Сон № 9 - Митчелл Дэвид

Гул пылесоса в будуаре госпожи Хохлатки разогнал утренние сны Питекантропа, и он пробудился счастливым первобытным человеком. Досточтимый дилижанс остановился. Даже в гамаке под днищем было ясно, что путники заехали в место пожарче секстета саксофонов в Сахаре. Пожевав жареной саранчи, Питекантроп вылез в бесплодную охряную пустыню, где не было ничего, кроме булыжников, валунов и выбеленных остовов вековечных врагов. Глазное яблоко солнца не мигая таращилось на небосводе, подернутом розоватой пеленой сухого зноя. Ветер пустыни даже не пытался остудить мир, по которому странствовал. Дорога бежала вдаль прямо, как математическая константа, стремящаяся к точке схождения. Питекантроп напряг мощные бицепсы, забарабанил в грудь, широкую, как три пивных бочонка, и испустил громоподобный рык, а пустыня откликнулась кворумом квохчущих квокк. Дверь досточтимого дилижанса отворилась, и госпожа Хохлатка, встав на пороге, вытряхнула из скатерти крошки от завтрака.

– Разве можно так безбожно орать?!

Литературный Козлик спустился по ступенькам и втянул в себя воздух пустыни.

– Доброе утро.

Питекантроп промычал приветствие и вопрос.

– По-моему, – ответил Литературный Козлик, – м-мы где-то на Северных территориях, но Австралии или М-марса – я точно не знаю. Если обратиться к…

Литературному Козлику было не суждено закончить фразу, потому что откуда ни возьмись вокруг досточтимого дилижанса взвился восхитительный вихрь волшебных птиц – свирлистящих, щербечущих, свистопляшущих, заливистрельных, пестропереливчатых птиц, невиданных с той давней-предавней поры, когда мифы и легенды были повседневными происшествиями.

– Археоптерикс! – воскликнул Литературный Козлик. – Гуси-лебеди! Кетцалькоатль! Белая ворона! Первая ласточка! Полуденный козодой! Послушайте! Послушайте этот напев! Отрывки! Я слышу отрывки!

Литературный Козлик жмурился и оттягивался по полной. Питекантроп глазел во все глаза, вспоминая детство в доисторических дубравах. Госпожа Хохлатка в поисках укрытия нырнула под досточтимый дилижанс. Птицы исчезли, разлетевшись неведомо куда, так же внезапно, как и появились.

– Экстраординарная авифауна! – заявил Литературный Козлик. – Выходите, госпожа Хохлатка. Знаете, я ведь слышал отрывки несказанно сказочной сказки. Ее пели эти птицы. Извините, друзья м-мои, но м-мне нужно сию же секунду вернуться к старинному бюро!

Проходит еще два или три ничем не примечательных дня. Вот как я их провожу. Встаю поздно, курю в саду и пью чай с гренками. Наблюдаю, как бледнеет синяк на подбитом глазу. Прибираю в гостиной и на кухне, прячу мусор и отправляюсь читать на чердак. Там я чувствую себя безопаснее всего. Я превращаюсь в автомат для чтения. Я читаю рассказы про детектива Когоро Акэти[144]. Я читаю «Кухню» Бананы Ёсимото и проникаюсь к ней неприязнью, сам не знаю почему. Я читаю «Снежный пейзаж» Дзюнъитиро Танидзаки и прихожу в восторг. Я читаю странный роман Филипа Дика[145] о параллельном мире, в котором Вторую мировую войну выиграли Япония с Германией, а какой-то писатель пишет странный роман о параллельном мире, в котором эту войну выиграли Америка с Англией. Я читаю «Исповедь „неполноценного“ человека» Осаму Дадзая, но его главный герой так жалеет себя, что мне хочется, чтобы он бросился в море задолго до того, как он это делает. В отличие о меня, Андзю много читала. А я, помнится, ревновал ее к книгам за те часы жизни, которые она дарила им, а не мне. Уроки японского в старших классах были созданы, чтобы отбить охоту к чтению, со всеми этими вопросами вроде: «Какое слово наиболее полно выражает чувство, которое мы испытываем, читая следующие строки: „Когда мой отец уходил в свое последнее плавание, над волнами разносились печальные крики чаек“? (А) ностальгия; (Б) горечь; (В) тоска; (Г) благоговение перед высшими силами; (Д) умиление». «Мы». Что за придурок этот «мы»? Я его никогда не встречал. Сегодня утром я читаю французский роман «Большой Мольн»[146]. Я просто пухну от книг. На закуску между завтраком, обедом и ужином я читаю сказки про Литературного Козлика, которые написала сестра госпожи Сасаки. Их здесь множество. Госпожа Сасаки говорит, что ее сестра писала их для своего племянника, Бунтаро, когда тот был маленьким. Бунтаро когда-то был ребенком? Странно. Теперь же она пишет их по утрам, чтобы разогреться. Когда много читаешь, хочется есть. Проголодавшись, я спускаюсь на кухню и беру что-нибудь из холодильника и еще яблоко или банан. Потом большим сачком очищаю пруд от опавших листьев и кормлю рыбу. Потом снова поднимаюсь на чердак и читаю до самого вечера. Как стемнеет, заклеиваю треугольное окно светозащитной бумагой и играю на гитаре, пока не придет Бунтаро или госпожа Сасаки. Мы вместе ужинаем и болтаем – ни в «Падающей звезде», ни в Уэно обо мне так никто и не спрашивал. До сих пор. После ужина запираю дверь на замок, задвигаю засов и накидываю цепочку, отжимаюсь и приседаю вволю, потом принимаю душ. Сплю я по-прежнему внизу на диване, где уж точно услышу незваных гостей, прежде чем они до меня доберутся. Читаю почти до утра; в конце концов засыпаю. Мне снятся пустые, размытые сны: зум-объективы, машины на стоянках, многозначительные улыбки незнакомых людей…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я снова стал чувствовать запахи. Никогда я не чувствовал их так остро, как сейчас. Вновь исследую дом, на этот раз по запахам. В гостиной – полировка, татами, благовония. На кухне – растительное масло для жарки, нержавеющая сталь, коринка. В хозяйской спальне – белье, жасмин, лак. В саду – лиственный дух, тина, привкус дыма. В этом доме так тихо! Малейший шорох сразу обращает на себя внимание, как в метро визгливый разговор по мобильнику. Я слышу звуки, о которых раньше не подозревал. Пульсация крови в жилах, похрустывание суставов, когда я поднимаюсь по полкам-ступенькам, вибрация от проезжающих машин. Вороны, двери на отдаленных улицах, муха, таранящая оконное стекло, выбиваемый футон.

Гудит факс. Откладываю «Большого Мольна», спускаюсь и вижу на полу сообщение.

«МИЯКЭ. СВЯЗАТЬСЯ С ДЕТЕКТИВОМ МОРИНО МОЖНО ПО УКАЗАННОМУ НИЖЕ АДРЕСУ. БУДЬ ОСТОРОЖЕН. НЕ ДАВАЙ СВОЕГО АДРЕСА, ПОКА НЕ УВЕРЕН, ЧТО ВСЕ В ПОРЯДКЕ. НАШ РЕЙС ЧЕРЕЗ 30 МИН. НАДЕЮСЬ, ТЫ НАЙДЕШЬ ТОГО ЧЕЛОВЕКА».

Дальше идет номер почтового ящика в Эдогавабаси. Я переписываю его на клапан от сигаретной пачки и прячу в бумажник, а факсовое сообщение поджигаю в пепельнице с помощью зажигалки генерала Дугласа Макартура. Это слишком пафосно, но я люблю смотреть на огонь. Бросаю взгляд на фотографию сестры госпожи Сасаки. Охлажденное вино у нее в бокале наполняет воздух своим ароматом.

«Итак, – говорит она, – что будет в следующей главе?»

Литературный Козлик уселся за старинное бюро. Витиеватые фразы вились у него над головой, ожидая, когда он пришпилит их к бумаге. Литературный Козлик не мог найти ручку. «Странно, – думал он. – Я точно помню, что положил ее сюда, на блокнот, когда услышал утреннее мычание Питекантропа…» Он проверил там, где она должна была быть, потом там, куда она случайно могла закатиться, и, наконец, там, где ее наверняка быть не могло. Из этого следовал только один вывод.

– Вор! – закричал Литературный Козлик. – Вор! Вор!

Питекантроп с госпожой Хохлаткой бросились в досточтимый дилижанс. Госпожа Хохлатка точно знала, что делать.

– Нет-нет, мой господин. Позвольте объяснить: ваша закусочная бумага лежит вот здесь, а ваши записи и все…

Литературный Козлик затряс головой:

– Нет, госпожа Хохлатка! М-мой манускрипт на м-месте, но м-моя авторучка! Язык м-моего воображения! Та самая ручка, которой госпожа Сёнагон писала свои записки у изголовья больше тринадцати тысяч полумесяцев тому назад! Эти птицы были просто тактической приманкой, дидактической обманкой – нас отвлекли, чтобы вор сделал свое дело!