Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II - Ярослав Гашек

— А ты совсем не изменился, — сказал вольноопределяющийся.

— Еще бы! — воскликнул Швейк. — У меня и времени-то на это не было. Ведь меня даже хотели было расстрелять, но это еще не самое худшее, а беда в том, нто я с двенадцатого числа не получал жалованья.

— Ну, брат, у нас ты теперь ни чорта не получишь, потому что мы уходим в Сокал и жалованье будут платить только после боя, чтобы навести экономию. Допустим, что все это удовольствие закончится в две недели; тогда экономия на каждого убитого солдата составит в общей сложности 24 кроны 74 хеллера.

— А что у вас еще новенького?

— Во-первых, мы потеряли свой арьергард, затем для господ офицеров устраивается сегодня в доме священника пирушка, а нижние чины шатаются по деревне и учиняют разные безнравственные деяния в отношении местного женского населения. Утром одного солдата из вашей роты подвязали к столбу за то, что он полез за семидесятилетней старухой на сеновал. А по-моему, этот человек невиновен, потому что в приказе не говорилось, до скольких лет это дозволено.

— Мне тоже так кажется, — согласился Швейк, — этот человек, разумеется, невиновен, потому что когда такая старая баба лезет наверх по лестнице, то лица ее не видно. Такой же случай произошел на маневрах в окрестностях Табора. Один наш солдат зашел там в трактир, где какая-то женщина мыла в сенях пол; он ее, так сказать, похлопал по юбке, которая была засучена; повторил это второй и третий раз, — она ничего, как будто это ее не касалось. Тогда он стал действовать более решительно, а она спокойно продолжала мыть пол и только потом подняла на него глаза и сказала: «Так-то вы мне достались, солдатик!» Этой бабе было свыше 70 лет, она рассказывала потом об этом целой деревне. Ну, а теперь дозвольте спросить ьас, не сажали ли вас без меня в карцер?

— Случая не было, — как бы извиняясь, промолвил Марек. — Но зато я должен сообщить тебе, что издан приказ по батальону арестовать тебя.

— Пустяки! — отозвался Швейк. — И кроме того, они совершенно правы: батальонный не мог иначе, он должен был отдать приказ арестовать меня, это была его прямая обязанность, потому что обо мне так долго ничего не было известно. Это вовсе не было опрометчиво со стороны батальонного... Значит, ты говоришь, что все офицеры в священниковом доме на пирушке? В таком случае я должен пойти туда и явиться к господину поручику Лукашу, потому что, вероятно, у него и так уж было довольно хлопот из-за меня.

Швейк твердым солдатским шагом отправился в дом священника и поднялся по лестнице туда, откуда доносились голоса господ офицеров.

Разговор у них шел о всякой всячине; в данную минуту темой его служили бригада и те беспорядки, которые царили в ее штабе. Даже адъютант бригады бросил в нее камень, заметив:

— Вот, например, мы телеграфировали по поводу Швейка. А Швейк...

— Я! — гаркнул в полуоткрытую дверь Швейк, затем вошел и повторил: — Я! так что честь имею явиться, рядовой Швейк Иосиф, ординарец 11-й маршевой роты.

Увидя изумленные физиеномии капитана Сагнера и поручика Лукаша, в которых отражалось тихое отчаяние, Швейк, не дожидаясь ответа, продолжал:

Так что, дозвольте доложить, меня хотели расстрелять за то, что я изменил его величеству, нашему императору.

— Ради всего святого, Швейк, что вы там за чушь городите?— воскликнул, побледнев, поручик Лукаш.

— Так что, дозвольте доложить, господин поручик, дело было так…

И Швейк начал обстоятельно рассказывать, как это, собственно говоря, все случилось.

Офицеры глядели на него, вытаращив от удивления глаза, а он с мельчайшими подробностями продолжал свой рассказ и не преминул в заключение даже упомянуть, что на берегу пруда, где с ним случилось это несчастье, росли незабудки. А когда он затем начал неречислять фамилии татар, с которыми он познакомился во время своего вынужденного путешествия, поручик Лукаш не мог удержаться от замечания:

— Так и чешется рука закатить вам плюху, скотина! Ну, дальше, коротко, но ясно!

И Швейк продолжал рассказывать все со свойственной ему последовательностью; добравшись до истории с военно-полевым судом, генералом и майором, он не забыл упомянуть, что генерал косил левым глазом, а у майора глаза были голубые.

— И на голове большая плешка, — присовокупил он.

Капитан Циммерман, командир 12-й роты, запустил в Швейка шкаликом, из которого он пил крепкий еврейский самогон.

Однако это нисколько не смутило Швейка; он рассказал, как было дело с подачей духовного утешения и как майор до утра проспал в его объятиях. Затем он блестяще защитил бригаду, куда его послали, когда батальон потребовал его выдачи как числящегося в безвестном отсутствии. И когда, наконец, он предъявил капитану Сагнеру свои документы, из которых явствовало, что высшая инстанция оправдала его и сняла с него всякое подозрение, он заметил:

— Так что, дозвольте доложить, что господин подпоручик Дуб находится с сотрясением мозга в бригаде и шлет всем поклон. Прошу выдать мне денежное и табачное довольствие.

Капитан Сагнер и поручик Лукаш обменялись недоумевающими взглядами; но в зтот миг открылась дверь, и в большом котле внесли дымившийся рассольник.

Это было началом предстоящих утех.

— Такое уж вам, бездельнику, счастье, — сказал капитан Сагнер Швейку, придя в хорошее настроение в предвкушении хорошей еды. — Вас спасла только эта пирушка.

— Швейк, — добавил поручик Лукаш, — если с вами еще что-нибудь случится, вам не сдобровать!

— Так точно, — ответил Швейк, — мне не сдобровать! Раз уж человек находится на военной службе, то он должен знать...

— Вон! — рявкнул капитан Сагнер.

Швейк моментально стушевался и спустился в кухню; Балоун успел уже вернуться туда и просил, чтобы его допустили подавать своему поручику Лукашу во время предстоящего ужина. Швейк как раз подошел к началу полемики между Юрайдой и Балоуном. Юрайда употреблял при этом крайне непонятные выражения.

— Ты ведь — ненасытная утроба, — говорил он Балоуну, — и ты жрал бы, пока не лопнул бы. А если бы я дал тебе снести наверх колбасы, ты продал бы за них на лестнице свою душу дьяволу.

Кухня имела теперь другой вид. Каптенармусы всех рот лакомились по старшинству, согласно выработанному Юрайдой списку. Писаря, телефонисты и еще какие-то личйости жадно хлебали из ржавой умывальней чашки разбавленный кипятком рассольник, чтобы тоже хоть что-нибудь урвать.

— Здорово! — крикнул старший писарь Ванек Швейку, обгладывая кость. — Только что здесь был наш вольноопределяющийся Марек и сообщил, что вы снова явились и что у вас новенькая форма. Так вот, из-за вас я попадаю в хорошенькую историю. Марек напугал меня, что нам не отчитаться теперь перед бригадой в вашем обмундировании. Ведь его нашли на дамбе пруда, и об этом было доложено через батальонную канцелярию бригаде. У меня вы значитесь «утонувшим во время купанья», так что вам вообще нечего было возвращаться и доставлять нам лишние хлопоты с вашими двумя комплектами обмундирования. Вы, верно, и не подозреваете, какую вы заварили кашу. Имейте в виду, что каждый предмет вашего обмундирования у меня на учете. Каждый предмет занесен в ведомость на приход. И вот теперь в роте появился лишний комплект. Об этом мне пришлось подавать рапорт командиру батальона. А из бригады получена бумага, что вам выдали там новый комплект. Таким образом батальону надо подавать теперь рапорт по поводу одного заприходованного комплекта, который... Словом, я уже знаю — это пахнет ревизией! Когда дело касается пустяков, ревизоры едут к нам один за другим. Зато когда бесследно исчезают куда-то две тысячи пар сапог, то никто и в ус не дует… Но вот у нас пропал комплект вашего обмундирования, — трагическим голосом продолжал Ванек, высасывая из доставшейся ему кости мозг и выковыривая последние его остатки спичкой, которая служила ему зубочисткой. — Из-за такой дряни у нас непременно будет ревизия. Когда я находился в Карпатах, то у нас назначили ревизию, потому что у нас не соблюдался приказ «снимать с замерзших нижних чинов сапоги без повреждения последних». У нас их большей частью просто стаскивали, не глядя; при этом они в двух случаях лопнули, а у одного они были разорваны еще до смерти... Ну, вот вам и готово дело! Приехал интендантский полковник ревизовать, и если бы ему сразу, как только он приехал, не угодила в голову русская пуля, то я уж и не знаю, чем бы вся эта история кончилась.

— А с него-то самого сапоги сняли? — полюбопытствовал Швейк.

— Сняли, — грустно ответил Ванек, —но так и осталось необнаруженным, кто это сделал, так что не пришлось даже записать полковничьи сапоги на приход.

Юрайда вернулся сверху и первым делом взглянул на Балоуна, который сидел печальный и расстроенный на скамейке возле плиты и с немым отчаянием взирал на свое отощавшее пузо.