Посмертные записки Пиквикского клуба - Чарльз Диккенс

Между тем мистер Уинкль палил, гремел и пускал дым, не достигая никаких осязательных результатов, достойных упоминания: то посылал заряд в воздух, то предоставлял ему скользить так низко над поверхностью земли, что жизнь двух собак все время находилась в некоторой опасности. Его манера стрелять как пример стрельбы фантастической — была очень изменчива и любопытна; как демонстрирование стрельбы в цель, она была, пожалуй, неудачна. Считается признанной аксиомой, что «всякой пуле своя доля». Если она применима в равной степени к дроби, то дробинки мистера Уинкля были несчастными подкидышами, лишенными естественных прав, обреченными скитаться по миру и обездоленными.

— Ну, — сказал Уордль, подходя к тачке и вытирая пот, струившийся по его веселой красной физиономии, — горячий денек, не правда ли?

— Да, что и говорить, — отозвался мистер Пиквик. — Солнце ужасно припекает, даже я это чувствую. Не представляю себе, каково приходится вам.

— Да, — сказал пожилой джентльмен, — довольно жарко. Но уже первый час. Видите вон тот зеленый холм?

— Конечно.

— Там мы будем завтракать. И клянусь Юпитером, мальчик с корзинкой уже там — точен, как часовой механизм.

— Совершенно верно, — просияв, сказал мистер Пиквик. — Славный малый! Сейчас дам ему шиллинг. Ну, Сэм, катите меня.

— Держитесь, сэр, — сказал мистер Уэллер, оживившись от предвкушения завтрака. — Прочь с дороги, кожаные гетры! Если вы дорожите моей жизнью, не опрокиньте меня, как говорил джентльмен вознице, когда тот вез его на Тайбурн[57].

И, разбежавшись, мистер Уэллер легко покатил своего хозяина к зеленому холму, ловко вывалил его у самой корзины и принялся ее распаковывать с величайшим проворством.

— Телятина в тесте, — беседовал сам с собой мистер Уэллер, раскладывая съестные припасы на траве. — Очень хорошая штука — телятина в тесте, если вы знаете леди, которая ее готовила, и совершенно уверены, что это не кошатина, а в конце концов не все ли равно, если кошка так похожа на телятину, что даже сами пирожники не могут отличить.

— Не могут, Сэм? — спросил мистер Пиквик.

— Не могут, сэр, — отвечал мистер Уэллер, прикасаясь рукою к шляпе. — Когда-то я жил в одном доме с пирожником, сэр, и очень он был хороший человек — регулярная голова вдобавок, — паштеты умел выделывать из чего угодно. «У вас много кошек, мистер Брукс», — говорю я ему, когда подружился с ним. «Да, говорит, у меня их очень много», — говорит. «Должно быть, очень любите кошек», — говорю. «Не я, а другие любят, — говорит и подмигивает мне, — а впрочем, сейчас не их сезон, подождем зимы», — говорит. «Не их сезон!» говорю. «Да, говорит, фрукты в сезон — кошки вон». — «Что вы хотите этим сказать?» — говорю. «Что хочу сказать? — говорит. — Да то, что я никогда не войду в союз мясников, чтобы повышать цену на мясо, — говорит. — Мистер Уэллер, — говорит он, жмет мне руку очень крепко и шепчет на ухо: — Вы этого никогда не повторяйте, но все дело в том, чтобы их подсезонить. От этого они все превращаются в благородных животных, — говорит и показывает на очень хорошенького серого котенка, — и я их сезоню под бифштекс, телятину или почки, смотря по спросу. Я вам больше скажу, — говорит он, — телятину я могу сделать бифштексом, бифштекс — почками, либо и то и другое — бараниной в один момент, как только изменится спрос на рынке и аппетиты потребуют разнообразия».

— Должно быть, это был очень изобретательный молодой человек, Сэм, — заметил с легкой дрожью мистер Пиквик.

— Вот именно, сэр, — ответил мистер Уэллер, продолжая выгружать корзину, — и паштеты были прекрасные. Язык — очень хорошая штука, если это не женский язык. Хлеб, окорок ветчины — ну и картина!.. Холодный ростбиф нарезанный — очень хорошо! А что в этих глиняных кувшинах, молодой повеса?

— В одном пиво, — сказал мальчик, снимая с плеча две больших глиняных бутыли, связанные кожаным ремнем, — в другом холодный пунш.

— А завтрак получился очень недурной, — заметил мистер Уэллер, с большим удовлетворением обозревая расставленные им закуски. — Ну-с, джентльмены, милости просим, как сказали, примкнув штыки, англичане французам.

Второго приглашения не понадобилось, чтобы побудить компанию воздать должное трапезе; не пришлось также настаивать, чтобы мистер Уэллер, рослый дозорщик и двое мальчиков расположились на траве неподалеку и начали уничтожать соответствующее количество яств. Старый дуб предоставил свою тень охотникам, а перед ними расстилалась широкая перспектива полей и лугов, пересеченных живыми изгородями и пышно декорированных лесом.

— Восхитительно, поистине восхитительно! — воскликнул мистер Пиквик, на чьем выразительном лице кожа под действием солнца быстро начала лупиться.

— Верно, верно, старина! — отозвался Уордль. — Ну-ка, стаканчик пунша!

— С большим удовольствием, — сказал мистер Пиквик, и довольная его физиономия, когда, пунш был выпит, подтверждала искренность ответа.

— Хорошо! — причмокивая, сказал мистер Пиквик. — Очень хорошо. Выпью еще стаканчик. Холодный, очень холодный. Ну-с, джентльмены, — продолжал мистер Пиквик, все еще не выпуская из рук кувшина, — тост! За наших друзей в Дингли Делле.

Тост был принят под громкие возгласы.

— Я вам скажу, что я намерен сделать, чтобы наловчиться в стрельбе, — начал мистер Уинкль, который ел ветчину с хлебом, пользуясь складным ножом.

— Я посажу чучело куропатки на столб и буду упражняться, начну с небольшого расстояния и постепенно буду его увеличивать. Мне кажется, это превосходная практика.

— Я знаю одного джентльмена, сэр, — сказал мистер Уэллер, — который так и сделал и начал с двух ярдов, но больше ему не пришлось стрелять, потому что начисто сдул птицу с первого же выстрела, так что и перышка ее никто с тех пор не видал.

— Сэм! — сказал мистер Пиквик.

— Сэр? — отозвался мистер Уэллер.

— Будьте добры, приберегите свои анекдоты, пока они не потребуются.

— Слушаю, сэр.

При этом мистер Уэллер так искусно подмигнул глазом, не заслоненным кружкой пива, которую он поднес к губам, что с двумя мальчиками сделались конвульсии и даже долговязый дозорщик снисходительно улыбнулся.

— Да, это, несомненно, превосходнейший холодный пунш, — сказал мистер Пиквик, многозначительно поглядывая на глиняную бутыль, — а день чрезвычайно жаркий, и… Тапмен, мой дорогой друг, стаканчик пунша?

— С величайшим наслаждением, — ответил мистер Тапмен, и, осушив этот стаканчик, мистер Пиквик выпил еще один, но лишь затем, чтобы узнать, нет ли в пунше апельсинной корки, ибо от апельсинной корки ему всегда бывало худо; убедившись, что ее нет, мистер Пиквик выпил еще стаканчик за здоровье отсутствующего друга, а затем почувствовал безусловную необходимость выпить за неизвестного составителя пунша.

Это непрерывное осушение стаканчиков возымело заметное действие на мистера Пиквика; его физиономия сияла самыми солнечными улыбками, губы подергивались от смеха, в глазах светилось благодушное веселье. Уступая мало-помалу действию возбуждающего напитка, оказывавшего особенное влияние благодаря жаре, мистер Пиквик выразил сильное желание вспомнить песенку, которую слышал в детстве, и, так как попытка оказалась неудачной, попробовал подстегнуть свою память еще несколькими стаканчиками пунша, каковые, по-видимому, оказали как раз обратное действие; ибо, забыв слова песни, он начал забывать и членораздельное произношение слов; в заключение он встал, желая обратиться к обществу с красноречивым спичем, но свалился в тачку и моментально заснул крепким сном.

Когда корзину вновь увязали и выяснилась полная невозможность вывести мистера Пиквика из оцепенения, стали совещаться, как поступить: отвезти ли мистеру Уэллеру своего хозяина назад, или оставить его на месте пока они не соберутся в обратный путь. В конце, концов остановились на последнем решении; и так как предстоящая экспедиция должна была занять не больше часу и так как мистер Уэллер очень настойчиво просил их взять его с собой, решено было оставить мистера Пиквика спать в тачке и зайти за ним на обратном пути. Таким образом, они пустились в путь, а мистер Пиквик с полным комфортом храпел в тени.

Нет никаких разумных оснований сомневаться в том, что мистер Пиквик все храпел бы и храпел в тени, пока не вернутся его друзья или, в случае их опоздания, пока не спустятся на землю вечерние тени, — при условии, конечно, что его покой ничем не будет нарушен. Но его покой был нарушен. И вот как это произошло.

Капитан Болдуиг был маленький сердитый человек в синем сюртуке и жестком черном галстуке; когда он снисходил до прогулки по своим владениям, то совершал ее в обществе толстой трости с медным наконечником, а также садовника и его помощника с раболепными физиономиями, которым (садовникам, не трости) капитан Болдуиг отдавал приказания со всем подобающим величием и строгостью; ибо свояченица капитана Болдуига была замужем за маркизом, дом капитана был виллой, а земля его «владениями», и все это было очень внушительно, даже величественно.