвид

– Блоха! – пронзительно завизжала она. – Я так и знала! Блоха!

– Да-да, конечно же да! – Литературный Козлик застучал копытами. – Именно! Самое математическое животное – это блоха!

Румба королевы Эрихниды оборвалась. С морды Вольного Крыса сползла усмешка.

– Объясняй почему. Иначе ответ не засчитывается.

Литературный Козлик откашлялся и заявил:

– Блохи отнимают счастье, делят внимание, прибавляют горестей и умножают тревоги.

Вольный Крыс уставился на своего экранного кумира:

– Что ж, ваше величество, иногда выигрываешь, а иногда…

Двойным кликом королева Эрихнида заставила Вольного Крыса умолкнуть.

– Ты провалил мой план, ты, продажный, нашпигованный жучками киберпаразит! Есть только одно наказание твоему преступлению!

– Нееееее-ееее-еее-т… – завопил Вольный Крыс, но королева перетащила его в корзину, и все стихло.

Ярость королевы полыхала все ярче.

– Что до тебя, о Бородач, если ты думаешь, что твое блеяние о всяких там законах помешает мне заполучить предмет моих желаний… – (в ее сощуренных глазах сверкнула ледяная угроза, раздался треск мегабайтов), – то ты невероятно глуп, даже для писателя! Внимание! Начинаем оцифровку! – Она включила экранный преобразователь. – Пять… четыре…

– Мой господин! – Госпожа Хохлатка забила крыльями, но не могла вырваться из сети. – Мой господин!

Литературный Козлик всеми силами пытался сбросить кабельную сбрую.

– Проклятая, подлая приспешница преисподней!

Зубы королевы Эрихниды сверкнули кремнием.

– Три… два…

Питекантроп выдернул штепсель из розетки.

Экран погас, и веб-сайт исчез, будто его и не было вовсе, что в некотором смысле соответствовало истине, поскольку Литературный Козлик, Питекантроп и госпожа Хохлатка оказались посреди выжженной солнцем пустыни. От потрясения они не могли вымолвить ни слова.

Лыжный курорт в горах Нагано

17 сентября

Эйдзи!

Очень мило с твоей стороны, если ты все-таки пытался со мной связаться, но я сбежала из клиники в Миядзаки, потому что больше не могла там находиться. Кюсю, как ни кинь, слишком близко к Якусиме, чтобы найти там успокоение. (Если не пытался, я ни минуты тебя не виню. На самом деле я на это и не надеялась.) Возможно, я еще не совсем поправилась, но так боялась остальных пациентов, что решила снова попытать счастья в большом скверном мире. (По крайней мере, здесь можно есть ножом и вилкой.) Сожги мое последнее письмо. Пожалуйста, сожги. Я больше никогда ничего у тебя не попрошу. Из общения с доктором Судзуки я усвоила одно-единственное: в нашей жизни есть рубеж, после которого уже невозможно измениться. Мы такие, какие есть, к добру ли, к худу ли, вот и все. Не стоило рассказывать тебе про случай на лестнице. Теперь ты наверняка меня ненавидишь. Я бы ненавидела. Иногда я и правда ненавижу. Себя, конечно. Не доверяй психоаналитикам, психотерапевтам и прочим мозгоправам. Они во все суют свой нос и разбирают все по косточкам, не думая, как снова сложить воедино. Сожги письмо. Таких писем быть не должно. (Особенно на Якусиме.) Сожги.

Итак, сейчас я в Нагано. Видел бы ты здешние закаты! Моя гостиница стоит у подножья горы Хакубы, а сама гора как раз за моим окном. Чтобы описать ее, приходится каждый раз подбирать новые слова. Тебе обязательно нужно побывать в Нагано. В период Эдо[149] все миссионеры из столицы проводили здесь лето, спасаясь от жары. По-моему, именно они и прозвали эти горы «японскими Альпами». Почему обязательно сравнивать свою страну с заграницей? (Например: Кагосима – японский Неаполь, – у меня просто зубы оскоминой сводит всякий раз, как я это слышу.) Никто не знает, как местные жители называли эти горы, когда никто еще не ведал, что где-то есть Альпы и вообще Европа. (Неужели это расстраивает только меня?) Я живу бесплатно в небольшой гостинице, с владельцем которой мы знакомы давным-давно, еще с той поры, когда я отдала вас с Андзю на попечение бабушки, а сама осталась в Токио. Он теперь важная персона в гостиничном бизнесе, вполне респектабельный человек, если не считать двух очень дорогих разводов, – правда, он сам в этом виноват. (Впрочем, он изменился, прежде чем перешел тот рубеж, после которого все в жизни застывает, как бетон.) Он хочет, чтобы я помогла ему отыскать место для строительства новой гостиницы, но пока еще не знает о моем пьянстве или убеждает себя в том, что сможет меня «спасти». Его любимые слова – «проект» и «предприятие», что, по-моему, означает одно и то же. В конце ноября обещают снег. (Осталось всего шесть недель. Еще один год хвост показывает.) Если к зиме у нас с моим другом иссякнут воспоминания о добрых старых временах, я, наверное, подамся в теплые края. (Старая китайская пословица: «Гости как рыба – через три дня начинают пованивать».) Говорят, что зимой хорошо в Монте-Карло. А еще говорят, что принц Уэльский снова холост. Вчера ночью мне приснилась Андзю. Андзю, уссурийский тигр, бегущий за мной по подземному переходу (уссурийский, потому что у него были не желтые, а белые полосы), и какая-то игра, когда нужно прятать костяное яйцо в библиотеке. Андзю не оставляет меня в покое. Я отдала священнику целое состояние на заупокойные обряды, но что толку? Лучше бы я потратила эти деньги на французское вино. Ты мне никогда не снишься, – по правде сказать, я не помню своих снов, кроме тех, что с Андзю. Почему так? Доктор Судзуки, похоже, считает… а, не важно. Сожги предыдущее письмо, пожалуйста.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Обитель сказок

По потемкам, запятнанным папоротниками, метались летучие мыши. Литературный Козлик размышлял за старинным бюро, взирая на замшелый лес, пока не заплясали тени.

– Снова и снова, не то слово… – бормотал Литературный Козлик. – Верное слово… Право слово….

Госпожа Хохлатка сурово сметала с пола полову.

– Лишь бы не криво, мой господин, ну а верное – не скверное, не то будете, как этот Вольный Крыс: что ни слово, то помои.

Литературный Козлик погладил авторучку Сэй Сёнагон:

– Право слово, в древесной душе этого леса… в его незримых недрах… пробиваются проблески несказанно сказочной сказки…

Непонятно было, думает он вслух или говорит про себя.

– Досточтимый дилижанс заехал в заповедный лес, куда завела нас дорога, и стоит здесь уже семь дней… невероятно… по-моему, он пытается этим что-то сказать…

Потянуло вечерней прохладой, и госпожа Хохлатка зябко поежилась.

– Фокстрот-пудинг на ужин, мой господин. Дайте-ка глазам роздыху, поиграйте в скрэббл вслепую.

Она надеялась, что ночью досточтимый дилижанс наконец-то сдвинется с места, но сильно в этом сомневалась.

На следующее утро Питекантроп раскапывал скрипучие глубинные угольные пласты в поисках бриллиантов. Приближался день рождения госпожи Хохлатки, а несколько ночей назад мимо досточтимого дилижанса пронесся кабриолет, из радиоприемника которого звучала песня о том, что бриллианты – лучшие друзья девушек. Госпожа Хохлатка не была, конечно, девушкой, но Питекантроп надеялся, что упоминание о дружбе послужит ему оправданием. Наш древний предок зарывался все глубже, не отвлекаясь на всякие лакомые вкусности – ни на земляных червей и личинок, ни на трюфели, ни на прикольных троллей, кротких кротов, гадких гадюк и бесноватых барсуков, – а снизу доносился гул горнила Земли, рокочущего в одном ему ведомом ритме. На такой глубине часов не наблюдают, и Питекантроп потерял всякое чувство времени.

– Эй, олух неповоротливый! – отыскал его невозможно далекий голос. – Куда запропастился?

Госпожа Хохлатка! Питекантроп мощными гребками рванул наверх, преодолел взрыхленную землю и меньше чем через минуту вынырнул на поверхность. Госпожа Хохлатка бегала вокруг, как безголовая курица, хлопала крыльями и размахивала какой-то запиской.